Обречен на победу

– Спасибо, отвратительно. – Краев протянул руку за документами.

Инспектор отстранил его руку, приглядывался, стараясь определить, трезв водитель или нет.

– Кончайте, инспектор, я за рулем не пью! – резко сказал Краев.

– За рулем никто не пьет. – Инспектор не сводил с Краева испытующего взгляда. – Пьют за столом.

– Если вы пьете, то лучше закусывайте, – повысил голос Краев. – В чем дело?

– Нарушаете. – Инспектор явно не мог разобраться в ситуации.

– Что я нарушил? Что?

– На трассе скорость семьдесят, а вы едете сорок.

Только инспектор договорил, как мимо них, явно превышая скорость, пролетели «Жигули».

– Совсем ошалели от безделья? – Краев почти кричал. – Разуйте глаза! – Он кивнул вслед улетевшей машине.

– А вы меня не учите. – Инспектор начал убирать документы Краева в карман.

Кепко выскочил на шоссе, обежал машину, взял инспектора за руку, отвел в сторону.

– Послушайте, капитан, – быстро заговорил он. – У человека неприятности. Ну ехал тихо, видите, он не в себе.

– Так сидел бы дома, – буркнул инспектор. Чувствуя свою неправоту, он искал выход из создавшегося положения.

Кепко ему помог:

– Он тренер Паши Астахова. Они поссорились.

Инспектор взглянул на Краева заинтересованно, как смотрят на киноактера.

– Тренер Астахова… – Он протянул документы Кепко, козырнул. – Передайте, чтобы не ссорились. – И пошел к своей машине.

– Миротворец! – рявкнул Краев, забирая у Кепко документы. – Из-за таких, как ты, вокруг разгуливают наглецы и хамы. – Он рванул с места, и через минуту стрелка спидометра завалилась за отметку сто километров.

Краева вывела из себя не ссора Астахова с Лозянко, которую он видел в аэровокзале. Тренера бесила эта девчонка, которая мешала жить Павлу, а значит, и ему, Краеву. Дура! Кукла! Кандидат в мастера, это ее потолок. Сверкает на стадионе стройными ногами, грудками подрагивает. Ее, такую-сякую, надо заставить лифчик надеть. Тренируется в охотку, косметику не размазывая. К Павлу вроде бы и не придерешься, работает. Но Краев видит: парень все время вздернутый, нет гармонии. Мысли нет, чувства, ногами перебирает часто, а по дорожке тянется, словно больной. И это сейчас, когда главные старты на носу! Забежали к звездам, теперь у нас все старты главные. Для Астахова второй – значит последний. И из-за чего?

Краев резко остановил машину, всех бросило вперед.

– Спокойной ночи, Игорь, – сказал Краев.

– Спасибо, Олег Борисович. – Игорь начал вылезать из машины, взяв Нину за руку. – До свидания, Анатолий Петрович.

Краев обернулся:

– Мы Нину довезем.

Маевская подмигнула Игорю, показала пальцем, как крутят телефонный диск.

– Мы погуляем еще, – сопротивлялся Лозянко, но Кепко перегнулся с переднего сиденья, захлопнул дверцу, машина тронулась.

Опережая друга, Кепко мягко сказал:

– Я тебя понимаю, Нина, сердцу не прикажешь. Так и скажи Паше. А душу ему не мотай. Он этого не заслужил.

– Ну это мое дело, личное!

Краев вновь резко остановил машину:

– Я тебе покажу личное! На задницу неделю не сядешь! Павел Астахов не только тебе, он себе не принадлежит! Ясно? И чтоб завтра на тренировке в лифчике была!

– А можно, я вообще не приду?

– Обяжешь! Я тебе за каждую пропущенную тренировку приплачивать буду!

Через несколько минут Нина Маевская вышла из машины у своего дома, хлопнула дверцей, не попрощалась.

– Олег, тебе не кажется…

– Ты еще! Слюнтяй!

– Нехорошо, Олег. Стыдно! – Кепко вздохнул. – Пойдем ко мне, я тебя накормлю.

Игорь Лозянко шел по улице, пребывая в сомнении. Позвонить Нинке, не позвонить? Может, она сама позвонит? Он остановился у стеклянных дверей ресторана. Дома, кроме липкого портвейна, ничего. Заскочить сюда, снять напряжение? Нет, домой. Девка норовистая, из упрямства прийти может. Он взглянул на часы, половина десятого, и зашагал к своему дому.

Человеку не дано заглянуть ни в завтра, ни на двадцать пять минут вперед.

Вера Темина в квартире Астахова включила проигрыватель и перебирала пластинки:

– А где мой любимый Окуджава?

Астахов выглянул из кухни, спросил:

– Ужинать будем здесь или на кухне?

– Без разницы. – Вера достала из шкафа тарелки, прошла на кухню.

Астахов разложил яичницу, налил кофе, положив в Верину чашку одну ложечку сахара, себе три.

– Почему мы всем и все время должны? – спросил Астахов, нарезая хлеб. – Родителям должны… Школе… Спортобществу… Институту… Тренеру… Друзьям. Я в долгу как в шелку. И все время в цейтноте.

Вера любила Астахова. И, несмотря на то что была моложе, в чувстве ее было больше материнского. Она пыталась защитить этого большого, очень сильного, но слишком открытого человека. Странно, но она не ревновала его к Маевской, считая его увлечение детской болезнью, неопасной, как корь. Большинство детей болеют корью, это чуть ли не обязательная болезнь. Маевская казалась Вере такой ничтожно маленькой, она не верила, что Павел с его умом и масштабами способен надолго ею увлечься, потерять зрение. Она не знала ни жизни, ни мужчин, не понимала своей необъективности в оценке соперницы. Вера наблюдала за их романом без страха, убежденная: не сегодня завтра Павел увидит – король голый. Она наивно полагала, что в жизни не может быть такой вопиющей несправедливости. Вера лишь болезненно воспринимала унижения, которые терпел Астахов на глазах всего Города. Она все хотела ему сказать об этом, но боялась, что Павел воспримет ее слова как ревность и не более.

– Скажи, Паша, почему у тебя в квартире нет ни одного кубка, не висит ни одной медали? – спросила она, отлично зная, почему все награды Астахова не выставлены напоказ.

– Я бегу по дорожке, – сказал Астахов. – Быстро бегу, это понятно…