Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак

Полное замешательство. Отец невесты бегает по столовой.

– Ну, господа чиновники! Ну, благородные! И это называется благородство! – восклицает он.

– Вы, Петр Михайлыч, купец, и сами очень хорошо понимаете, что чиновник, ежели он женится на купеческой дочке, то уж, понятное дело, рассчитывает… – объясняет шафер. – А вы ему недодали.

– Вздор! Пятнадцать я с тряпками обещал.

Шафер разводит руками и говорит:

– Как хотите, а он мундира не надевает. Или поезжайте и вручите ему сейчас четыре тысячи, или он венчаться не поедет.

– Боже мой! Вот скандал-то! Позвольте… Да где же я ему сейчас четыре тысячи найду?!

– На это я уполномочен вам сказать, что он примет и форменный купеческий вексель в четыре тысячи по предъявлению… – отвечает шафер.

– Ну благородство! Ну честность! Благодарю… Не ожидал! – всплескивает руками отец невесты.

– Честность, Петр Михайлыч, должна быть обоюдная.

– Да поймите вы, что я не обещал ему пятнадцати тысяч!

– Стало быть, это недоразумение, но венчаться он все-таки не поедет, пока…

– Зачем же он тогда дотянул до последней минуты? Ведь это низко…

– Да ведь вы дотянули до последней минуты. Он сидит и ждет, а вы не едете с деньгами.

– С какими деньгами? Никаких ему больше денег не следует.

– Как хотите, а он не поедет венчаться, ежели не получит от вас сейчас же векселя и записки с обязательством доставить рыбный котел, медный куб и обменять фаянсовый сервиз на фарфоровый.

– Но ведь это же свинство, скотство!

– Прошу вас воздержаться на язык, Петр Михайлыч, иначе дело может быть непоправимое и вашей дочери придется снять с себя подвенечное платье, не ездивши в церковь.

Отец невесты сжимает кулаки.

– Кровопийцы… Сутяги… – шепчет он.

– Бога ради, потише, Петр Михайлыч… – замечает шафер и спрашивает: – Так как прикажете: одному мне ехать или с вами?

– Постойте… Я и сообразить не могу… Четыре тысячи… Куб медный… Тьфу!

– Куб медный и медный рыбный котел… – поправляет шафер. – Кроме того, сервиз.

– Поедемте… Но тогда я второй меховой салоп отберу.

– Салопом, я полагаю, он не подорожит. Это дело вашей дочери.

– Вот торгаши-то! Я его обмундировал, пальто ему меховое на свои деньги сшил, а он…

– Ежели женится человек без средств, то иначе, Петр Михайлыч, и быть не может. Жалованье у него маленькое, а между тем вашу же дочку кормить придется; так как же торгашом-то не быть? Недостающие четыре тысячи, сами знаете, дают двести рублей процентов… На квартиру, на дрова годится. Так едем?

– Да погодите, дайте шапку-то взять. Кроме того, жене сказать надо.

Петр Михайлович выходит в гостиную. Из спальной выскочил его маленький сынишка и поет:

– На Катю платье надели! Венчальное платье! Катя невеста!

Отец размахивается и дает ему такого подзатыльника, что тот ревет в голос.

II

Отец невесты быстро и вприпрыжку вбегал вслед за шафером по лестнице, направляясь к квартире жениха, кряхтел и бормотал:

– И ништо тебе, подлецу: не роднись с благородным, не лезь, куда не следует!

У самых дверей квартиры шафер обернулся и сказал:

– Позвольте, Петр Михайлыч, тут вовсе не в благородстве дело, ежели он от вас четыре тысячи требует. Он обещанные требует.

– Шиш с маслом – вот ему обещанные! Кто ему даст и одиннадцать-то тысяч чистоганом, ежели у него у самого всей требухи-то на стертый пятиалтынный! – воскликнул Петр Михайлович. – Это только моя была дурость.

– Об этом раньше было нужно думать, Петр Михайлыч.

– Верно. Но вот был дурак и не подумал. А он…

– Понятное дело, женится на деньгах, – подхватил шафер. – Теперь уж говорим глаз на глаз… Как вы сами-то этого не понимаете!..

Они вошли в квартиру жениха. Мебель в квартире была с иголочки и даже еще свежим лаком пахла. «Все мое, каждый стул мой», – злобно мелькнуло в голове Петра Михайловича. Он вбежал в кабинет. Жених, Порфирий Васильевич Курнышкин, молодой прилизанный худенький человек с усиками, в одних брюках и крахмальной сорочке, по бокам которой виднелись вышитые гарусом подтяжки – подарок невесты, шагал по кабинету.

– Как вам не стыдно, Порфирий Васильич, такой скандал делать! – начал отец невесты. – Поезжане собрались в мой дом, ждем присыла за невестой кареты, а вы…

– Как вам не стыдно, Петр Михайлыч, не держать своего слова, – перебил его жених, делая ударение на – слове «вам». – Обещали за невестой пятнадцать тысяч, а выдали только одиннадцать.

– Одиннадцать и на четыре тряпок и мебели – вот вам и пятнадцать.

– Сделайте одолжение… Не на того напали! Не оплетете. У нас о пятнадцати чистоганом разговор был.

– Позвольте… С какой же стати вы вчера одиннадцать взяли и ничего не сказали?

– Да потому не сказал, что думал, что вы мне четыре сегодня привезете. Просто из деликатности. Вспомните, как вы мне их давали. Сначала пять, через день три, вчера опять три и на все сохранные расписки на имя дочери вашей требовали – ну, я и думал, что вы принесете сегодня последние четыре и последнюю сохранную расписку потребуете, а вы до самого венчания дотянули, и все вас нет. Не на того, батенька, напали! Деньги на бочку – или я и мундира надевать не стану.

– Как это хорошо с вашей стороны, такой скандал делать! А еще благородством чванитесь! – проговорил Петр Михайлович.

– Вы делаете скандал, а не я. Знаю я вас, купцов! Поддеть думали, но не удастся.

– Никого мы не поддеваем. Купеческие фирмы только доверием и держатся.