Островитяне

– Отчего?

Истомин рассмеялся; он встал на ноги и, заложив руки в карманы, отвечал:

– Оттого, господин Шульц, что несколько раз хотел быть как следует честным человеком, и мне это никогда не удавалось, – теперь охоты более к этому не имею. Еще оттого, господин Шульц, что не стоит быть честным человеком, и, наконец, оттого, господин Шульц, что быть честным человеком значит или быть дураком, или походить на вас, а я не хочу ни того, ни другого.

– Я, господин Истомин, хочу не замечать ваших невежливостей… – Шульц поперхнулся, сдавил рукою горло и добавил: – Я удивляюсь только, господин Истомин, как вы можете быть так покойны.

– Значит, вы не большой мудрец, господин Шульц; большие мудрецы ничему не удивлялись.

– Может быть… Простите, пожалуйста; я не для разговоров к вам пришел… у меня горло сдавливает, господин Истомин.

– Ага! Сдавливает – это хорошо, что сдавливает; я слыхал, что с приближением к полюсам все собаки всегда перестают лаять!

Шульц так и подпрыгнул.

– Лаять! – вскрикнул он. – Лаять! Я лаю, господин Истомин; я лаю, да, я молчком не кусаюсь, да-с; я верная собака, господин Истомин; я не кусаюсь. Один человек на свете, которого я захотел загрызть, – это вы. Я вызываю вас на дуэль, господин Истомин.

– Сделайте милость! мне давно хочется убить кого-нибудь, и я очень рад, что это будет такой почтенный человек, как вы. Позвольте, вот одно короткое распоряжение только сделаю.

Истомин подошел к столу и написал:

«Я застрелился оттого, что мне надоело жить».

Он подал эту записку мне и сказал, не глядя мне в глаза:

– Это про всякий случай, если я подвернусь под негоциантскую пулю.

С этим вместе Истомин достал из стола пару пистолетов и подал их оба на выбор Шульцу.

– Извольте, я могу стреляться без секунданта, а моя квартира, надеюсь, гораздо безопаснее парголовского леса.

Лицо у Истомина было злое и кровожадное.

– Я так не могу, – отвечал Шульц. – У меня жена, дети и состояние: мои распоряжения нельзя сделать в одну минуту. Будемте стреляться послезавтра за Коломягами.

– Извольте, я могу подождать. Ян! подай пальто господину Шульцу, – крикнул громко Истомин и снова повалился на диван и уткнулся лицом в подушку.

Дуэли, однако, не было – ее не допустила Ида Ивановна.

Глава девятнадцатая

– Господин Истомин! – сказала Ида, входя к нему вечером в тот же день, когда произошло это объяснение. – Я уверена, что вы меня не выгоните и не оскорбите.

Истомин вскочил с дивана, вежливо поклонился ей и подал стул.

– Вы, взамен того, можете быть спокойны, что я пришла к вам не с объяснениями. Никакие объяснения не нужны.

– Благодарю вас, – отвечал Истомин.

– Прошедшему нет ни суда, ни порицания. Если это была любовь – она не нуждается в прощении; если это было увлечение – то… пусть и этому простит бог, давший вам такую натуру. Вот вам моя рука, Истомин, в знак полного прощения вам всего от всей нашей семьи и… от ней самой.

Истомин взял и с жаром поцеловал протянутую ему руку Иды.

Девушка тихо высвободила свою руку и отошла к окну.

– Ида Ивановна! – сказал, подходя ближе к ней, Истомин. – Столько презрения к себе, сколько чувствую я, поверьте, не испытывал ни один человек.

– Радуюсь, узнавая, что вы способны осуждать себя.

Истомин остановился.

– Ида Ивановна, неужто вы в самом деле меня простили!

– Monsieur[36 - Господин (франц.)] Истомин, если я сказала, что я пришла к вам не за тем, чтобы вызывать вас на объяснения, то я и не за тем пришла, чтобы шутить с вами для своего удовольствия, – отвечала спокойно Ида. – Если вы в этом сомневаетесь, то я бы желала знать, что такое именно вы считаете непростительным из ваших поступков?

– Мое гадкое охлаждение к вашей сестре, которая меня любила!

Ида пожала плечами и сказала:

– Ну, к несчастью, не всякий человек умеет не охлаждаться. Вы виноваты в другом: в вашем недостойном вчерашнем подозрении; но не будем лучше говорить об этом. Я пришла не за тем, чтобы вынесть от вас в моем сердце вражду, а я тоже человек и… не трогайте этого лучше.

– Я все готов сделать, чтобы заслужить ваше прощение.

– Все?.. а что это такое, например, вы можете сделать все, чтобы заслужить прощение в таком поступке? – спросила она, слегка покраснев, Истомина.

– Я знаю, что мой поступок заслуживает презрения.

– Да! вечного презрения!

– Да, презрения, презрения; но… я могу иметь, наконец, добрые намерения…

– Добрые намерения! Может быть. Добрыми намерениями, говорят, весь ад вымощен. Истомин промолчал.

– Вы можете получить прощение как милостыню, а не заслужить его!.. Видите, я говорила вам, чтоб вы меня не трогали.

– Говорите все; казните как хотите.

– Это все равно, – продолжала, сдвигая строго брови, Ида. – Мы вас простили; а ваша казнь?.. она придет сама, когда вы вспомните вчерашнюю проделку. – Мой боже! так оскорбить женщину, которая вас так любила, и после жить! Нет; сделавши такое дело, я, женщина, я б не жила пяти минут на свете.

Истомин сильно терзался.

– Простите, не упрекайте вы меня: я хоть сейчас готов на ней жениться, – говорил он, ломая руки.

– Какая честь высокая! – сказала, презрительно кусая губы, Ида. – Да вы спросите лучше: какая женщина за вас пошла бы? Конечно, дур и всяких низких женщин много есть на свете; но как же Маню-то вы смеете равнять со всякой дрянью?.. Вы слушайте, Истомин! вы знайте, что я теперь бешусь, и я вам, может быть, скажу такое, что я вовсе не хотела вам сказать и чего вы, верно, давно не слыхивали… Вы должны были сберечь мою сестру от увлечений; да, сберечь, сестра любила вас; она за вас не собиралась замуж, а так любила, сама не зная почему; вы увлекли ее… Бог знает для чего, на что? и теперь…

– И теперь она меня не любит больше? – произнес с оскорблением и испугом Истомин.

– Гм! час от часа не легче… Какой вы жалкий человек, monsieur Истомин! Утешу вас: нет, любит. Радуйтесь и торжествуйте – любит. Но вы… Вот отгадайте-ка, что я хочу вам досказать?