Хлебный вопрос. Юмористические рассказы

– Пожалуйста, пожалуйста… Нечего мне зубы-то заговаривать! Я хорошо понимаю, в чем тут дело. Уходите прочь от решетки!

– Я прочь? С какой же стати? Не ты ли запретишь?

– А хоть бы и я! Я здесь хозяйка.

– О?? Мой брат снял под себя эту дачу, так мы и хозяева дачи. Вишь, еще какая выискалась! Пошла сама прочь!

– Что? Я прочь? Да как ты мне смеешь тыкать, нахальная ты баба! Ты зубы-то прежде черные отчисти.

– Молчи, крашеная выдра!

Ну и пошла писать губерния. Такая перебранка началась через забор, что ужас! С улицы у решетки стала останавливаться публика. Выбежал из дачи купец Рыбицын и стал оттаскивать от решетки Прасковью Федоровну, сбежал я сверху и стал уговаривать Анну Ивановну успокоиться. Анну Ивановну втащил я на балкон. С ней сделалась истерика. Валерьяновы капли… зельтерская вода, нашатырный спирт…

Только к ужину успокоилась она, но ужинать не стала, ушла к себе в спальню и заперлась. Ужинал я один.

Теперь после ужина пишу тебе это письмо. От кухарки нашей удалось узнать, что Прасковья Федоровна уехала в город.

Будь здоров.

Твой Глеб.

XXIX

Друг Ипполит Иванович, здравствуй!

Позволь тебе сделать упрек. Ужасно обижаешь ты меня своими письмами. Во-первых, ты отвечаешь мне как-то нехотя и на два-три письма сразу, как будто для того, чтобы только отвязаться, а во-вторых, и самый тон твоих писем какой-то пренебрежительный, насмешливый по отношению ко мне. У тебя мое содержанство-то, очевидно, все в голове. Но какое же тут содержанство, помилуй, если у меня с Анной Ивановной прочная незыблемая связь, которая наверное осенью кончится законным браком! Мы живем совершенно как муж и жена, Анна Ивановна хоть и называет меня своим племянником, а я ее – «ма тант», но никто этому не верит. Жалованье за свой труд я получаю теперь, правда, больше, чем в подобных случаях платится за труд, но ведь муж от жены может брать и больше этого за свой труд, а я себя и Анну Ивановну считаю так, что мы все равно что муж и жена, нужды нет, что мы не венчаны.

Пожалуйста, друже, не пиши мне таким тоном. Хоть за мою искренность меня пощади. Я тебе как другу сообщаю все малейшие детали моей семейной жизни, как хорошие, так и дурные, но ведь дурное я мог бы и скрывать, мог выставлять себя только в хорошем свете, а я этого не желаю, не хочу ставить себя на пьедестал, хочу, чтобы ты все знал про меня.

Вот и сейчас сообщу тебе то, чего бы и другому никогда не написал. Анна Ивановна на меня дуется. Прошло пять дней, а она все еще дуется. Дабы примириться с ней, ласкаю ее мопсов и болонок, кормлю их сахаром, но и это не помогает. Вчера в пику мне пригласила к себе казака Урываева и целый вечер проиграла с ним в дураки по двугривенному. Ну, да ладно: подуется, подуется и обойдется.

Прасковья Федоровна после скандала у Рыбицыных так и не показывалась. Рыбицыны почему-то перестали с нами кланяться.

При сем посылаю тебе еще мою фотографию – верхом на лошади. Это снимал меня наш здешний дачный фотограф.

Будь здоров, Ипполит Иванович. Желаю тебе всего хорошего.

Твой Глеб.

XXX

Здравствуй, милый и добрый Ипполит Иванович.

Получил твое письмо. Ты все еще не унимаешься со своими нотациями, но, право, я их терплю от тебя напрасно. Вот и сегодня ты пишешь о разнице лет моих и Анны Ивановны и называешь мою с ней связь и даже будущий наш законный брак самопродажей с моей стороны. Кто сказал тебе о громадной разнице наших лет? Разница пустая. Ну, десять лет каких-нибудь, не больше. Больше как на десять лет Анна Ивановна никак не старше меня. К тому же она женщина вполне сохранившаяся. Есть у ней недостаток, что она употребляет на себя много косметиков, но я не знаю, для чего она это делает. Мне кажется, что это мода нынче какая-то. Молоденькие и хорошенькие девушки, не говоря уже о молодых дамах, – и те нынче подкрашивают и подводят глаза. Это я теперь наблюдаю повсюду у нас в Лесном. А уж к розовой пудре так положительно все прибегают. И знаешь что? Я имел даже мужество как-то раз упрекнуть Анну Ивановну насчет подкрашиваний, и она теперь красится меньше.

И отчего ты не хочешь верить, что я искренно люблю Анну Ивановну? Я не влюблен в нее безумно, не пылаю к ней такой страстью, как в романах описывают, но люблю ее как добрую женщину, которая, как хочешь, все-таки вырвала меня из моей будничной колеи и поставила на ноги. Благодарность и привычка – вот моя любовь.

Ну, мы примирились. Дулась она на меня целую неделю и наконец преложила свой гнев на милость.

А знаешь, как я это сделал? Возбудил в ней ревность. Познакомился с дочкой аптекаря, который живет по соседству от нас, премиленькой жидовочкой, и стал слегка ухаживать за ней, подарил ей грошовый букет из пионов и ландышей. Потом раз уехал из Лесного в город, да там и остался ночевать в зимней квартире.

Наутро, когда я вернулся на дачу, бурная сцена, а затем и примирение. Нет, не надо очень уж ухаживать за женщинами, теперь я это вижу. Чем больше ухаживаешь и ластишься к ним, когда они дуются, тем хуже. Надо показывать такой вид, что и ты что-нибудь да значишь.

Результатом нашего примирения было то, что Анна Ивановна подарила мне свой золотой браслет с надписью «Бог тебя храни», надела его мне на руку и просила постоянно носить. Ношу тем более охотно, что браслет массивный, хороший.

А отчего очень уж дулась на меня Анна Ивановна, я узнал. Прасковья Федоровна прислала ей письмо, в котором ругательски ругала меня и ее. Меня как изменника, ее как разлучницу. В письме рассказала, где и когда я с ней познакомился. Вот Анна Ивановна долго и не могла простить мне то, что я познакомился как с ней, так и с Прасковьей Федоровной в одно и то же время, между тем как Анну Ивановну я уверял, что Прасковья Федоровна – моя стародавняя любовь.

Ну да что тут! Все теперь обошлось, все теперь идет по-старому и как по маслу. Прасковья Федоровна была как-то раз у Рыбицыных, но вела себя скромно и в наш сад даже и не глядела. Анна Ивановна было вспылила, хотела бежать к Рыбицыным и выцарапать ей глаза, но я сумел удержать ее, растолковав всю безрассудность ее поступка.

Не нравится мне только, что этот казачий офицер Урываев зачастил к нам ходить. Приходит и играет с Анной Ивановной в дураки по двугривенному. А у нас, как на грех, начались дожди, и с Анной Ивановной ни на какое гулянье из-за этих дождей по вечерам выехать невозможно.

Ну, будь здоров. Желаю тебе всего хорошего.

Твой Глеб.

XXXI

Здравствуй, друже Ипполит Иванович!

Сообщаю тебе о новом скандале. Вчера сидим мы с Анной Ивановной за калиткой нашей дачи на скамеечке, я торгую у разносчика раков для ужина – вдруг как из земли вырастает перед нами… Кто бы ты думал? Прасковья Федоровна? Нет, моя малоохтинская вдова Акулина Алексеевна. В бархатном пальто, в ковровом платке на голове и прямо начинает отчитывать меня, что пил у ней, ел, занял денег и покинул ее, сироту. Честное слово, денег я у ней никаких не занимал, а уплатила она мне только известный процент за взыскание по векселям. Шубу же енотовую, кажется, просто подарила. И шубу ведь приплела, подлая. Я сначала слушал, а потом убежал в сад. У Анны Ивановны опять сделалась истерика. Ее увели из-за калитки горничная и кухарка. А Акулина продолжала голосить, и кончилось тем, что ее пришлось отгонять от нашей дачи дворнику. Скандал этот видели Рыбицыны. Мадам Рыбицына даже аплодировала во время скандала. Теперь она при встрече со мной и с Анной Ивановной насмешливо улыбается.

Анна Ивановна опять на меня дуется, хоть я и распинался перед ней, что не мог же я, молодой человек, жить вовсе без связи. Ну да я опять примусь за старый маневр, чтобы сократить ее, опять поднесу букет жидовочке. А сейчас еду в город и останусь там ночевать.

Полагаю, что адрес мой Акулине Алексеевне сообщила кума ее Прасковья Федоровна, иначе как бы ей узнать, где я живу!

Все. Желаю всего хорошего.

Твой Глеб.

XXXII

Здравствуй, друг любезный Ипполит Иванович!

Сегодня должен тебе сообщить о плохих делах. Решительно не понимаю, что делается с моей Анной Ивановной. Представь себе, до сих пор дуется. Пробовал ревность возбудить, стал приударять за жидовочкой – ноль внимания, а наутро мне такие слова: «Отчего бы вам совсем не переехать к этому жиду Мордухаю Мордухаичу и не сидеть обнявшись с его Ривкой?» Сначала-то я подумал, что это она из ревности так говорит. Ну, думаю, поддается, выполню вторую половину маневра и уеду суток на двое в город. Уехал. Живу сутки. Вот-вот, думаю, приедет сейчас за мной с дачи и возьмет меня с собой – не тут-то было! Еду сам обратно на дачу на вторые сутки к вечеру. Приезжаю, а ее и дома нет. «Где Анна Ивановна?» – спрашиваю. Отвечают: «С господином Урываемым в „Аркадию“ в театр поехали». Это то есть с казаком. Часу в первом ночи приезжает. Бегу к ней объясниться – запирается в спальне на ключ.

Сегодня утром за чаем стал ей рассказывать о постройке – «да» и «нет» и больше ничего. Ударился в ревность и стал выговаривать насчет Урываева – встала из-за стола и ушла к себе в спальню. Я за ней – заперлась на ключ и к завтраку не вышла.

«Ну, – думаю, – надо попросить прощения у ней. Ведь в самом деле я виноват». Сошлись за обедом, и стал я просить, чтоб она преложила гнев на милость. «Ах, оставьте, пожалуйста», – вот и все.

Теперь вечер. Пишу тебе это письмо, а у Анны Ивановны сидит казак Урываев и играет с ней в дураки. Вот пустил на дачу жильца-соперника!

Нехорошо себя чувствую, нехорошо. Так я сжился с Анной Ивановной, и вдруг…

Будь здоров, Ипполит Иванович.

Твой Глеб.

XXXIII