Обойма ненависти

Сам он по-хозяйски уселся в одно из кресел. По виду генерала можно было подумать, что допрос собирался проводить он. Гуров вежливо дождался, пока Вероника сядет во второе кресло, и только потом сел сам. Диван оказался слишком мягким. Возможно, для времяпрепровождения в зимнюю стужу у камина он и был комфортен. Допрашивать же свидетеля, утонув по пояс в диване, было не совсем удобно. Однако придется мириться с обстановкой.

Гуров сидел на самом краю дивана, подавшись всем корпусом вперед и уперев локти в колени. Генерал был полон нетерпения вставлять комментарии, а его молодая супруга напряженно старалась соответствовать своему статусу в положении допрашиваемой. Совместить эти две ипостаси ей не удавалось, поэтому Вероника выглядела нелепо.

Сыщик начал задавать вопросы, пытаясь восстановить картину последних минут жизни Лукьяновой. Задача была сложной. Генеральша исходила эмоциями, и ее ответы следовало фильтровать через призму здравого смысла. Было много того, что женщине показалось, что она подумала и чего ей хотелось. Из этого обилия информации нужно было выудить и обосновать непреложные факты. И еще корректно обходить замечания и советы ее супруга.

В целом Гурову удалось составить следующую картину. Вероника сидела в шезлонге под декоративной рябиной недалеко от калитки в заборе, разделявшем два участка. Она услышала звук подъехавшей машины, а потом как откатывались электроприводом ворота. Забор был глухой, и видеть приехавшего на машине женщина не могла. Она предположила, что это может быть только Сашенька, потому что сам Лукьянов обязательно должен быть на работе.

Когда не очень опытные оперативники на скорую руку опрашивают потенциальных свидетелей на месте происшествия, то опрос неизбежно сводится к простым вопросам. Видели ли кого подозрительного или постороннего, видели ли машину, слышали ли подозрительные звуки. Как правило, если свидетеля не настроить надлежащим образом, то он ничего не вспомнит – если, конечно, он по характеру не патологически подозрителен и не играет с детства в сыщики. Он либо ничего путного не скажет, либо наговорит того, чего и в помине не было. Нельзя и провоцировать свидетеля на узнавание лиц, машин или звуков. Тут тоже можно уговорить свидетеля, что он слышал что-то важное и нужное. Причем именно то, что нужно сыщику.

Гуров хорошо владел техникой допроса не только подозреваемых, но и свидетелей. Возможного очевидца нужно умело погрузить в ту обстановку, помочь ему вспомнить, подвести под воспоминания, мотивировать их.

К сожалению, с Вероникой ничего толкового не вышло – слишком много эмоций и слишком мало внимания внешнему миру. Правда, кое-что на эмоциональном уровне она все же уловила. Лукьянова в течение нескольких последних месяцев вела себя так, будто ее что-то тяготило. На естественные вопросы соседки она не отвечала, ссылаясь то на усталость, то на заботы с завершением строительства.

Но тут в который раз вмешался сам Завадский. Вмешался категорично и в данном случае уместно. По мнению генерала, Александра Лукьянова никоим образом в вопросах завершения работ подрядчиками в загородном доме не участвовала. Всем занимался супруг, лично. Значит, Лукьянову беспокоило что-то иное. Что?

* * *

Квартира четы Филипповых находилась в старой девятиэтажке в Южном Тушине. Крячко долго ворчал по поводу старой планировки дворов, где двум машинам и так не разъехаться, а если уж хозяева начинают их парковать в два ряда, то и пешеходу не пройти. А ведь сколько случаев уже было, когда или «Скорая помощь», или пожарная машина не могли вовремя подъехать к нужному подъезду…

Наконец Станислав приткнул свой «Мерседес», заехав одним колесом на тротуар. Лифт был чистым, но каким-то унылым. То ли вытертые до дыр отделочные панели были виной, то ли обилие скрежетов и скрипов при движении. Кабина дернулась и замерла на месте. Крячко деловито распахнул внутренние створки кабины, повернул ручку металлической сетчатой двери и вышел первым на площадку, скептически оглядываясь по сторонам.

– Нет у меня, господин полковник, впечатления, что тут может жить модный художник, – хмыкнул он.

– А я больше скажу, господин полковник, – в тон другу ответил Гуров, – нет у меня впечатления, что тут может жить человек в полном душевном равновесии и со здоровой психикой.

– Вот! – Крячко поднял указательный палец. – Мы ощущаем ауру неустроенности и неудовлетворенности. Не скажу, что весь подъезд и весь дом населен больными людьми, но старый жилой фонд у меня обычно вызывает впечатление уюта, обжитости и покоя. А тут этого не чувствуется.

– По крайней мере, отсутствие суеты, – поддакнул Гуров, нажимая кнопку дверного звонка.

Те несколько фраз, которыми перебросились сыщики, на первый взгляд шутливых, на самом деле были общим пониманием атмосферы вокруг семьи Лукьяновых. И вакуумом их окружение назвать нельзя, и в то же время полное отсутствие общительности, здорового круга друзей, приятелей. Единственные друзья, которых удалось выявить, это семья Филипповых. И с ними встречались редко. И семья эта была немного странной.

Дверь сыщикам открыла Оксана Филиппова. Оказалась она женщиной деловитой, миловидной. На одной щеке приятная ямочка, которая углублялась во время улыбки. Глаза светлые, быстрые, не любопытные, а какие-то пытливые.

– Проходите в комнату, я сейчас, – поспешно сказала Оксана и убежала в боковую дверь. Кажется, в ванную.

Сыщики осмотрелись по сторонам и обменялись многозначительными взглядами. Квартирка была, мягко говоря, унылой. Даже если судить по длинной, как вагон, прихожей. Линолеум старый, потерявший блеск. На стыках прибит местами гвоздиками, а местами отслаивающийся и щерившийся, как старик беззубым ртом. Моющиеся безвкусные обои клеились лет пятнадцать назад и все эти пятнадцать лет тщательно мылись. Местами пленка верхнего покрытия была протерта до основания. Из мебели в прихожей стояла небольшая тумбочка с зеркалом. Над ними старомодная деревянная вешалка с двумя плащами и зонтиком без чехла.

Крячко быстро нагнулся и взял в руки женские туфли. Черные носики были оббиты и аккуратно подкрашены черной краской. На каблуках новые набойки, но кожа у самых набоек сбита и подклеена. Судя по всему, это повседневная обувь женщины. Мужские полуботинки нуждались в чистке и, судя по пыли и грязи, не надевались уже неделю, с последнего дождя.

– Художник, – кивнул Гуров.

– А ты обратил внимание на нее? – кивнул Крячко головой в сторону ванной комнаты, где слышался шум воды. – Сексуальная бабешка. Типажик!

Не успели сыщики пройти до предложенной им комнаты, как навстречу вышел мужчина, возраст которого сразу определить было трудно. Не столько задумчивый, сколько обращенный куда-то в себя взор, давно не стриженная голова и недельная небритость. Если побрить и причесать, то лет на тридцать пять потянет.

– Здравствуйте, проходите, – бесцветным голосом и без выражения предложил Антон Филиппов, вытирая руки грязной тряпкой. – Вы из милиции?

– Антоша, ты чего товарищей в коридоре держишь? – раздался сзади голос Оксаны. – Проводи в комнату.

Гуров не сводил взгляда с глаз художника. Что-то промелькнуло в них. Раздражение, неудовольствие? Прервали работу? Жена слишком суетливая? Или с утра поругаться успели? Не очень тянула эта парочка на друзей заместителя префекта округа. Памятуя загородный дом, обстановку там и в городской квартире Лукьянова. Хотя друг детства… В виде отдушины для чиновника могут и сойти за друзей.

В бедно и неуютно обставленной комнате и начался разговор. Антон отвечал неохотно, с длинными паузами. Оксана, сидевшая на стульчике чуть поодаль, часто вела себя так, как будто собиралась что-то вставить в ответы мужа, но сдерживалась. Гуров пытался по взглядам женщины на мужа определить характер их взаимоотношений в семье. По взглядам жены это почти всегда можно понять. Даже на пьющего, приносящего не всю зарплату или даже безработного жены обычно глядят с теплом. С горьким теплом, жалостливым теплом, с материнским негодованием. А если не глядят, то обычно такие пары расходятся. Оксана на мужа не смотрела. А глядела на сыщиков попеременно, смотря кто из них спрашивал. То, что в семье не все в порядке, было видно невооруженным глазом.

– Значит, врагов у Лукьянова нет? – подвел черту Крячко.

– Может, и есть, только я об этом не знаю, – нервно дернул плечом Антон.

– А о чем вы обычно говорите, когда встречаетесь? – поинтересовался Гуров, который больше молчал и слушал.

– Ну, вы даете, – проявил наконец иные эмоции, кроме недовольства, художник. В его взгляде появилась ирония. – Разве упомнишь все, о чем мы разговаривали?

– Как правило, – пояснил Гуров, покачивая носком ботинка. – Вы приходите в гости к Лукьяновым. С дверей начинаете приветствовать друг друга, как это обычно делают люди. Потом раздеваетесь, проходите – неважно куда: к столу или в комнаты. А дальше? Какие обычно следуют вопросы?

– Мы с Сашей обычно сразу уходили на кухню, – наконец вставила Оксана. – Она готовила что-нибудь вкусненькое на скорую руку, а я ей помогала. Болтали всякое.

– А вы? – Гуров упорно смотрел на Филиппова. – О работе? Вашей, Лукьянова?

– Вы что! – набычился художник и уставился на Гурова. – Вы считаете…

– Да боже упаси! – усмехнулся Гуров, стараясь, чтобы его реакция выглядела искренне.

– Убить мог кто угодно, вам ли этого не знать, сыщики! – раскипятился Антон. – Разве мало на свете преступников, которые имеют оружие? Дом пустой, все на работе…

– Я понял, вы правы, – успокаивающе заговорил Гуров. – Разумеется, преступник мог и не быть знакомым с погибшей и ее мужем. Этой версией занимаются другие сотрудники. Наша задача понять, не мог ли кто-то из знакомых вашего друга иметь мотивы. Согласитесь, что такое может быть. Ведь круг общения Лукьянова очень обширен. И работа, и бизнес… В такой среде и при такой жизни несложно заиметь врагов. Поэтому я вас и расспрашиваю о разговорах, которые могли иметь место. Не говорил ли Михаил Александрович или его супруга о каких-то угрозах, серьезных проблемах с кем-то?

– Пожалуй… нет, – успокоился наконец художник. – Такого я, – он вопросительно посмотрел на жену, – мы такого, пожалуй, от них не слышали.

– Понятно, – задумчиво произнес Гуров и, улыбнувшись, неожиданно попросил: – Скажите, Антон, а можно посмотреть ваши работы? Я слышал о них отзывы как о… неординарных.

Снова в облике художника произошло неуловимое на первый взгляд изменение. В начале беседы он был какой-то потерянный, потом эмоции, связанные с возможным подозрением его в убийстве школьного друга, всколыхнули Антона. Потом он снова ушел в себя. Какие мысли бродили в его нестриженой запущенной голове? Просьба сыщика его, пожалуй, не удивила. Наверное, даже несколько обрадовала. Только вот возможностью продемонстрировать лишний раз свое творчество или возможностью уйти от неприятного разговора?

Гуров поднялся вслед за художником, чуть кивнул Крячко и последовал в соседнюю комнату. Здесь царило запустение. С точки зрения городской квартиры, конечно. Но и на мастерскую приличного художника помещение тоже тянуло слабо. Облезлый продавленный диван у пустой стены, два расшатанных деревянных стула и высокая этажерка образца шестидесятых годов прошлого века. Этажерка была завалена карандашами, грифелями, мелками, выдавленными тюбиками, грязными кисточками и еще какими-то незнакомыми Гурову принадлежностями для рисования.

Антон поспешно и немного нервно стал выбирать из составленных у стены полотен некоторые и выставлять их в ряд на полу. Гуров опешил. Перед ним распахнулось окно в потусторонний мир. Сначала сыщику показалось, что мир был мистическим, но потом он понял, что это фантазии художника, которые не имеют ничего общего с мистическими представлениями большинства людей. Это не чудища из сказок и легенд, и картины не были похожи на фантастические аллегории Иеронима Босха. Тут, пожалуй, было что-то другое. Собственно обезображенных и пожираемых чудищами трупов тут не было. И вообще как такового насилия и крови. Мрачная сила сквозила, рвалась с полотен наружу вместе с мускулистыми мужчинами со страшными обнаженными мечами в руках, с огромными, ужасающего вида драконами и чудищами, на которых они восседали. Отдельно или вместе с этими героями встречались полуголые девицы с таким же оружием в руках, с крутыми бедрами и большой крепкой грудью, прикрытой лишь стальными нашлепками, кусками кожи или ремнями с бляхами. И фон был таким же тревожным и зловещим. На некоторых картинах рядом с героем бежали лупоглазые уродливые карлики с кинжалами. И почти всегда на заднем плане высились не то руины башен, не то причудливые скалы. Кривые нереальные ветви нереальных деревьев плелись вокруг персонажей, а сверху давило тяжелое удушливое небо со всполохами адского пламени на горизонте. От этого неба першило в горле и ощущались вполне реальные астматические спазмы.

Гуров краем глаза глянул на самого художника. Антон стоял со странной полуулыбкой на лице. Он уже не был задумчивым и понурым. Даже плечи у мужчины странным образом выглядели развернутыми…

Когда сыщики спустились к машине, на улице пошел дождь. Гуров сидел на переднем сиденье рядом со Стасом и молча смотрел прямо перед собой. Крячко поглядывал на друга и кривил губы в усмешке. Наконец он не выдержал:

– Лева, очнись. Ты меня пугаешь.

– Да? – неопределенно спросил Гуров. – Может быть.

– Вы что там, травку курили? – расхохотался Станислав Васильевич.

– Нет, до этого не дошло, – вздохнул Гуров и заворочался на сиденье, усаживаясь удобнее. – Так как тебе эта семейка?

– Семейка странная, если не сказать больше, – покачал головой Крячко. – Никогда бы не поверил, что они муж и жена. Не ощущается духовная близость. Ушибленного своим творчеством человека может терпеть женщина-единомышленник, такая же чокнутая. Может терпеть горячо любящая его как человека, если ничего и не понимает в его художествах. А тут… Жизнь у них почти нищенская. Ну, пусть не нищенская, но в высшей степени аскетическая. Будет нормальная баба терпеть такие лишения? Будет, если она из тех категорий, о которых я сказал.