Справедливый человек

– А правды, правды, государь мой, он справедливости добивается.

– На что она ему теперь?

– Она ему необходима: праведен бо есть и правоты вид являет лице его. Вот он сейчас ее и явит! Глядите, глядите! – закончил рассказчик. И я увидал, что Мартын Иванович вдруг снялся с своего места и неверными, но скорыми шагами устремился к проходившему мимо пожилому человеку в военной форме.

Мартын Иванович нагнал этого незнакомца (который оказался капельмейстером игравшего оркестра), моментально схватил его сзади за воротник и закричал:

– «Нет, ты от меня не скроешься, – сказал Ноздрев».

Капельмейстер сконфуженно улыбался, но просил его оставить.

– Нет, я тебя не оставлю, – отвечал Мартын Иванович. – Ты меня измучил! – И он подвинул его к столу и закричал: – Пей за обиду оскорбленных праотцев и помрачение потомцев!

– Кого я обидел?

– Кого? Меня, Суворова и всех справедливых людей!

– И не думал, и не располагал.

– А для чего ты целый вечер скобелевский марш зудишь?

– Публика требует.

– Ты меня измучил этой несправедливостью.

– Публика требует.

– Презирай публику, если она несправедлива.

– Да в чем тут несправедливость?

– Отчего Суворову марша не играешь?

– Публика не требует.

– А ты ее вразумляй. Раз сыграй Скобелеву, а два раза Суворову, потому он больше воевал. Да! И вот я тебя теперь с тем и отпускаю: иди и сейчас греми марш Суворову.

– Не могу.

– Почему?

– Нет суворовского марша.

– Как нет марша Суворову? «Суворов, рекла Екатерина, накажи! Он взвился, ниспал, расточил, победил, Европу содрогнул!..» И ему марша нет!

– Нет.

– Почему?

– Публика не требует.

– Ага… так я же ей покажу!

И Мартын Иванович вдруг выпустил из своих рук капельмейстера, встал на стол и закричал:

– Публика! ты несправедлива, и… за то ты свинья!

Все зашумело и задвигалось, а возле стола, с которого держал речь Мартын справедливый, явился пристав и начал требовать, чтобы оратор немедленно спустился на землю. Мартын не сходил. Он отбивался ногами и громко продолжал укорять всех за несправедливость к Суворову и закончил вызовом, бросив вместо перчатки один башмак с своей ноги. Подоспевшие городовые схватили его за ноги, но не остановили смятения: в воздухе пролетела вторая ботинка, стол опрокинулся, зазвенела посуда, плеснули коньяк и вода, и началась свалка… У буфета по чьему-то распоряжению мгновенно погасили фонари, все бросились к выходу, а музыканты на эстраде нестройно заиграли финальное: «Коль славен наш господь в Сионе».

Мы с приятелем примкнули к небольшой кучке любопытных, которые не спешили убегать и ожидали развязки. Все мы теснились у того места, где полиция унимала расходившегося Мартына Ивановича, который мужественно отстаивал свое дело, крича:

– «Екатерина рекла: Суворов, накажи… Он взвился, ниспал, расточил, содрогнул».

И он замолк, или от того, что устал, или ему помешало что-нибудь иное.

В теперешней темноте было трудно разглядеть, кто как кого тормошит, но голос справедливого человека раздался снова:

– Не души: я сам иду за справедливость.

– Не здесь доказывают справедливость, – отвечал ему пристав.

– Я не вам, а всему обществу говорю!

– Пожалуйте в участок.

– И пойду – только дальше руки ваши.

– Пожалуйте!

– И пойду. Руки прочь! Нечего меня обнимать. Ничего мне не может быть за Суворова-Рымникского!

– Господа, посторонитесь – осадите.

– Я не боюсь… Почему Суворову марша нет?

– Мировому судье жалуйтесь.

– И пожалуюсь! Суворов больше!

– Судья разберет.

– Дурак ваш судья! Где ему, черту, разобрать.

– Ну вот!.. Это все в протокол.

– А я вашего судью не боюсь и иду! – выкрикнул Мартын. – Он раздвинул руками полицейских и пошел широкими шагами к выходу. Ботинок на нем не было – он шел в одних своих пестрых носках…

Полицейские от него не отставали и старались его окружать.