В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

На цыпочках прошел он в гостиную. Старые половицы скрипели под его ногами. Там в гостиной стояла старуха-богаделенка Ферапонтовна, проживающая в доме, и, сложа руки на груди, переминалась с ноги на ногу. Завидя Костю, она укоризненно покачала ему головой. Костя подкрался к дверям, ведущим в спальню старика-дяди, и украдкой заглянул туда. Дядя полусидел-полулежал в кресле. Опухшие его ноги были протянуты на скамейку. Глаза были полузакрыты.

Слышно было тяжелое дыхание, прерываемое хрипом. Около старика суетился молодой доктор в военном мундире нараспашку. Из комнаты пахло лекарствами и спиртами. Костя посмотрел, вздохнул и, сознавая свою вину, с опущенной головой прошел к себе в комнату, где, усталый, и опустился на диван, закурив папироску. Старший приказчик, одетый в халат, лежал на кровати и дремал. Он открыл глаза и сказал:

– Всю ночь ведь на ногах и глаз не смыкали. Часу до двенадцатого все было хорошо. Таиса Ивановна псалтырь им читали. Начали мы ложиться спать и только прикурнули – вдруг Настасья Ильинишна бежит: «Умирает, – говорит, – умирает! Бегите за священником и за доктором». На вас рассердились, что долго вас из бани нет, – ну, им и подкатило. – Да уж слышали, – махнул рукой Костя.

– А уж теперь не в укор, Константин Павлыч, а надо же рассказать. Конечно же, вы человек молодой и погулять вам хочется, но надо покуда как-нибудь сократиться и подождать их раздражать.

– Что доктор-то говорит?

– А говорит, что ежели теперь и отдышатся, то дня на два, на три – а больше их не хватит. Удушья эти должны повториться. Как только раздражение на кого-нибудь с их стороны – сейчас удушье. «На удушье, – говорит, – они и покончат». Велели охранять, не раздражать. Да ведь мы и так, кажется, уж охраняем и не только ничего не перечим, но даже и не говорим. Настасья тоже только одни успокоительные слова…

Костя молчал и думал: «Ну как тут быть? Как тут старика успокоишь, коли мне и сегодня вечером опять нужно во что бы то ни стало урваться из дома и быть около Надежды Ларионовны?»

– Вы уж сегодня в лавку-то не ходите. Побудьте дома.

Придет старик в себя и про вас спросит, так уж чтобы быть вам на месте… – продолжал старший приказчик сквозь дремоту и всхрапывая.

Костя ничего не ответил, а в голове его мелькало: «Как мне сегодня остаться дома, если днем нужно у жида эти проклятые контрабасы и скрипки закладывать! В двенадцать часов дня надо у Шлимовича быть. Поедем вместе закладывать. Он меня будет ждать. Потом нужно к извозчику, чтоб насчет лошадей помесячных для Надежды Ларионовны уговориться. Потом насчет мебели… Шлимович хотел меблировку новую для Нади сосватать… Как тут дома останешься! Ну, еще вечером туда-сюда… Вечером я кой-как просижу дома, а днем нельзя… Откладывать ничего нельзя, а то Надежда Ларионовна заключит условие с Голенастовым и уедет в Курск. Только потому и согласилась остаться, чтобы лошади и брошка бриллиантовая были сегодня… Ах да… заложивши контрабасы, надо еще брошку купить. Шлимович тоже обещал рекомендовать бриллиантщика. Нельзя, нельзя… Насчет меблировки тоже велела, чтоб немедля меблировать квартиру начали. Не могу я дома остаться, ни за что не могу. Помилуйте, что же это такое! Ведь это значит потерять Надюшу, а она для меня дороже жизни».

– Послушайте… Оставайтесь лучше вы дома, а я в лавку пойду… – обратился Костя к старшему приказчику.

Тот не слыхал. Он уже всхрапывал.

Костя умолк. Перед глазами его носилась усатая фигура толстого интендантского чиновника, мелькало рябоватое лицо Караулова, черноватая мрачная физиономия Шлимовича вылезала откуда-то, но вдруг все это сменилось розовым светом, и показалась полненькая улыбающаяся Надежда Ларионовна с красивыми бедрами в трико.