На побывке. Роман из быта питерщиков в деревне

– А позвольте, мадам, опрос сделать: не играет ли ваш органчик французскую кадриль?

– А то как же! Отлично играет. Но только первую фигуру… Семь пьес он играет.

– И можно под него танцевать?

– Само собой… Но ведь только первую фигуру… – предупредила его вдова.

– Ничего не значит. Стало быть, мы сейчас и танцы затеем. Будьте добры оный вал поставить. Нам и первой фигуры достаточно. Только хорошо бы ящичек-то принести.

Органчик принесли из соседней комнаты, долго искали места, где бы его поставить, и поставили в печку на шесток. Раздались звуки первой фигуры французской кадрили. Нил Селедкин захлопал в ладоши и закричал девушкам:

– Мамзели! Кадриль! Становитесь в пары! Николай Автономыч! Бери жену и танцуй! Ведь прыгал когда-то, когда холостой был, – сказал он лавочнику. – Позвольте вас просить на кадриль, Елена Парамоновна? – обратился он к вдове.

– Нет, нет, мерси… Я не буду… Где же тут… Тут места нет, – отказывалась вдова.

– Как места нет? Места сколько угодно. Изба обширная. Вот от печки до стола эво сколько места!

– Нет, нет. Тут пол не такой… – махала вдова руками. – Отстаньте, пожалуйста… разве можно на этом полу? Тут заденешь и юбку изорвешь.

– Мы тихим манером… Флегонт! Маракуешь? Бери девушку и становись!

Флегонт отвечал:

– Боюсь, что перепутаюсь.

– Ну, как-нибудь. Для Елены Парамоновны, – проговорил Селедкин. – Ты будешь нашим визави, то есть встанешь супротив нас.

– Да знаю я, что такое значит «визави». А только…

– Если для меня, то не нудьте себя! Я не буду танцевать, не буду… – говорила вдова.

– Э-эх, питерские! Прямо, можно сказать, рохли! Наши московские шестерки куда шустрее! – воскликнул Селедкин, ухватил за руку какую-то черноглазую девицу, поставил ее рядом с собой и стал махать рукой лавочнику. – Господин купец Ковуркин! Пожалуйте со своей дамой супротив нас встать!

Слегка подвыпивший лавочник поднялся из-за стола, тянул за руку сидевшую с ним рядом жену и говорил:

– Пойдем, Анфиса, станцуем, потешим его. Вишь как он распалился насчет танцев.

Но та упрямилась и не шла.

– Не могу я… У меня пятки болят, – отвечала она.

– Врешь. Спляшешь как-нибудь.

Он почти с силой вытащил супругу и встал с ней против Селедкина.

Органчик уже перестал играть. Флегонт завел его вновь. Началась кадриль. Перед самыми танцами лавочник для чего-то засучил рукава пиджака и поплевал на руки. Первую фигуру протанцевали два раза.

– Ну что ж, вот и отлично, – говорил Флегонт, обращаясь к Елене Парамоновне. – Не правда ли, хорошо? – спросил он ее.

– Ничего… – пробормотала она и по привычке облизнула губы.

– А вот сейчас в «Гусек» играть будем, – продолжал Флегонт. – Я говорил вам, кажется, что я «Гусек» привез из Питера. Игра такая… А играть будем в той комнате. Пожалуйте туда.

– Да, там лучше, а то здесь ваш дяденька очень уж табаком накурил. Дышать трудно.

– Вот-вот. Дяденька Наркис, нельзя ли с трубкой-то полегче? Женский пол обижается.

– Ну?! – проговорил дядя Наркис. – А ведь я трех-коронный курю, а не махорку.

– Все равно, дым-с.

– Да ничего, ничего. Я только так сказала… – спохватилась вдова.

Флегонт развернул сложенную вчетверо папку с рисунками на ней.

– Господа! Вот игра «Гусек», – обратился он к лавочнику, к старосте и их женам. – Игра очень занятная. Не желаете ли побаловаться? Тут и марки, можно по четверть копейки.