Стремительные атаки

Вылет наших летчиков не обошелся без потерь. Был сбит летчик Четырелидзе на смерть, а сбитому летчику Александрову повезло, он успел выброситься из горящего самолета , и планируя парашютом дотянуть до позиции нашей артиллерии.

Так провели свой первый бой под Ленинградом летчики-истребители 1-й эскадрильи 123-го истребительного авиаполка. Они выявили расположение вражеского аэродрома, засекли размещение защитных батарей, открывших массированный заградительный огонь.

У себя дома выяснилось, что самолет командира эскадрильи Покрышева П.А. прострелен во многих местах. Кроме того две пули вынул капитан из своего парашюта.

После боя старший лейтенант Покрышев П.А. поблагодарил всех членов группы, по-дружески пожал руку ведомого – младшему лейтенанту Карпову:

– Спасибо, друг, выручил. Без твоей защиты неизвестно был бы я среди вас сейчас!

Так под Ленинградом летчиком-истребителем А.Т. Карповом был сбит второй самолет врага Ме-109.

На взлете

В сентябре 1941 года, после того как противник занял Шлиссельбург, городок с населением 15 тысяч человек, в пятидесяти километрах от Северной столицы. Ленинград оказался осажденным и отрезанным от страны городом. Город мог сообщаться со страной только через Ладожское озеро и по воздуху. Все остальные пути были отрезаны. Задача, стоящая перед противоздушной обороной Ленинграда, усложнилась.

Радиолокационные установки РУС-2, широко применялись в нашей авиации в годы Великой Отечественно войны. Но в 123-м истребительном авиаполку в 1941 году их не было. Служба ВНОС, как бы ни старались наши девушки, не всегда могла успешно сработать – вовремя и с примерной ориентировкой сообщить о приближающихся самолетах врага. Поэтому налет на наш аэродром группы вражеских самолетов оказался для летчиков неожиданным.

Вражеские бомбардировщики приближались к аэродрому Углово. Прозвучала команда по самолетам. Устрашающий гул нарастал. Уже слышались разрывы бомб. Одна за другой, они разрывались совсем рядом. Карпов успел запустить мотор, и хотел пойти на взлет. В это время с неба свистела падающая бомба. Он посмотрел вверх, она летела прямо на него.

–Блин! – прикрыв голову руками, пряча ее в плечи, сжался Карпов. Вся его короткая жизнь пронеслась перед глазами, за одну секунду. Крупная фугасная бомба, килограммов на 250, сброшенная бомбардировщиком «Ю-88», разорвалась в пятнадцати метрах от истребителя.

Взрывная волна в одно мгновенье сорвала с самолета Карпова фюзеляж и основные блоки – левую плоскость, правую плоскость, хвост. Сорвала их в паре с сильным боковым ветром и отбросила на сотню метров от места стоянки самолета. Нагадившие бомбардировщики покидали аэродром. По сплошь покрытому желтой липкой глиной аэродрому, выброшенной взрывной волной из глубоких воронок, к разбитым самолетам, раненым, бежали спасатели, медики, все кто остался в живых. Среди них был комиссар 2-й эскадрильи старший политрук А.Ф. Козлов. Он и в полку теперь выше других по званию.

Укладывали на носилки и несли в медчасть в первую очередь раненых, мертвые некоторые, до неузнаваемости обезображенные, собирались позже. В пятнадцати метрах от предполагаемого места стоянки самолета Карпова зияла огромная воронка, а сам самолет Карпова разобран взрывной волной. Тело Карпова ни в останках самолета, ни в ближайших десяти метрах окружности не было. Политрук среди убитых пытался опознать Александра Карпова по его вьющимся рыжим волосам, но его среди них не было.

Кто-то заглянул в большую воронку, в надежде увидеть его там, или хотя бы что-нибудь от него.

И вдруг:

– Ребята, сюда! – крикнул из зарослей старшина.

Обежав кусты, летчики увидели на вершине согнутой березки, сидящего в сиденье Карпова. Удерживаемый стропами от разорванного парашюта, облепленный глиной, с ног до головы он был похож на свежеслепленную скульптуру.

– Жив!? – спросил политрук Козлов.

– Жив, – ответил, еще ничего не понимая, Карпов

Не смотря на то, что вокруг горе, ребята умирали от смеха и радовались, что жив. Правда говорят, и смех и горе, рядом живут!

Сняли чумазого Карпова, очистили лицо от глины, на левой стороне лба, сверху вниз минуя глаз, зияла прорытая осколком борозда, из которой сочилась кровь. Карпов храбрился, пытался отказаться от помощи врача, но доктор Баранова приказала:

– Сиди не двигайся, дай обработаю.

– Да у меня ничего не болит!– И хотел потрогать рану, и тут же получил по рукам.

– Сиди, не трогай, рана серьезная, столбняк или заражение крови хочешь заработать! это ты сейчас в горячке буровишь. Идти сможешь?

Карпов встал, поприседал, помахал руками.

– Вроде могу!

– Тогда быстро в медчасть!

– Надеюсь, не серьезно?

– Серьезно, не серьезно – там посмотрим – строго ответила доктор, может быть, еще в госпиталь тебя придется отправить! Мало ли что с твоей головой, может контузия, какая проявится.

– Он еще ни как не мог понять, что родился в рубашке. И что как-то удачно с ним обошлась взрывная волна, зачем-то усадив на дерево.

В медчасти хирург, заштопал щеку и предупредил:

– Рана серьезная, но не смертельная, недельки за две заживет. Так что собирайся, дружок, в госпиталь! Там тебя другие врачи посмотрят – невролог, психиатр.

– А летать-то потом можно будет? А то я, доктор, без неба никак!

– Конечно можно! Если с головой все в порядке!

За 8 километров от аэродрома, в густой сосновый лес отвезли Александра. Там в лесу, рядом с поселком Всеволожским был полевой госпиталь.

Слова хирурга были пророческие, через две недели, как на собаке все зажило, остался только красный шрам.

– Краснота со временем пропадет – сказала медсестра Катя, а потом соблазнительными глазами посмотрела на него и добавила – Теперь все девушки ваши будут. Шрам мужчину украшает.

Во Всеволожском

Аэродром Углово часто подвергался налетам немецкой авиации. Бомбили его днем и ночью. Наши летчики в таких условиях не отдыхали, конечно. А отдых им был необходим, чтобы и завтра, как установилось в последние дни, вылетать на боевые задания 5-6 раз. И тогда в поисках выхода из создавшегося положения, командование корпуса приняло решение: летный состав полка возить ночевать в поселок Всеволожский, расположенный в 8 километрах от аэродрома. Там новая обстановка будет способствовать восстановлению сил.

Во Всеволожском отдыхали летчики и других авиационных частей, базировавшихся на аэродроме «Углово»: 26-го авиационного полка ночных истребителей, полка морских бомбардировщиков-торпедоносцев. Этот морской полк был известным на Ленинградском фронте. Его самолеты бомбили Хельсинки и другие морские базы противника, топили вражеские корабли и баржи с солдатскими боеприпасами в Финском заливе. Бомбардировщики морского полка летали больше ночью или рано утром, на рассвете.

…Столовая для авиаторов и других военных, стоявшая со своими подразделениями во Всеволожском, была одна – в центе поселка, просторная, чистая, гостеприимная.

По вечерам летчики собирались в ней на ужин. В дружеских беседах прошедшего дня, приобретали полезные знания о чем-то новом. Там они, как и в боях получали опыт, делали нужные для себя выводы, как лучше бить врага на земле, на море, в воздухе.

И еще одно, очень важное значение для летчиков имел отдых на стороне от напряженной жизни аэродрома, до отказа заполненную воздушными тревогами, да боевыми вылетами. Во Всеволожском летчики просто отдыхали от физической усталости, доводившей за день до изнеможения – они «оживали». В разуме и сердце восстанавливалось то дорогое, человеческое, родное, за что следовало бороться не щадя ничего: ни сил, ни самой жизни.

Хорошо во Всеволожском. Высокие шумные сосны, яркое солнце по утрам. Не зря это место заняли Ленинградцы под дачи. Отдых в поселке организован прекрасно. К летчикам приезжали артисты. Выступала с песнями любимая фронтовая певица Клавдия Шульженко. Пленял своим искусством пианист Карали. Часто бывал у них замечательный художник Ярослав Кравченко и рисовал портреты воздушных асов Ленинградского неба.

Бывали дни нелетные, и тогда ходили пилоты в поселковый клуб. Все отвыкли от такой роскоши, как отдых в клубе, танцы. Хотя и вида не подавали. Танцевал и Александр Карпов, хотя ему не нравилось, как танцуют местные девушки.

– У нас так не танцуют, а переучиваться некогда.

И не редко, только поэтому, толкался он около танцплощадки, не решаясь пригласить напарницу.

…Рослая, русоволосая девушка заметила его скованность и сама пригласила на танец. Девушка была миловидной, звали ее Надей. Она понравилась пилоту, привлекала не только нежными чертами девичьего лица, но и спокойным, мягким характером. Александр и Надя подружились.

С того дня, как только Александр приезжал с аэродрома, он сразу подходил к зеркалу, проверял выправку, лицо, весь внешний вид. А раньше за ним этого не водилось. Его большие карие глаза смотрели на все внимательно. Но не строгость была в них, а что-то другое. Просто они не могли скрыть мечтательного взгляда, они выдавали его настроение. А с каким старанием расчесывал он свои густые волнистые, темно-каштановые волосы! А едва заметная улыбка на загорелом лице пилота выдавала все: парень спешил на свидание. Не знал отважный летчик, что работница детского садика, эта приятная девушка Надя так же как и он с первого знакомства желала встречи. Она ежедневно была в тревоге за него, с нетерпением ждала вечера, когда сможет увидеть Сашу. А когда на улице появлялась знакомая фигура летчика, счастливая девушка вздыхала и облегчением: «Жив! Жив Сашенька!»

При встрече с Надей очень робел Александр. Был он ростом немного ниже ее, и это смущало его. Но не помешало их дружбе. С Надей интересно было разговаривать. Она была городская из интеллигентной семьи, москвичка, начитанная, могла поддержать разговор на любую тему. Любимый ее писатель был Есенин, и она часто цитировала его. Саша мельком слышал о нем, но стихи не читал, ему больше про войну, про Чапаева, про Чкалова нравилось.