Да и как не поверить тому миражу,пусть и зная, что все это ухнетчерез миг в забывание – вот, я сижуНа чужой новостроечной кухне.Здесь в деталях знакомый и точный уют,Пусть не принятый нами на веру,здесь в окошко дымят и в окошко плюют,здесь линолеум не по размеру.В этих кухнях становится не по себеперебравшимся в центр с окраин.И, привыкший к своей поварской ворожбе,У плиты суетится хозяин.Он готовил с утра и готовит опять,вроде, выключил газ, отвернешься и глядь —снова что-то парит над конфоркой.Неподвижность вступает в квартиру извне,только небо скользит и кривится в окнеИ колышется ставенной створкой.Перед жаркой плитой вечный полупоклони смешной на мужчине передник —Так, наверно, и должен бы выглядеть он,мой не равный другим собеседник.Но упершись в двузначный этаж, горизонтукрывается мглой торопливо,как внезапным приказом растянутый фронт,что притих в ожиданье прорыва.Стрелка пляшет вокруг без пятнадцати шесть,будто нос неустойчивой лодки.Вот и вечер, а нам все никак не присесть —он хлопочет вокруг сковородки.«Перестань, – говорю я ему. – Перестань,мне же завтра вставать в несусветную рань,хоть обойным корми меня клеем,только сядь». «Ничего, – отвечает он мне. —Я нам чудо готовлю на малом огне,потрепаться с тобой мы успеем».И покуда несутся года напролом,Цель визита не то, чтоб забыта,но приличия требуют ждать за столомбез надежды и без аппетита.Нарезаем помельче в салат огурцы,жадно в жерло духовки глядимся.И хотя мы годимся друг другу в отцы,мы уже ни на что не годимся.Все, что было – уверен, что было – всерьез,марширует беззвучным парадом,и мой важный вопрос, если это вопрос,в сотый раз остается не задан.Я сижу, обернувшись к чужому окну,мир все более явно отходит ко снуи все более необитаем.А хозяин все жжет голубые огни,и сквозь зубы бормочет порой: «Извини,мы попозже с тобой поболтаем».

«Неспроста под воронье карр-кар…»

Неспроста под воронье карр-карначинался поход наш…Жизнь не думала прятать удари пыталась наотмашь.Нас, казалось, пускают под плуг,будто выводок ранний.Не всему, что творилось вокруг,доставало названий.Как терпели мы это? Кто в крик,кто потупившись кротко,и вода нам вязала языкне слабее, чем водка.Нам виднелись и без болтовниперемытые кости.Вот тогда и явились они,эти странные гости.Я не помню коварных угроз,нам преподанных тонко,но сосед в то же утро увези жену и ребенка.Я остался – беречь свой уютнеметённой квартиры,и к тому же, мне с первых минутприглянулись мундиры.Обо всем не расскажешь теперь,обо всем и не надо.Я не запер тем вечером дверьи побрел мимо сада,мне уже не родные местаузнавая во мраке,размышляя в пути, на чертаим такие вояки.Собирали отряды в ночина пустующем рынке —офицеры, снабженцы, врачи,перепалки, заминки.Так и двинулись – между лотковпо осколкам, очисткам,отпечаткам сапог и подковв этом месиве склизском.Ветераны – сомнение ль таквыражалось, порода ль —в нас не ведали только салаг,но держались поодаль.По набору волнительных тем,содержимому ранцевоказалось не трудно совсемотличать новобранцев.Только с ними я мог говорить,выделяя знакомых,оставляя натянутой нить.Может, в этом был промах:Перевязан, убит, отрешенличной болью калеки,тот, кто помнит, откуда ушел, —новобранец навеки.Потому моя память, не вдруготвечая на окрик,так и мнется вокруг белых руки булыжников мокрых,и команд, что погнали нас в путьпо дорожкам из ситца,Но вперед не посмеет шагнуть,не рискнет оступиться.

«Ближе к марту с самого утра…»

Ближе к марту с самого утравсе вокруг – события и лица —стало у меня в глазах двоиться.Либо это новая игра:кто-то предо мной на стол кладетдве в деталях схожие картинки,яркие, как все до первой стирки,мол, ищи различия, вперед.И глядишь, поборник чепухи,как на духовидческие блюдца,на рисунки, зная, что найдутсяв них не повторенные штрихи,от тебя сокрытые едва.А найдя положенный десяток,чувствуешь его, как он ни краток,миг уже смешного торжества.Ну а собеседник был таков,ты сморгнул – но что-то не в порядке.Те, кто задавали нам загадки,принимали нас за дураков.И когда рассыплются слоивписанной в тысячелетья прозы,верно, мы забудем их вопросыи ответы точные свои.Верно, мы услышим: посмотри,погляди на то и на другое,на предателя и на изгоя,на скопивших скверное внутри,в памяти, в желаньях и в хряще,на спасенных бестревожной притчей —и попробуй не найти различий,не найти различий вообще.

«Тот же день ко мне стучится в окно…»

Тот же день ко мне стучится в окно,переживший свое время давно,как подшитая рогожей ливрея.Я от порта в километре живуи покуда остаюсь на плавудаже в это необычное время.Ветер в гавани свое отлетал —там без устали скрежещет металл.В резких звуках боль и радость такая,словно бритвой раб выводит клеймо.Но сильней грохочет море само,ни на миг уже почти не смолкая,не рождая ни волнений, ни брызг.Это хуже, чем пронзительный визгпо графиту проскользнувшего мела.Я бы рад сказать, что дело в луне —только море ведь не лезет вовне,лишь шумит как никогда не шумело.По мостам дрожащим из-за рекиднем и ночью едут грузовикиот карьеров и от каменоломен.Мы насыпали под берег слегка,но насколько его хватит – песка?Да и что мы по весне там наловим?Море лезет в наши лучшие сны(хоть они нам и одним-то тесны),проливается из нашего смехаи рокочет в каждом новом «ура»,как в молчаньи телебашен с утраслышно взрыва изначального эхо.И поэтому, лишь грянет труба —соскребая соль морскую со лбаи расчесывая мокрые пряди,позабыв про обессмысленный труд,люди города на запад идут,как солдаты в ежедневном параде.Выползают на истоптанный пляж,в предрассветный облачась камуфляж,безутешны и не слишком проворны.И огромный полусонный народ,набирая дружно камушки в рот,начинает перекрикивать волны.

«Вот, зима хозяйкой нерадивою…»

Вот, зима хозяйкой нерадивоюзаметает наш бардак под лед.Врать не буду, ждал ее, родимую,но уже не верил, что придет.Якоря покачивались, звякая,к ночи расцарапывая грудь.В голове моей кипело всякое —не рискнешь под крышку заглянуть.Мир темнел в безоблачных проплешинах,словно в складках волглого плаща.Я боялся бешеных и взвешенных,только лишь утешенных ища.И склонившись, как портной над прошвою,сквозь стеклянный вогнутый оваля в свое распластанное прошлоевглядывался и не узнавал.Ровное нежаркое сияниезамерло под этим ноябрем,будто праздник, справленный заранее,потеряв значенье и объем.По напрасно выточенным линиямзатекала ржавая вода —до тех пор, пока все это инеемне покрылось раз и навсегда.Занесло под утро, заморозило,выстудило память и родство.Не смотреть теперь на это озеро,не дышать горячим на него.Тихий шаг, озноб, разноголосица,И следов не распознаешь там,Где метель куражится и носитсяПо моим тринадцати годам.

«Люди меняются, скажем прямо, не в меру, теряют друг к другу интерес…»

Люди меняются, скажем прямо, не в меру, теряют друг к другу интерес.Все, что раньше принималось на веру, теперь принимается на вес.Пляшущего весь день на манеже прогонять отчего-то становится влом.Худшие твои ожидания все реже оказываются фуфлом.Вот и все, что наскреб к этой дате я по сусекам дней:чем приметливей становится наблюдатель, тем пейзаж скудней.Ну а если глядеть с помоста, на взгляд, вероятно, и жертвы, и палача,любой человек, вне зависимости от роста, кажется не выше собственного плеча.И пока все настолько зыбко – так легко самому каменетьи следить, будто самая крошечная рыбка, как река начинает мелеть,вместе с прочей придонной чернью полагаясь однако на мудрость реки,не зная, что вверх по теченью бездыханно спят огромные судаки.Отдыхай, забивайся под берег, ничему не внемли, тяжелей, хорошей,но не спрашивай, почему укорачиваются стебли камышей.Не играй в дезертира, ты же сам догадался – и сам опроверг,что уходит вода, что все меньше в ней зримого мира, и все больше – поверх.

«По столице слышен звон металла…»

По столице слышен звон металла.И тиран, которого не сталовек назад, не сходит с пьедестала,чтоб разить захватчика мечом.Верно, тем доволен, что, отчизненасоливши здорово при жизни,он теперь хотя бы не при чем.В покоренном городе спокойно.Офицеры шутят непристойно,осуждая слабых над собой, ноотличая мертвых от больных.Впрочем, если в этой круговерти,ты остался жив, у близкой смертиостается много запасныхвариантов. Потому не стоитрасслабляться. Здесь давно не строятдля других. И значит, не резон,на кусок пространства верной свитеуказав, восторженно «Смотрите!»голосить. Хотя сторонний зрительздесь, возможно, – меньшее из зол.Разбежались по домам послушнои глядят с балконов равнодушноженщины и дети. Но не нужноим махать руками и плестичто-то в духе общем благородства —мы-то знаем, до какого скотствамогут победители дойти.Молодые смотрят стариками.Особливо здесь, где каждый каменьпод ногами полнится веками,о которых нынче в тишиненезаслуженно огромных комнатни один из вас уже не вспомнити подавно – не расскажет мне.Где же символ стройного величья? —Странная зверюга, в чьем обличьеочертания скорее птичьи,а не человеческие глазразличит. И где любовь потомковк обгорелой памяти обломков?Вспомните, что было здесь до вас!На другом краю земного дискаили шара (вот, где край не близко!)вы искали славы. И без риска,прямо скажем – вовсе без потерь,вы могли в течение неделипокорить любые цитадели.Но бывало так, что в первый деньначатой осады император,памятуя о возможных тратах,но развеселить желая братаили именинницу сестру(благо ей подарка захотелось),вдруг благодарил солдат за смелость,и просил их справиться к утру.И века настолько были скоры,что хмельные вечно хроникеры,выбирая между «бог» и «царь»,не считали нужным помнить даты,привыкая говорить «когда-то»,но всегда глядели виновато,наугад составив календарь.Но за это время вы успели,кто – не вылезая из постели,кто – на бланки шлепая печать,кто-то, пули путая с вистамиили рюмки путая местами,позабыть, когда же пересталиэти вещи что-то означать.Ничего, похоже, не исправить.И больней всего вам будет память,как, едва заслышав о войне,разбегались местные святые,в первый раз – понятны и просты, икак ворота ваши золотые,словно брешь в разрушенной стене,нас впускали в древнюю столицу.Как к давно заложенной странице,мы сюда стремились. Ваши лицане важны в пределах крепостныхрубежей. Взгляните на медали —ваших лучших мы уже видали.Есть ли смысл смотреть на остальных?Как же так случилось, что без боявы расстались с прежними собою?Вместо залпов – лишь письмо с мольбоюобойтись без штурма. Каково!?Жуткие решения стратегов,марш-броски по тающему снегувыглядят теперь, как баловство.Ничего, немного погодя, явам еще припомню, негодяи,каждый неразорванный снаряд,каждого, вернувшегося целым.Все, что полагали вы бесценным,я своим дарую офицерам,вместо неполученных наград.Император ваш – отличный малый.Со стыда повесится, пожалуй.Только ваши трусы-генералыне посмеют глянуть на меня.В ваших тронных залах мы закурим,перед окнами красивых тюреммы зажарим белого коня.Я могу, хотя не будет проку,рассказать о жертвах и о сроках.Этот путь к затерянным истокамбудет так немыслимо жесток.Но когда через четыре лета,мы весь мир одним закрасим цветоми когда, где запад, где восток,вы уже не различите, сновазазвучит утраченное слово,что способно будет обращатьвас к бессмертью, если не к надежде.Мудрецу, равно как и невежде,оно будет внятно и, как прежде,ничего не будет означать.

«Белый столб опять плывет по-над вершиной…»

Белый столб опять плывет по-над вершиной,постоянен, как вопрос неразрешимый,на который ты давным-давно ответил, —значит, снова наверху гуляет ветер.Там теряется простор, за вечер вскопан —но не так, как жизнь вещей под микроскопом,а скорей, как нарастающая комомкатастрофа незаметна насекомым.Здесь пейзажи безлавинны и невинны,но у неба вряд ли больше половины.И за всем, что там творится в безвоздушье,мне мерещится потешное, пастушье.Это будто с борозды сгоняют шавку,подзатыльником снимают с друга шапку,и со снегом, как в пространство – позывные,отлетают все труды мои земные.Я опять не удержал их, да и мог ли?Здесь не мысли – сапоги мои промокли.И в компании таких же арлекиновя стою, лицо к вершине запрокинув.Говорят, что есть повыше, и намного,но растет она, черна и долгоногаизо дна суровых океанских впадин,где любой вопрос заведомо громаден,лишь на локоть возвышаясь над волнами.Может статься, это место перед нами,и взбираться вверх по склону бесполезно,потому что неизбывна наша бездна.Как пройти по исчезающим колоннам?Что нам делать наверху, таким придонным?Кто увидит, что творится здесь со мною,с высоты, что обернулась глубиною?Только те, кто в этом белом полотенце,отщепенцы, беглецы, переселенцы,устояли на тропе, теряя разум,но карабкаясь навстречу водолазам.

«Шутить, где не слишком свято, намного быстрей устав…»

Шутить, где не слишком свято, намного быстрей устав,чем вдумчивые котята от их клубков и забав,шагаем в кофейню снова, что названа в честь святого,чья вера теперь разъята, как каждый его сустав.Слепец на чугунной кляче все скачет вдоль по меже,и он же в толпе маячит на треснувшем витражепод солнцем, но в этом блеске невозбранно блекнут фрески,подписанные, а значит утраченные уже.Их мир – почерневший терем, безадресный вокатив —затем еще не утерян, что прежде бывал ретив,всплывая в кирпичной давке, как будто в момент проявки,тем более, что теперь он вмещается в объектив.Колеблемая, как знамя, как пушечный дым, чалма,крадущаяся домами последних живых чума —эпоха не ждет подвоха, когда ей настолько плохо,пусть только на встречу с нами она и обречена.И словно на богомолье в дурной угодив парад,воспитанник лукоморья дивится всему подряд,не чуя под этим весом, как теплится интересомк нему самому в сокольей дали устремленный взгляд.

Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:

Полная версия книги

10 форматов

<<1 2

На страницу:

Перейти

2 из 2