Нюрнберг

Лучи прожекторов подкрадывались все ближе. Несколько прошли мимо, но один надвигался точно на Николая.

Из последних сил Николай выкапывал русло под проволокой, боясь оглянуться, но чувствуя боковым зрением, как предательски начинает светлеть пространство вокруг.

Он нырнул под проволоку и успел скатиться в канаву за забором, в этот момент все вокруг озарилось ослепительным светом, стало почти белым.

Николай лежал не шевелясь, уткнувшись лицом в грязь. Он ждал. Он пытался усмирить свое хриплое дыхание, участившееся из-за бега и трудной – в его нынешнем физическом состоянии – работы. Дождь барабанил по затылку, дрожала на ветру проволока.

Потом все разом потемнело. Луч ушел в глубину, к дальнему углу ограждения. Опасность миновала.

Николай приподнялся и пополз к лесу.

* * *

Куда он шел? Он и сам не знал.

Он двигался по негустому пролеску, понимая, что попытка, хоть и удалась, была напрасной. И все равно испытывая яркий, почти детский восторг. Если бы он мог, он бы взмахнул руками и взлетел. Хоть на мгновение – просто для того, чтобы ощутить забытый вкус свободы.

Если повезет, выйдет к какой-нибудь деревне и узнает путь на восток. Простые немцы не ненавидели советских, иногда даже помогали – Николай слышал о таком.

Если идти на восток, обходя крупные города и прячась, можно дойти до фронта. Это будет чудо, но чудеса ведь случаются.

Если дойти до фронта и пересечь его, то окажешься у своих. Эта мысль сейчас не казалась Николаю столь уж абсурдной и несбыточной.

Просто надо идти. Дорогу осилит идущий.

За хриплым своим сбивающимся дыханием и за своими думами Николай не сразу услышал, как что-то совсем рядом взревело и выкатилось на опушку – огромное, гремящее, ударившее в лицо фарами.

Николай развернулся и бросился было прочь, но оступился: силы покинули его, и он плашмя рухнул в дорожную яму, до краев наполненную водой.

Из старого грузовика вышел человек в капюшоне. Один глаз его был закрыт черной тряпицей. Человек осторожно подошел к Николаю и склонился над лежащим. Потом носком сапога ткнул изуродованную, в грязных бинтах, руку с зажатыми в ней кистями.

Но Николай уже ничего не почувствовал.

2. Волгин

Б

ерлин лежал перед ним как на ладони. Он был похож на макет, которые Игорь рассматривал в музее в детстве. И брата Кольку водил, чтобы тот тоже посмотрел. Благо музей был в трех кварталах от дома.

Колька в детстве был рассеянным и часто уходил в фантазии, он никак не мог сосредоточиться на чем-то конкретном. Одно слово – мечтатель.

Но когда Колька видел макеты или какие-нибудь интересные предметы, его будто подменяли. Он становился покладистым и увлеченным. У него загорались глаза.

Волгину нравилось такое состояние брата. В эти минуты им было легче управлять. Не в плохом смысле – но должен же младший брат слушаться старшего. И Волгин с детства пытался добиться этого.

Колька слушался Волгина только в музеях. Уставится на картину и оторваться не может. Встанет у макета какого-нибудь старинного поместья и стоит как вкопанный.

Наверняка и сейчас застыл бы соляным столбом.

Отсюда, с высоты шестого, что ли, этажа (Волгин так трудно добирался наверх по разрушенным лестницам, что даже не взял на себя труд сосчитать, сколько в здании этажей) можно было разглядеть город во всех деталях. Вот только мешал дым пожарищ, который скрывал отдельные кварталы.

Невозможно было поверить, что это и есть столица гитлеровского рейха. Четыре года – с того самого дня, как фашистские войска вторглись на территорию СССР, с двадцать второго июня, – с этой самой даты не было в стране человека, который не мечтал бы о том времени, когда нацисты будут отброшены назад и когда падет Берлин.

Позади были страшные бои на самых подступах к Москве. Позади был Сталинград, где гитлеровским полчищам переломили хребет, а вместе с тем и ход всей Великой Отечественной. Позади была Курская дуга и освобождение половины Европы от «коричневой чумы» – так стали называть фашизм и все, что с ним связано.

И теперь каждый понимал, что этой страшной войне близится конец. И каждый понимал, что война закончится, когда падет Берлин.

И вот Волгин смотрел на Берлин, распростершийся у его ног. Смотрел и не мог поверить, что он здесь.

Однако же карта, которую Волгин расстелил перед собой, неуклонно свидетельствовала: там, впереди, в нескольких кварталах отсюда, – рейхсканцелярия, где скрываются главари нацистской Германии.

Волгин вскинул бинокль и еще раз всмотрелся в здания напротив.

От рейхсканцелярии его отделяли какие-то сотни метров, но разглядеть саму рейхсканцелярию с этой точки было невозможно: ее укрывал остов полуразбитой и все еще дымившейся крыши.

Волгин досадливо поморщился: эх, неудачную позицию выбрал. Но деваться было некуда, оставалось довольствоваться тем, что есть.

Волгин еще раз сверился с картой, сделал пару пометок химическим карандашом и, подхватив автомат, двинулся вниз по лестнице.

Плащ-палатка, как скошенное крыло, колыхалась за спиной.

Волгин был высок, широкоплеч, ладно скроен, в его фигуре и повадках ощущалась грация сильного молодого зверя. Возможно, его нельзя было назвать красивым в привычном смысле, однако нельзя было не признать, что он по-своему привлекателен: на чумазом от копоти лице блестели огромные глаза, жестко срезанные скулы свидетельствовали о сильном характере, трехдневная щетина очерчивала сильный подбородок.

У подъезда, укрывшись среди руин, его ждал небольшой отряд. Молодые, но уже опытные бойцы.

Курносый Юра Павлов, самый нетерпеливый из всех, радостно заулыбался. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Волгин остановил его жестом.

– Значит, так, – сказал Волгин, расстелив перед солдатами карту и ткнув пальцем в пометки, – мы сейчас здесь, а рейхсканцелярия вот здесь. Движемся к зданию имперской безопасности. Вот по этой улице.

Он ногтем прочертил путь на карте, затем махнул рукой в указанном направлении.

Бойцы понимающе переглянулись.

– А хорошо бы фюрера взять, а, товарищ капитан? – вдруг выпалил Павлов. – Я обещал.

– Кому ты обещал?

– Маме!

Все так и прыснули.

Волгин взглянул на Павлова и сердито сдвинул брови, пытаясь не рассмеяться вместе с остальными.

– Значит, так, рядовой. Ты солдат или как?

– Солдат! – осветился улыбкой Павлов.

На вид ему никак нельзя было дать больше семнадцати, хотя, конечно, он был постарше. Из-под пилотки задорно выбивался непокорный чуб, по-детски ярко проступали веснушки на закопченном лице.