Дмитрий Балашов. На плахе

Повесть эта, хотя и не принесла Балашову всенародной славы, но была замечена. Балашов превратился из младшего научного сотрудника в писателя, от которого ждут новых произведений…

Однако если «Господин Великий Новгород» и защитил Дмитрия Михайловича Балашова от «наездов» со стороны КГБ, то положение его в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР поправить не смог и он.

А положение это с каждым днем становилось все более шатким.

С одной стороны, институтское начальство не могло не учитывать раздражения, которое своей деятельностью вызывал Балашов в правительстве республики, ну, а с другой стороны и его частые отлучки в Москву тоже не очень-то вписывались в круг обязанностей, которыми должен ограничиваться младший научный сотрудник.

Дмитрий Михайлович так не считал.

Это видно по наброскам индивидуального плана, который 23 января 1968 года составил Балашов:

«За год: написать (вчерне) общую часть работы – отрывками – наброски следующих разделов.

1-й квартал. Начало работы. В марте работа в ГПБ в Ленинграде.

2-й квартал. Апрель – июнь. Для успешного продолжения работы необходимо два месяца работы в ГПБ (без оплаты командировочных. В порядке, разрешенном академическим учреждениям).

3-й квартал. Июль – сентябрь. Продолжение работы. Отпуск.

4-й квартал. Октябрь-ноябрь.

В начало. Необходим месяц работы в ГПБ Ленинграда. В конце квартала отчет с предоставлением чернового варианта. Части исследования.

    Д.Балашов.

В течение года потребуются командировочные выезды в Москву (все в пределах отпущенной на командировки суммы) для консультации со специалистами и знакомства с архивными материалами»[74 - ГАНПИНО. Ф. 8107, о.1, д. 1328.].

Может быть, если бы Балашов не приковывал к себе такого внимания партийного начальства и сотрудников КГБ, подобный план и был бы принят, но в сложившейся ситуации начальство просто вынуждено было потребовать от него большей дисциплинированности.

Я не думаю, что это можно назвать травлей…

Просто создавались условия, вписаться в которые Дмитрий Михайлович со всеми добровольно взятыми на себя заботами никак не мог.

С.А. Панкратов вспоминал о постоянной бесхлебице, которая преследовала Балашова, «научного сотрудника, известного в России и в славянских странах фольклориста, и просто – серьезного умного человека, униженного должностным окладом советского времени».

«Доходило до того, что Балашов вечерами резал из дерева солонки на продажу. У меня хранятся братина его работы (триконь), и большая сосновая кап-чаша, покоящаяся на трех выразительных фигурах».

Мелочные преследования, соединенные с безвыходной нищетой, сделали свое дело.

В 1969 году, когда вышел из печати сборник «Русские свадебные песни Терского берега Белого моря»[75 - В соавторстве с Ю. Е. Красовской.], подытоживший результаты экспедиций в Карелию, Балашов оставил работу в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР.

9

«Господин Великий Новгород» и тут помог Дмитрию Михайловичу…

Весь гонорар за свою повесть Балашов вложил в приобретение дома в деревне Чеболакше, на берегу Онежского озера и обустройство тамошнего хозяйства.

Станислав Александрович Панкратов вспоминал, как сидели они с Балашовым на кухне (в комнате спали Анна Николаевна и дети – Аня и Вася), и Дмитрий Михайлович «впервые поделился своим желанием сменить научную работу – писательством, то есть, поменять жизненный жанр»…

Потом Дмитрий Михайлович иногда рассказывал, что и литературой он занялся ради того, чтобы иметь деньги на занятия фольклористикой.

Признание это содержит изрядную долю преувеличения, но если сделать поправку на тот смысл, который вкладывал Д.М. Балашов в занятия фольклористикой и занятия непосредственной писательской работой, то окажется, что фольклористику Балашов, действительно, не бросал.

Кстати, тогда еще впереди были и многие важные его работы непосредственно в фольклористике…

«Иногда в нынешнем городском человеке пробуждается память о его прошлом деревенском житье – с детскими играми, отроческими забавами и юношескими хороводами, с шумными свадьбами, приметами на каждый праздничный и будний день, с домашним хозяйством, скотиной и огородом, с незагаженным лесом и чистым, не усеянным бутылочными осколками речным дном. И во всем том житье незримо уживались Бука, Домовой, и Баенник, Кикиморы и Русалки, Леший и Водяной – всех не счесть, – говорит, размышляя о Д.М. Балашове, Владимир Иванович Поветкин. – И тут же с окоптелых досок покровительствовали тебе Никола Угодник и Параскева, Козмодемьян и Пантелеймон, Егорий Храбрый и еще целое воинство православных святых. Все такое разное. И все уживалось под покровом мудрости простых селян, растивших хлеб и лен, понятно, не для одних себя. А над всем высились песни – от колыбельных до надгробных причетов. Песни совсем не нынешние, другие, словно иным языком петые, и казалось подчас, будто поющий человек с лесом, полем, ручьем и звездами перекликался. Так ведь и было.

Было, да и сейчас еще встретишь в деревенском укладе нечто такое, что городскому жителю, как говорится, голыми руками не взять. Песню на ноты положишь, споешь – а она скособочилась, неузнаваема, будто в чужестранный наряд оболочилась. Вроде бы все на селе просто: поют, как и говорят, а и говорят, как поют».

В Чеболакше Дмитрий Михайлович начал жить так, как жили настоящие хранители фольклорных традиций – завел себе целое крестьянское хозяйство, кроме огорода он держал лошадь, двух коров, коз…

Добираться в Чеболакшу было нелегко.

От станции надо было девять километров идти пешком по плохой лесной дороге.

Не очень выручала и лодка, на которой Дмитрий Михайлович пытался ходить под парусом…

«Мама, – вспоминает Григорий Михайлович Балашов, – очень боялась этих путешествий и частенько садилась в лодку вместе с Дмитрием, чтобы в случае чего самой спасать его от утопления или погибнуть вместе».

Основания для опасений были. Не всегда, не всегда эти плавания заканчивались благополучно…

«Соседи… отговаривали Михалыча идти в октябре через озеро в перегруженной лодке, – вспоминает С.А. Панкратов. – Нет, пошел! Мотор остановился ночью, на высокой штормовой волне, в темноте ничего он поделать не мог, только ждал. Лодку его перенесло на двадцатом километре от Петрозаводска через все мыслимые луды – а камней там немерено – и вода положила лодку на песчаную отмель, прикрытую островами от озерной волны. За близким лесом Дмитрий увидел свет фар на шоссе, выбрался на берег, проголосовал и мокрехонек добрался до города. Я потом на своем катере организовал спасательные работы – весь день промучились: разгружали по пояс, по грудь в холодной воде, выносили на берег разную утварь и припасы на зиму, заготовленные в деревне, потом конопатили обшивку, потом снова загружали, и уже затемно на большой пологой волне я буксировал перегруженную лодку до нашей гавани в городе, его мотор не удалось починить».

Глава пятая

Между Новгородом и Москвой

Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли.

    И.А. Ильин

1. Создание «Марфы-посадницы». 2. Эпилог романа. 3. Марфа-посадница и Анна Николаевна Гипси. Смерть Анны Николаевны. 4. Продолжение занятий фольклористикой. 5. Занятие литературой, как продолжение занятий фольклористикой. От фольклорного эпоса к эпосу романному. 6. Начало романа «Младший сын». 7 Своеобразие исторических романов Балашова. Родство их героев с героями «деревенской прозы». 8. Крестьянская жизнь Балашова. 9. Рождение русского эпоса

Мы уже говорили, что Дмитрий Михайлович не прерывал писательской работы ни в Пушкинском доме, ни в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР.

Среди его рукописей сохранился рассказ «Акинф Великий под Переяславлем» (1957 год), рассказ о поездке в Псков (1958 год), новелла «Приемная дочь» (1960 год), рассказ «Разговор с другом» (1961 год).

Однако все эти сочинения пропадают в той густой поросли научных работ, которые Д.М. Балашов готовит в эти годы для журналов Академии наук.

Еще более мощно реализуется творческий потенциал Дмитрия Михайловича в сочинениях очеркового плана. Тут можно назвать и очерки народной культуры «Северный берег», и заметки собирателя «За старинной песней», и другие работы…

И тем не менее все эти годы жили в Дмитрии Михайловиче Балашове и мысли о большой прозе, которую – Балашов чувствовал это! – ему еще предстоит написать. И зарождалась эта проза не в набросках на бумаге, а в живой, сокровенной народной глубине.

Станислав Александрович Панкратов вспоминает, что именно в Варзуге Дмитрий Михайлович впервые рассказал ему о Марфе-посаднице, которой принадлежали деревни на Терском береге Белого моря…

Марфа-посадница и стала героем первого романа Д.М. Балашова.

1