Разбойник

– Кто ж это?

– А господи его ведает.

– И никто не видал?

– Барин, знамо, в задку сидел, и с барыней; да не чуяли, а лакей, знать, клевал на козлах. Кому видеть-то?

– А ямщик?

– Да и ямщик, може, не видал.

– А може и видел? – спросил Гвоздиков.

– Кто ж его знает? може и видел. Что поделаешь-то с врагом-то с этаким?

– Отчего?

– От праздника, – тем же нервным голосом ответил внезапно вошедший с фонарем и с уздою в руках муж принявшей нас бабы.

Никто не отвечал. Всем было очень неприятно.

– Едут как оглашенные, – продолжал, ни к кому не обращаясь, мужик. – Говоришь: обожди, повремени: где тебе! слушать не хотят, а там тягают нашего брата да волочат.

– Да чего ж тягают? – спросил приказчик.

– Спроси их чего.

– Ну, не видал ли? не слыхал ли чего? спрашивают, – проговорил ласково старик.

– Что ж! сказал, да и к стороне.

– Чего не к стороне.

– Все пытают тебя и так и этак, – прибавил старик, – все добиваются того, чего, може, и не видал.

– Ну и скажи.

– Что сказать-то? – спросил опять молодой.

– Правду.

– Правду! правда-то нонче, брат, босиком ходит да брюхо под спиной носит.

Баба вынесла большую чашку с квасом, в котором что-то плавало, поставила ее около нас на конце стола, положила три деревянные ложки и краюшку хлеба. Оба мужика и баба перекрестились на дверь, в которую глядел кусок темного неба, и начали ужин; старик присел около купца, а молодой и баба ели стоя. Гвоздиков опрокинул чашку и пошел на смену желтоглазому. Вошел желтоглазый, сел, налил чашку, откусил сахару и, перекрестившись двумя перстами, начал похлебывать.

– А ехать теперь не годится, – сказал он, допив первую чашку и протягивая руку к чайнику.

– Чего так? – спросили мы почти все. Хозяева продолжали ужинать и, по-видимому, не обращали на наш разговор ни малейшего внимания.

– Говорят, очень уж шалят по ночам.

– Нас пятеро.

– Так вас и побоялись, пятерых-то, – вставил крестьянин.

– А ты-то шестой будешь.

– А я что? Мне неш видно? Мое дело знай гляди дорогу.

– Ямщику где, батюшка, ваше степенство? – говорил старик. – Ямщик порой что и видит, так не видит.

– Отчего ж так?

– Да так.

– Да отчего же не крикнуть седокам-то?

– А как назад-то поеду, тогда кому крикну? – спросил опять молодой.

– А тогда чего кричать?

– Да того ж самого.

– И-и, – нельзя, купцы честные, – сказал старик. – Вас-то сдашь, надо вертаться, а он те тут где-нибудь со слягой и караулит, да, гляди, с товарищем. Животов отнимет, а то и веку решит!

– Ну, вздор!

– Чего вздорить-то. Неш не бывальщина? – встрел опять молодой.

– Нельзя, родной, никак нельзя нам ничего с ними поделать, – сказал старик.

– Храбрые вы уж такие, видно.

– Вот те и храбрые. Храбрись не храбрись, а храбрее мира не будешь, – опять заметил молодой.

– Да миру-то что?

– Миру-то?

– Да.

– Ловко рассуждаешь! Што миру? Он теперича по злобе мой двор зажжет да всю деревню спалит. Миру што?

– Ну, так, гляди, и спалит!

– Да неш тебе говорят небывальщину, што ли!

– Ну, а казаки?