Крайние меры

В кабинет вошла Верочка с подносом, на котором исходили ароматным парком три чашечки кофе, а в центре располагалось блюдо со знаменитыми домашними коржиками.

– Стас, твоя колымага на ходу? – спросил Гуров, рассеянно вертя коржик в руках. – Отлично. Сегодня отдыхай, собирайся с силами, а завтра спозаранку езжай-ка в Серпухов. Не так уж далеко, всего около сотни километров по шоссе Москва – Симферополь. Я? Я на Воздвиженку, к экспертам. Часа в три встретимся здесь, глядишь, что-то прояснится. Твоя задача – разузнать все в подробностях от местных Пинкертонов. Пусть, кстати, передадут тебе протокол осмотра, а все фотоматериалы скинут нам по e-mail. Обязательно поинтересуйся, как это они так быстро установили, чей перед ними труп. Если дорога позволяет, то доберись до Фомищева, расспроси паренька, который первым обнаружил тело. А сейчас допиваем кофе, и подбросишь меня к Никитским воротам. Нет, вдвоем мы к режиссеру не пойдем, как-нибудь один справлюсь. Я с ним все же знаком, хоть и шапочно.

Станислав Крячко изменил бы своей натуре прирожденного хохмача, если бы не прокомментировал предложенную Гуровым диспозицию.

– Ну, мать честная, обычная история, – со слезой в голосе обратился он к Орлову, – как с творческой интеллигенцией поговорить или с умными экспертами, так Лев Иванович, а как с нашим братом ментом, да еще за сто верст от Москвы, так это ко мне. Петр, ты мне бензин оплатишь? Тогда ладно. И, кстати, – обернулся он к Гурову, – не смей называть мой автомобиль колымагой! Для нас с «мерсиком» непроходимых дорог не существует, так что в Фомищево я загляну, можешь не сомневаться.

«Мерседес» Станислава Крячко, бог знает какого года издания, был настоящим раритетом. Стас упорно не хотел расставаться с этим престарелым образчиком немецкого автомобилестроения и пересесть на что-нибудь поновее. Он утверждал, что у его машины есть бессмертная душа не хуже человеческой, что он относится к своему хозяину как к другу и в трудную минуту его, Крячко, не выдаст. И ведь не выдавал, несколько раз вытаскивая Льва и Станислава из очень суровых передряг.

…Выйдя из крячковского «мерса» у Никитских ворот, Гуров не торопясь пошел по Тверской в сторону Пушкинской площади.

На ходу Лев вспоминал, что ему известно из рассказов жены о человеке, с которым сейчас ему предстоит разговаривать на такую печальную тему, как насильственная смерть младшего брата.

Один из самых перспективных и талантливых театральных режиссеров столицы. Сам не москвич, провинциал, приехал в Москву из Саратова около десяти лет назад, вдрызг разругавшись с главрежем тамошнего драмтеатра, широко и скандально известным в российских театральных кругах Александром Бзюкуном.

Гуров улыбнулся, вспомнив детали Машиного рассказа о ссоре двух творческих личностей. Лев Рашевский вступился за горячо любимого им Чехова после того, как Бзюкун взялся за постановку «Чайки».

Та еще вышла постановочка, мно-ого она в свое время шума наделала.

Гвоздем сценического решения спектакля стала натянутая перпендикулярно рампе волейбольная сетка. По одну ее сторону режиссер-новатор расположил Аркадину, по другую – Нину Заречную. Обе были в купальниках-бикини. То еще зрелище… А на судейской вышке сидел, облаченный во фрачную пару оранжевого цвета, Костя Треплев со свистком в зубах. В руках у него был армейский карабин времен штурма Перекопа.

Актрисы перебрасывались волейбольным мячом, к которому были присобачены два картонных крыла. Мяч изображал чайку. Время от времени «чайка» после неловкого движения героинь улетала в зрительный зал на радость публике. Спектакль имел бешеный успех, аншлаг следовал за аншлагом, а что Антон Павлович Чехов в гробу на манер вентилятора вертится, никого, кроме Льва Рашевского, не волновало. Словом, «созрели вишни в саду у дяди Вани…», а оборвали сад вишневый три сестры… Даешь свежее сценическое прочтение классики!

В Москве Лев Исаевич Рашевский неожиданно пришелся очень ко двору, стремительно пошел на подъем и три года тому назад стал главрежем театра, в котором играла Мария Строева. С ней у них отношения складывались сложно, но эти люди взаимно уважали друг друга.

Гуров пару раз встречался со своим тезкой на премьерах его спектаклей, как-то Лев Рашевский даже был приглашен Марией к ним в гости. В целом режиссер вызывал у Гурова искреннюю симпатию.

Гуров миновал хорошо знакомый скверик с фонтаном, который никогда не видел работающим, и свернул в Сытинский переулок. Так, ему нужен дом номер десять. Вот он, этот дом.

* * *

Этим утром, в то время когда генерал Орлов сидел на коллегии министерства, проходило еще одно совещание. Руководство ООО «Русский зодчий» собралось на Малой Дмитровке в кабинете председателя правления Степана Владимировича Белоеда.

Председателю правления было шестьдесят лет от роду, но, видимо, прожил он эти годы так, что выглядел лет на десять моложе. Взгляд его живых серых глаз сохранял здоровую ясность, руки – силу, память оставалась изумительной. Может быть, сказалось то, что всю жизнь Степан Владимирович занимался спортом, а на академической «двойке» дошел в свое время аж до серебряной медали всесоюзного первенства. Он регулярно бегал кроссы, зимой моржевал, и хоть довольно много курил, не отказывался от хорошей русской пьянки в дружеской компании, но форму сохранял завидную.

О Белоеде отзывались иногда, как о человеке со странностями. Так ведь все люди со странностями. А если никаких странностей нет, то это никакой не человек, а ходячий покойник. Таких сейчас в избытке развелось.

Со «своими» Степан Владимирович нередко бывал грубоват и резковат, но грубость его казалась немного наигранной, ненастоящей и никого не пугала, не чувствовалось в ней хамства и высокомерия.

Зато ощущалась в нем спокойная самодостаточная властность, полная уверенность в своих силах и в том, что все принимаемые им решения не просто верны, но единственно возможны. Без такого качества, без готовности взять на себя бремя ответственности настоящим лидером не станешь, а Степан Владимирович, бесспорно, был прирожденным лидером. Однако любая палка о двух концах, а у медали имеется обратная сторона. Была такая сторона и у этих лидерских черт характера.

Смысл жизненной философии Белоеда сводился к немудреной формуле: «Живи сам и давай жить другим». Но с сильным логическим ударением на слове «сам» в этой фразе.

Дело в том, что для людей сходного с Белоедом психического склада невыносима мысль, что они действуют вынужденно, под давлением обстоятельств или, что еще хуже, что ими манипулируют другие. «Я поступаю так-то и так-то потому, что хочу этого. А если даже не хочу, то считаю свои действия разумными, целесообразными, единственно верными. Я сам так решил. Я не пешка в чужих руках, я – игрок!» Утрата такой позиции ведет людей подобного типа к потере самоуважения, ломает их. Быть чьим-то инструментом, подчиняться чужой насилующей воле? Никогда!

Но вот сейчас Белоед чувствовал, что из него словно бы стержень вытащили. Это ощущение тягостного бессилия стало за последние полгода почти привычным для Степана Владимировича. Справляться с ним удавалось лишь ценой постоянного нервного напряжения, жесткого самоконтроля.

Однако он дико устал. Металл – и тот устает, что уж о человеке говорить!

Степан Владимирович обвел людей, сидящих перед ним, невеселым взглядом запавших глаз. Пора сказать собравшимся горькую правду. Он попытался было улыбнуться, но получилось плохо…

Вот сидит напротив него Саша Забугин. Главный инженер ООО «Русский зодчий» и близкий друг. С Александром они начинали раскручивать дело. Сейчас он, как и сам Степан Владимирович, под подпиской о невыезде.

На лице Забугина проглядывало то хорошо знакомое Белоеду сочетание отрешенной забывчивости пополам с угрюмой сосредоточенностью, которое так характерно для постзапойного состояния. Ни с чем не перепутаешь! Покрытая двухдневной щетиной кожа на его лице неопрятно, по-индюшачьи отвисла. И упрекнуть Саню язык не поворачивается – тут запьешь, пожалуй! Белоед тяжело вздохнул и перевел взгляд дальше.

А вот его заместитель, второй человек в «Зодчем», Рада Георгиевич Бояновский. Македонец, которому после распада Югославии в родном Скопье не сиделось.

Внешность у Бояновского запоминающаяся. Очень коротко постриженные светло-русые волосы. Жесткие черты лица, выступающий квадратный подбородок. Глубоко посаженные холодные глаза голубовато-серого цвета. Четкий рельеф мышц, предполагающий значительную физическую силу.

Его лицо было из тех, на которых совершенно невозможно представить улыбку. А сегодня Рада Георгиевич Бояновский вовсе выглядел мрачно, как надгробный памятник.

Рядом с Бояновским его «адъютант» и главный технолог «Зодчего», тоже македонец, молодой, да ранний Иван Погняновский. Который непосредственно виноват в том, что случилось в июне прошлого года, и из-за чего Белоед с Забугиным вполне могут оказаться за решеткой.

«Впрочем, – подумалось Белоеду, – искать виновных в подобных ситуациях, когда неожиданная пакость уже стряслась, – занятие затягивающее и увлекательное, однако бесперспективное. Но принято думать, что виновного надо если не наказать, то, по крайней мере, обнаружить.

А если все понемногу виноваты? В разгильдяйстве хотя бы…

И каждый, так же понемногу, окажется прав и не прав, – продолжал внутренний монолог Степан Владимирович, – может быть, самым правым станет тот, кто не поддастся обвинительному азарту, не станет терять времени, а займется исправлением ситуации. Беда в том, что все мои попытки ее исправить, увы, провалились, точно наталкиваясь на чью-то целенаправленную злую волю. – Степан Владимирович поймал себя на том, что попросту неспособен или, того хуже, не решается додумать эту мысль до логического конца. – Неужели журналист в какой-то степени прав и нас душили специально, не чураясь прямых диверсий? В голове не укладывается. Нет-нет, это – уже полная паранойя».

А вот его главный бухгалтер, Валера Егоров. Белоед с грустью посмотрел на него. Отличный специалист, умница. Настоящий помощник! Вспомнить только, какие немалые суммы он умудрялся скрывать от налоговиков и аудиторов в многочисленных проводках… Опыт, характер, – все при нем. Масса полезнейших знакомств и связей. Но что-то с Валерием серьезно неладно. Настороженная мнительность, недоверчивость и даже некая злобноватая капризность буквально сквозила последний год во всем поведении Валерия. Словно какая-то тайная боль, лютая тоска грызли его душу. Словно раздирал Егорова загнанный глубоко в себя внутренний конфликт.

– Я собрал вас, – начал глухим голосом Степан Владимирович, – чтобы сообщить: нам конец. Контора благополучно преставилась. Это уже не просто неприятности, это – катастрофа, крах. Наши счета в «Промстройбанке» и обществе взаимного кредита арестованы. Нашим активам – кранты, а кредита нам никто не даст, даже под самый грабительский процент. Нечем его обеспечивать. Нам перекрыли кислород, нас попросту душат. Я не хочу обманывать ни себя самого, ни вас. Придется собраться с силами и заглянуть в завтрашний день. Увы, ничего хорошего я там не вижу. Валерий, сколько налички в сейфе?

– Около десяти штук в баксах и тысяч тридцать «деревом».

– Мы должны расплатиться с тремя бригадами, провести расчет с «субчиками». – Белоед грустно улыбнулся. – После чего распродать все офисное оборудование и разбежаться в разные стороны. На это нам достаточно недели, много – двух. Денег на зарплату мне и вам уже не хватит, не обессудьте.

– Субподрядчики могли бы подождать, – недовольно возразил Бояновский. – Войти в наше тяжелое положение.

– Чего, интересно, подождать?! – прорвало председателя. Степан Владимирович даже лицом потемнел. – Пока нас с Сашей не упекут в кутузку? А это может случиться хоть завтра. Следствие по делу о происшествии в Бибиреве почти закончено. Дело вот-вот передадут в суд, а нам денег даже на приличную взятку не наскрести. Это еще великое счастье, что обошлось без трупов! Счастье, что я сумел отмазать Ивана! По данным следствия, раствор в Бибиреве месили не один хотя бы к четырем, а как бы не один к семи! Чистый песочек получается! А куда же подевался цемент? Значит, украли? Но ведь и красть надо с умом, а не пятьдесят процентов. На одном песочке раствор не держит, это не куличики на детской площадке лепить!

– Я цемента не крал, – мрачно, стиснув зубы, заявил Погняновский. – И работяги не крали. Еще большой вопрос, насколько добросовестно и объективно они провели экспертизу! За строительство объекта на Череповецкой улице отвечал лично я. Хоть я благодарен вам за то, что вы спасли меня от тюрьмы, но эти ваши намеки…

Степан Владимирович только рукой махнул…

А затем Белоед вспомнил тот кошмарный июньский день во всех деталях. Разве такое забудешь!

…Обширный антициклон, громадная масса перегретого воздуха неподвижно нависла над Подмосковьем с начала второй декады июня.

Столица колыхалась в дрожащем знойном мареве, поднимающемся над раскаленным асфальтом. Асфальт размягчился: каблучки женских босоножек оставляли в нем заметные ямки. Запыленные листья безвольно поникли, они свисали с прибитых зноем деревьев тусклыми серо-зелеными тряпочками, а некоторые уже начали сворачиваться по краям в ржавые сухие трубки. Тридцать восемь в тени вторую неделю – это, как хотите, перебор! Даже неугомонные московские воробьи прекратили свои свары, куда-то попрятались. Облезлые бродячие шавки неподвижно, словно дохлые, валялись в затененных углах московских дворов. У них не осталось сил даже блох выкусывать. Уже десятый день подряд обезумевшее солнце с утра взбиралось на выцветшее от зноя белесое небо и палило, палило, палило столицу. Горели леса и торфяники в приокской пойме, но ветер пока дул с севера, на Серпухов и Тулу. Страшно было подумать, что случится, если он сменит направление на южное. Тогда всю гарь горящих лесов и тлеющих торфяников понесет на Москву. Разверзнется ад кромешный.

Густой неподвижный воздух, настоянный на запахах выхлопных газов и разогретого асфальта, создавал ощущение тревожной духоты. Тревожно было и на душе у Степана Владимировича.

Белоед в тот день уехал на самый юг Москвы, в Бирюлево, где два звена от субподрядчиков варили бункерную разгрузочную эстакаду под громадный склад на Загорьевской улице, – работа, требующая высочайшей квалификации. Вот он лично эту квалификацию и проверит, да, пожалуй, и сам тряхнет стариной.

Степан Владимирович Белоед не всю жизнь просидел в руководящем кресле, он был отличным сварщиком, имел шестой разряд, и ему хотелось самому взять в руки держак и показать бригаде настоящий класс, а заодно отвлечься от тяжелых мыслей, от которых в конторе некуда было деваться. Здесь-то он король! Он владеет всеми мыслимыми видами сварки: и термитной, и аргонодуговой, он даже вольфрамовым электродом работать может! Только вот с руководством ООО «Русский зодчий» получается совсем не так хорошо, как с держаком или горелкой.

Положение «Русского зодчего» серьезно пошатнулось за последний год. А самое главное – любовно лелеемая Белоедом идея о создании МАМСФ – Московской ассоциации малых строительных фирм, «мамки», как он в шутку ее называл, – упорно пробуксовывала, словно бы специально кто палки в колеса ставил!