Письма Н. Лескова (сборник)

С. Н. Шубинскому

6 октября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Сергей Николаевич!

В «Запеч<атленном> ангеле» семь листов. Отдать такой рассказ на 10 тыс. экземпляров за сто рублей просто ужасно!.. Подумайте, во что это обойдется лист? Даже считать стыдно… И для чего уж это такая дешевизна? Мне кажется, что за рассказ дешево дать и по 25 руб. за лист. И так я никому не продавал. Я знаю, что Вы укажете на особенности условия, – это так; но ведь все же 10 тыс. экземпляров!.. Не найдете ли Вы и Алексей Сергеевич справедливым дать мне ту, очень малую цену, которую я считаю справедливою и дешевою, то есть по 25 руб. за лист, или хоть 150 руб. за всю штуку? Пожалуйста, поговорите и напишите мне. Несправедливо же дать за «Ангела» в 7 листов – то же самое, что за «Пигмея» в два листа!

Ваш Ник. Лесков.

В. М. Лаврову

30 октября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович!

Возвращаю Вам корректуру «Бессребреников» с добавкою предисловия. Оно необходимо, чтобы обеспечить себя на тот случай, если что-либо окажется не вполне исторически верно. Этим, собственно, и начнутся «общественные апокрифы», продолжение которых для Вас нимало не обязательно. Понравятся они Вам и Вашим читателям, – будем их продолжать под общим заглавием «апокрифов», а не понравятся – я их перенесу в другое издание, но все под тем же необходимым упоминанием, что это апокрифы, по устным рассказам. Предисловие прочтите в корректуре сами или попросите о том Виктора Александровича. Рукопись Терпигорева и «Челядь» получил, а Вам на декабрь пришлю маленький рождественский рассказ из орловского и елецкого быта, – история Кастовского (1837 г.). Это будет лист с небольшим.

Затруднений Ваших с «Марсом» не понимаю. Не все ли равно, куда это ткнуть, – лишь бы было интересно прочитать, а оно интересно. Корректуры идут под бандеролью, заказным, на адрес редакции. Кланяюсь Вам и Виктору Александровичу.

Ваш Н. Лесков.

В. Г. Черткову

4 ноября 1887 г., Петербург.

Добрый друг мой!

Позавчера я получил Ваше милое письмо от 30 октября из Крекшина. Оно мне было очень приятно, потому что я не остаюсь в долгу у Вас и сам люблю Вас, люблю Вашу умницу жену и люблю и чту в единомыслии с Вами человека, дух которого светит нам и ведет нас. Я рад, что Вы дорожите моей дружбой, и прошу Вас верить, что я искренно дорожу дружбой Вашею. Я приехал в П<етербур>г 22 августа и переменил квартиру. Живу теперь по Фурштадтской, в Общине сестер милосердия – Барятинской (нынче Орловой-Давыдовой). У меня просторно и чисто. Первый этаж и окна в сад. Я это люблю. Книги, о которых пишете, обе изданы. Особо посылаю Вам их по экземпляру. «Жидовин» напечатан во множестве, и право на него дано (бесплатно) на два года. «Скоморох» напечатан Сувориным в числе 10 000 экз. и продается хорошо. Таким образом, обе эти книжечки распространяются очень хорошо, и прилагать усилия к тому, чтобы еще более распространять их, едва ли есть надобность. Притом же на «Жидовина» обращено неблагосклонное внимание по упованию мин<истерства> народн<ого> просвещ<ения>, которое усмотрело в рассказе нечто вредное. Следовательно, новое издание, да еще с Вашею фирмою, едва ли было бы разрешено теперь. Настроение теперь таково, что, например, Суворину не дозволили печатать «Пигмея» и «Кадетский монастырь» и весьма измарали «Запечатленный ангел». Пишу я кое-что, что меня самого нимало не радует и даже не занимает, – единственно для «буар, манже и сортир». К сожалению, это необходимо, и об этом распространяться нечего. Рассказ «На краю света» принадлежит книгопродавцу Игнатию Лукьян<овичу> Тузову, мужу крепкому и к деньге усердному, а потому об издании этого рассказа теперь не может быть и разговора. Да и еще скажу, если «Запеч. ангел» вернулся весь исщипанный, то «На краю света» и пытаться нечего представлять. Не то ныне время, чтобы возобновлять подобные вещи, и лучше не обращать на них внимания злодеев. Здоровье мое не очень худо, но и не хорошо. По Вас и по Анне Константиновне скучаю и давно жду Вас. Я думал, что Анна Константиновна уже привела на землю нового странника, а она еще все собирается… Да облегчатся ее страдания мужеством ее прекрасной души. Скажите ей мой поклон и что я жду услыхать, что она уже оттерпела свои муки. О Л. Н-че мне все дорого и все несказанно интересно. Я всегда с ним в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума. Где есть у него слабости, – там я вижу его человеческое несовершенство и удивляюсь, как он редко ошибается, и то не в главном, а в практических применениях, – что всегда изменчиво и зависит от случайностей. – Друг мой Филипп Алексеевич Терновский никогда не был священником, а был профессор Киевск<ого> университета и Духовной академии. Выгнан с обоих должностей Делячовым по требованию Лампадоносцева и умер в нищете в Киеве, где остались его дети, круглые сиротки. Это был человек огромного ума, дивного сердца и поразительных познаний. У меня много его писем. Сироты его почти без куска хлеба при старой бабушке. Умирал шутя и, улыбаясь, шутил над Лампадоносцевым, что «и он даже может убить человека». Смерть его описана мне проф. Лебединцевым. Бирюкова не вижу. Пусть это будет ему стыдно. Писаний Л. Н. читать жажду, но не имею их. Критику догматич<еского> богословия списал. Это очень умно и тонко прослежено. Не можете ли написать, чтобы, мне что-нибудь дали почитать?

Братски любящий Вас

Н. Лесков.

А. С. Суворину

6 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Мне приходится навещать умирающего Бурнашева. Ужас нищеты и горя, в которых он находится, невозможно передать словами. Он буквально гол и ходит на четвереньках, потому что не может распрямиться. Конечно, я ему не в силах помочь сколько нужно, ибо нужно все. Он поручил мне просить Вас «от умирающего» напечатать о нем обращение к общественной помощи, не скрывая его имени. Я исполняю эту просьбу и прилагаю при сем текст для обращения. Если это возможно, – не откажите. Он брошен всеми решительно, и хотя, быть может, он и сам не прав, но страдания его ужасны, а он – человек… За верность его просьбы я перед Вами отвечаю.

Преданный Вам

Н. Лесков.

А. С. Суворину

9 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

У меня есть полудетский, полународный рассказ «Пугало», печатавшийся три года тому назад в детском журнале Вольфа как «святочный рассказ». Он представляет доброго, честного мужика, «постоялого дворника», которого считали вором и разбойником без всякой иной причины, кроме того, что он был страшен собою и нелюдим, а также скрывал свою жену – дочь отставного палача. Это истинный кромской случай. Мужик этот привозит большие деньги проезжему, который у него их забыл. – Рассказ читали с удовольствием и большие и дети. В нем три листа, и он цензуреп и нигде в особой книжке отпечатан не был.

Позвольте мне предложить Вам: признаете ли Вы за удобное взять этот рассказ для третьей или (после «З<апечатленного> ангела») четвертой книжечки «Дешевой библиотеки» моего изделия? – В таком разе я доставил бы Вам печатные листки этого рассказа.

Не знаю, говорил ли Сергей Николаевич с Алексеем Петровичем об «Ангеле». Рассказ был продан Базунову; книги Базунова проданы с аукциона. Не могу себе уяснить: неужто Вольф, купивший книги Базунова кучею и вразброд, имеет права этого издателя, обанкротовавшего?.. Одни говорят: «Не имеет: все условленное с банкротом кончается», а другие путают что-то неудобопонятное. Не спросите ли Вы Алексея Петровича: правильно ли мы поступаем?

Преданный Вам

Н. Лесков.

В. М. Лаврову

24 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович.

Книжку за ноябрь получил и удивляюсь Вам, как пронес бог два-три места в «Бессребрениках». – Вы напрасно научились у Мих<аила> Никиф<оровича> не отвечать на деловые письма. Это внушительно, но пренеудобно, что я сейчас и чувствую и Вам объясню.

Я Вам писал, что изготовлю «святочный рассказ», и просил известить: нужно это Вам для декабрьской книжки или не нужно. Такой или другой ответ, по значению своему, для меня были безразличны, не открывали мне карты. Вы ничего не ответили, а в это время приезжает Гайдебуров и просит рассказ «на декабрь».

В эту минуту (8 час. утра 24 ноября <18>87 г.) рассказ у меня на столе: готовый, переписанный и вновь основательно измаранный. Теперь его остается только отдать и напечатать. В нем два листа и он называется «Родственная услуга»; по жанру он бытовой, по сюжету – это веселая путаница; место действия – Орел и отчасти Елец. В фабуле быль перемешана с небылицею, а в общем – веселое чтение и верная бытовая картинка воровского города за шестьдесят лет назад, при Трубецком и Курилеико. По-моему, рассказ одинаково удобен Вам, Гайдебурову и Шубинскому, но я Вам о нем писал раньше других и считаю неудобным распорядиться им, не получив от Вас отказа.

А потому усердно прошу Вас по получении сего письма, в 25-й день ноября < 18>87 г., – тотчас телеграфировать мне три слова: прислать ли Вам рассказ, или у Вас материала довольно. В первом случае я вышлю Вам рукопись 26 ноября, и 28-го она будет уже в Ваших руках; а во втором случае я ее тотчас же отдаю здесь, и опять дело устраивается удобно для меня, для Вас и для третьего, кому рассказ нужен.

Во всяком случае, я буду считать себя не свободным перед Вами до 26 ноября включительно, а если и 26-го Вы мне ничего не ответите, – я сочту это за то, что Вам мой рассказ не нужен, и тогда отдам его в другие руки.

Очень желаю, чтобы Вы и Виктор Александрович нашли образ действий чистым и правильным.

Ваш Н. Лесков.

P. S. Что же Вы будете делать с моею заметкою о военных? Я Ваших затруднений не понимаю и, вероятно, никогда не пойму, но возвратили бы, да и конец. Эти вещи все уходят.

А. С. Суворину

28 ноября 1887 г., Петербург.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Сегодня я написал Таганцеву, что я не хочу оставаться в Лит<ературном> фонде и слагаю с себя звание члена. Вчера я хотел посоветоваться с Вами, – что предпочесть: сложение с себя звания или требование, чтобы мне предоставили возможность прочесть перед полным собранием записку, в которой я изложил бы критику па прошлое и представил бы мои соображения на будущее Я надеялся написать дельную критику и имею дельные мысли для того, чтобы общество это служило своему делу. За ночь я решил, что мне нужно отказаться от членства, потому что иначе в том, что я буду говорить, можно будет находить, как будто я ищу там чести для себя, а это может убивать всю силу моего слова, задуманного крепко. Теперь мне нужно место для одной большой статьи, зараз напечатанной. Потом могут понадобиться две-три отповеди. Могу ли я рассчитывать, что место это дадите мне Вы, так как у Вас мне приятнее и удобнее вести это дело, чем где-нибудь в другом органе. Мои мысли пусть и будут моими, за моею подписью; а Вы, – в чем не согласитесь со мною, – ставьте свои примечания. Я надеюсь, что мы будем говорить не пустяки и не в пустыне и проберем кручину этим сухим и неспособным к делу «милостивым государям». Я боюсь, что Вы не похвалите меня за то, что я сложил звание члена, но это необходимо. Иначе я не мог бы, говорить все, что думаю, и тем сильно бы себя ослабил. Моя основная мысль та, что глупо выбирают по партийности, по чинам и по литературному значению. Надо выбирать по способности служить добру, а не по важности чина или литературного значения. М. И. Пыляев, Вы, я, Шубинский, Гей – все пригоднее, чем, например, Кобеко или Утин. И потом – разве надо капитал собирать, а не завести на него врача, койки в больнице, ваканции в приютах, №№ в дешевых квартирах и т. д. Словом: благословите или нет? Я очень хочу теперь за это взяться.

Ваш Н. Лесков.

В. М. Лаврову

4 декабря 1887 г., Петербург.

Уважаемый Вукол Михайлович.