Кочубей

Любовь Федоровна застучала об пол ногою и громко сказала:

– Ты слушай, что я приказываю тебе, а своего ничего не выдумывай, умник ты!..

– Да я, Любонько, слушаю тебя, Господь с тобою, откуда взяла ты, что я не слушаю тебя!

– Так и слушай, что я говорю тебе: на гетмана пошлем донос царю, гетмана в кандалы, а тебе булаву.

– Добре, Любонько.

– То-то, что добре! Разве мы не правду донесем царю, когда скажем, что Мазепа снюхался с королем Лещинским и хочет отдать ему Гетманщину, что Заленский, проклятый иезуит, тайно привозит к нему письма из Польши, что когда в Батурине проезжал Александр Васильевич Кикин, Мазепа думал, что едет сам царь, так чтоб убить царя – поставил в тайных местах вокруг Бахмача триста сердюков с заряженными рушницами, отдав приказание им по знаку стрелять в того, на кого он покажет. Ого-го, я все знаю, Василий, и ты того не знаешь, что я знаю, не бойсь, помолись Богу, да и за дело: ты не простой казак, гетман не повесит, в тюрьму не посадит тебя… нечего страшиться, а донесем о его предательских делах – и будешь гетманствовать!

– Добре, Любонько, я на тебя надеюсь, на тебя полагаюсь, ты все сделаешь, как сама задумала такое великое дело… сама решай, у тебя, правду сказать, голова умная, а я человек слабый: сам знаю, что ж, Богу так угодно было… ты у меня розумная пани.

– Сам знаешь это, ну и слушай меня, исполняй волю мою и булаву возьмешь, когда все кончим это твое дело, а обдумывать мое!

– Добре, Любонько, ей-ей-же, добре!..

– То-то что добре!

С этого часа Любовь Федоровна не переставала каждый день тревожить Кочубея, чтобы он написал донос на гетмана. Василий Леонтиевич, по обычаю, уступал, соглашался, не отказывался исполнить, а сам день за день откладывал настояние жены до лучшего и счастливейшего часа, как выражался он.

Между тем Мазепа узнал, что царь поехал в Киев, поспешил и сам за ним, назначив по себе наказным гетманом Генерального судью Василия Леонтиевича Кочубея, к неописанной радости и торжеству Любови Федоровны.

«Теперь все достигну», – подумала Любовь Федоровна и, поздравляя мужа с наказным гетманством, прибавила:

– Василий, нужно так сделать, чтобы с этого часа булава навсегда уже осталась в твоих руках, не получит ее обратно проклятый Мазепа, сам Господь за нас, чего же нам медлить, донос царю, Мазепу в кандалы, а ты из наказного да настоящим гетманом, – хитрость невелика!..

«В самом деле! – подумал Кочубей, лукавый тут и его осенил блеском булавы. – Жена дело говорит: хорошо, если бы не отдавать назад булаву Мазепе!» – и согласился на ее затеи.

Как послать донос и через кого, вот была задача для Кочубея и для жены его, но случай представился, и притом, как думала она, редкий случай, посланный самим Богом для наказания нечестивого Мазепы.

День был не так жаркий, как вообще бывают в Малороссии июльские дни. В шестом часу вечера, верстах в двух от Батурина, у земляной могилы, находившейся подле самой дороги, отдыхали усталые от пути два чернеца и любовались прекрасным видом Батурина и его окрестностей. По черной извилистой дороге ехал вершник, и казалось, все отдалялся от Батурина к черневшемуся лесу, но вдруг остановил коня и, как будто заметив что-то в стороне, где сидели чернецы, начал приближаться к ним.

– Он к нам едет, отче Никаноре?

– Кажись, к нам, брате Трифилию!

– К нам, отче!

Вершник действительно приблизился к монахам, сняв перед ними шапку, поклонился и спросил:

– Отпочиваете, батюшки?

– Отдыхаем, брате!

– А не можно спросить, откуда?

– Из монастыря!

– А из какого?

– Из Севского Спасского.

– А, знаю, когда-то и я с панами был в вашем монастыре.

– С какими панами? – спросил Трифилий.

– А с наказным гетманом Василием Леонтиевичем Кочубеем и женою его, Любовь Федоровною, тогда еще панночка наша не была за паном Чуйкевичем, да еще жива была и покойная, Царство ей Небесное, Анна Васильевна, знаете, что за Обидовским была.

Чернецы смотрели друг на друга в недоумении.

– Что ж, разве не знаете панов моих, они были в монастыре?.. Да Кочубея кто не знает! Наказной гетман, он как приедет в какой монастырь, так со всеми чернецами заведет дружбу, страх как любит чернецов, и грех сказать, набожный пан, вы не заходили к нему?

– Нет! – отвечал Никанор.

– Жаль, а он бы и на монастырь дал, и вы бы славно отдохнули в будинках, его первая радость разговаривать с чернецами, он, батюшки, пан добрый, милостивый и любит всяких богомольцев, а вас паче всех.

– Ну, когда так, отведи нас, брате, к твоему пану, подаст что на монастырь – Господь душу его спасет!

– Добре, батюшка!

Казак слез с лошади, взял ее за повод и, разговаривая, пошел вместе с монахами в Батурин.

Василий Леонтиевич и Любовь Федоровна были дома, Иван ввел чернецов в комнату Василия Леонтиевича.

Наказной гетман только что подписал поданные ему Генеральным писарем универсалы; радостно встретил он нежданных гостей, подошел под благословение монаха Никанора и, усадив в кресла, спросил:

– Откуда и куда Бог несет?

– Из святого Богоспасаемаго града Киева в свой монастырь!

– Ходили Богу молиться в Киев?..

– Так, гетмане, ходили Господу милосердному молиться.

– А что слышали в Киеве про шведов, в Киеве ли царь?

– В Киеве, а шведы, по слухам, близко от святого города.

– Горе, тяжкое горе Гетманщине!

– Господь Бог заступит: за грехи покарает, за милость Свою нас сохранит и помилует, вера в Бога всякого врага побеждает!

Вошла Любовь Федоровна, монахи встали, поклонились, Любовь Федоровна поцеловала руки обоих иноков, они ее поблагословили.

– Молимся Господу, да сохранит нас, да покроет нас Царица Небесная покровом Своим святым!..

– Так, ясновельможный гетмане, сила человеческая не страшна, когда мы будем веру иметь в сердцах наших.