Остров

И пополз к двери, но его опередила мать. Она оказалась в коридоре первой, побежала к лестнице, я выполз следом, поднялся на ноги, но опоздал. Тереза подбежала к перилам, перегнулась, посмотрела вниз, вскинула карабин и начала палить в темноту, расцвеченную рыжими всполохами. В кухне что-то горело, и горело хорошо, но мать, как ни вытягивала шею, наплевав на опасность, ничего не могла разглядеть.

– Плохо дело, – пробормотала она, когда я оттащил ее от перил, – очень плохо. Наш трактир того и гляди сгорит, а я сижу тут и не могу ничего сделать.

– Черт с ним! – крикнул из комнаты Билл. – Черт с ним, с домом, ты купишь себе новый, детка! Я заплачу тебе!

– Не называй меня так! – взвилась Тереза, и если бы не я, она бы пристрелила нашего постояльца. – Ты отдай мне, что должен и катись к чертям, а я сама решу, что мне делать с моими деньгами!

Билл пробурчал что-то невнятно-примирительное, прошелся по комнате, заглядывая в окна, под его ботинками хрустели осколки и позвякивали гильзы, мы с матерью ждали в коридоре.

– Наша взяла, – через пару минут тишины сказал он, – они ушли. Мне снова повезло. Надо посмотреть, кого мы успокоили навеки, надеюсь найти среди них Черного брата. Пойдем, сынок.

На пол что-то упало, стукнуло тяжело и глухо, мы обернулись и увидели на досках гранату. Она крутилась вокруг своей оси, крутилась медленно, как волчок, в котором кончился завод, потом остановилась и покатилась нам под ноги. Медленно покатилась, точно ее держали за веревочку, ткнулась в ножку стула, отскочила, крутанулась, неповоротливая, как шершень, полежала немного и ее понесло к нам.

Билл медленно повернулся, наклонил голову и разглядывал гранату так, точно видел ее впервые в жизни и не догадывался, что это за предмет, для чего предназначен и что сейчас произойдет, если мы все не поторопимся. Постоял так в раздумьях, наклонился точно нехотя, подхватил гранату с пола и швырнул в окно. Грохот, вспышка, треск и пропавший в нем короткий щелчок – все произошло так быстро, что я по обыкновению сообразил, что бояться уже поздно, все давно закончилось. С улицы снова кто-то орал, протяжно, надрывно, заходился в крике, а Билла взрывной волной отбросило к шкафу, вернее, к тому, что от него осталось.

Шкаф занимал собой весь угол и с вырванными дверцами больше походи на гроб, готовый принять постояльца. Билл лежал навзничь и тяжело дышал, я подполз к нему и тут же понял, что моя помощь не понадобится. «Скорая», реанимация, антибиотики, переливание крови – вот что ему было нужно, то, что не найти ни за какие деньги в нашей глуши. Поэтому Билл был обречен, и он сам это понимал, еле слышно стонал сквозь зубы и пытался расстегнуть быстро темневшую на груди куртку.

– Я помогу вам, – я взял Билла под мышки, приподнял и потащил из комнаты. В коридоре было полно дыма, от него слезились глаза и першило в горле, на стенах играли рыжие всполохи. Я понимал, что один – последний – «друг» Билла остался в живых и, возможно, бродит где-то поблизости или ждет, когда пожар выгонит нас из дома, ждет, чтобы прикончить поодиночке. Но и оставаться здесь было невозможно, к тому же у меня был с собой ремингтон и десяток патронов к нему.

Перспектива сгореть заживо прибавляла мне сил, я кое-как доволок Билла до первого этажа и уложил на пол, сам сел рядом, весь мокрый от пота. Мать металась по кухне, она пыталась залить огонь, но опоздала, тот уже выгнал ее за порог и развернулся во всю–:сожрал занавески на окнах, лизал пластик стола и шкафов, от них поднимался едкий удушливый дым.

Билл надрывно закашлял и вдруг с силой дернул меня за рукав, но я не обратил внимания, попытался подняться, чтобы тащить его дальше, но тот вцепился в меня мертвой хваткой.

– Надо идти или мы сгорим, – он не дал мне договорить, приподнялся на локтях и зашептал, глядя куда-то сквозь меня. Возможно, он уже видел своих «друзей», что ждали его за чертой, или что-то другое, но взгляд его был неподвижный, полный ужаса и боли.

– Данила, ты один из немногих чего-то стоишь, и скажу тебе все. Карта, которую они искали, не здесь, я положил ее в ячейку банка, он в Бристоле, ты найдешь его без труда. Его хозяева берут хорошие деньги за хранение, но слово держат, в том хранилище можно пересидеть ядерную войну. Запомни, – Билл сообщил мне название банка, а также назвал несколько цифр и букв кода, заставил повторить меня дважды, и тут в коридор вбежала моя мать с огромной набитой сумкой в руках. Она услышала последние слова Билла и непонимающе смотрела на нас.

– Тереза, – пробормотал Билл, еле ворочая языком, – Тереза. Красивое имя. Мою крошку-племянницу зовут Тереза, она уже в семь лет стала такой красоткой, что страшно подумать, как расцветет она к шестнадцати годам. Парни будут бегать за ней толпами и драться за один ее взгляд, и ты бы дрался, Данила, когда увидел бы ее. Слышишь, что я сказал тебе? Запомни, ее тоже зовут Тереза.

– О чем это вы? – перебила его мать и закашлялась от дыма. Огонь уже полз по лестнице вверх, и путь на второй этаж был отрезан, нам надо было торопиться. И то, что в дверь пока никто не ломился и даже не стрелял, внушало надежду, что последний бандит ранен или предпочел убраться куда подальше, решив, что его в доме поджидает засада.

– О твоем будущем, детка, – через боль улыбнулся Билл, – о твоем новом доме, о муже. Обо всем, что ты и твой сын пожелают. В сейфе лежат деньги, те, что я копил на свое судно, забирайте их, они ваши. А теперь проваливайте и оставьте меня здесь.

Он умер, как только произнес эти слова, его дыхание остановилось, взгляд стал пустым и тусклым. Мать охнула, зажала ладонью рот и, закашлявшись от дыма, хрипло крикнула мне:

– Быстрее! Или мы сгорим!

Она открыла дверь, выскочила на улицу, запахло дождем и солью. Огонь загудел от притока кислорода, его языки поднялись выше и весело побежали по стенам и по лестнице, опалили мне волосы. Рюкзак Билла, запертый в кладовке, пропал безвозвратно, в кухне что-то хлопнуло, будто взорвалось, и я вспомнил, что в кладовке под лестницей стоят два газовых баллона. Ели огонь доберется до них… Я взял из рук Билла браунинг, обшарил его куртку и выгреб патроны россыпью, штук тридцать или сорок. Бросил их себе в карман и выбежал из дома.

Мать ждала меня у дороги, она натянула на голову капюшон, и сидела на набитой сумке, смотрела на тела убитых, что лежали на дороге. Смотрела спокойно и равнодушно, даже безразлично, а может, так оно и было на самом деле. Я подошел, встал рядом, мать взяла меня за руку, точно я был маленьким мальчиком, и спросила строго:

– Что он тебе сказал? Что за бред.

– Это не бред, – перебил ее я и выложил все, что узнал от нашего постояльца, пока мы с ним ждали урочного часа. Мать, конечно, не поверила, потом вздохнула и поднялась на ноги.

– Переоденься, – она заставила меня снять старые вещи, вытащила из сумки новую «двойку» и критически осмотрела меня во всполохах пожара.

– Нормально, – сказала Тереза, – а теперь пошли отсюда.

– Куда? – удивился я. Идти нам было некуда, в этом мире не было ни единой живой души, что дала бы нам кров хоть на время.

– У меня есть немного денег, я как-нибудь проживу. Если прижмет – пойду сдаваться родителям, не выгонят же они свою дочь на улицу. Или выгонят? – с усмешкой спросила она.

«Они могут», – подумал я, вспомнив свою вечно недовольную и постоянно срывавшуюся на крик толстую неопрятную бабку и деда. Он всегда смотрел на меня так, точно я мог что-нибудь украсть у него или испортить, сломать самую дорогую вещь, что нашлась бы в доме. Или задразнить до бешенства их крохотную облезлую белую собачку. Хотя тут – чего скрывать – я всегда отрывался по полной, улучив хоть малейшую возможность позлить бесполезную скотинку.

Тереза, видимо, считала так же, и какое-то время мы молча шли по пустоши. Справа от нас было море, оно дышало легко и сильно, с него дул тяжелый ветер и приносил соленые брызги. В лучах фонарика под ногами я видел мох, покрытый инеем, и седую траву, потом за спиной сильно грохнуло, рвануло раз, потом другой – видимо, огонь добрался до газовых баллонов – но мы даже не обернулись.

Дорога была слева, море шумело за спиной, мы шли, старясь держаться подальше от некогда оживленной трассы. Нам не встретилось ни единой живой души, а шли мы больше часа, когда под ногами мерзко захлюпало, завоняло илом и соляной тухлятиной. Болота, будь они неладны, с ними шутки плохи, особенно ночью, поэтому пришлось выйти на дорогу. Мы оба знали, что она ведет в поселок и что там можно снять комнату или даже квартиру, если позволят средства. Но это если пойти налево, а вот направо… Направо идти можно долго, сутки или двое, а то и больше, как повезет, но эта дорога после развилки ведет прямиком в Бристоль. Не заблудишься при всем желании – вдоль полотна полно указателей, и если не разучился читать, то попадешь, куда шел. Если повезет.

– Стой, – вдруг сказала мать, – дальше я пойду одна. В поселок, – уточнила она и забрала у меня тяжелую сумку, поставила ее на дорогу.

– А я? – сорвался с языка глупый вопрос, мать посмотрела в сторону, потом на меня, улыбнулась, и даже в темноте я заметил слезы на ее глазах. Тереза обняла меня, и проговорила:

– А ты иди в Бристоль, найди этот банк, сейф, эту карту. А потом отправляйся к этому озеру, пруду или как его там. И привези оттуда столько воды, сколько влезет на твой корабль, продай, привези еще, и так до тех пор, пока не разбогатеешь. А потом возвращайся ко мне, мы купим новый дом, ты женишься, у тебя будут дети, у нас все будет хорошо.

Моя мать верила в то, что говорила. Голос ее дрожал, Тереза старалась не смотреть мне в глаза и прижималась своей мокрой щекой к моей. Я обнял мать и заметил, как та украдкой смахивает с глаз слезы. Я понимал ее. Я видел, как ей тяжело – ведь чтобы найти этот остров мне предстояло выйти в море, то есть сделать то, чего мать боялась больше всего на свете и запрещала мне всю мою жизнь. И вот теперь сама отправляет меня туда. Впрочем, оставался еще один шанс.

– У меня нет корабля, мама, – напомнил я, – а денег в сейфе мало, Биллу не хватило их, не хватит и мне.

– Разумеется, не хватит, – ее голос вновь стал строгим, мать уже держала меня за плечи и разглядывала так, точно видела впервые в жизни, – не хватит тебе – хватит другому. В Бристоле ты найдешь Тэйлора, я позвоню ему завтра же, предупрежу, чтобы он ждал тебя. Это мой старый приятель, он порядочный человек, ему можно верить. Сволочь, конечно, но порядочная сволочь, – охарактеризовала мать незнакомого мне человека. И тут мне вспомнилось, как она несколько раз уезжала в Бристоль под предлогом срочных дел, звавших ее туда, как возвращалась веселая и даже помолодевшая, с блестящими глазами. Хорошего настроения ей хватало на несколько дней, потом она становилась самой собой, дела затягивали ее, а потом – через месяц или два – все повторялось. И последний раз она была в Бристоле месяца три назад, а, может, и больше.

Этот Тэйлор, несомненно, был ее любовником, но его самого я ни разу не видел. «Порядочный, но сволочь» – исчерпывающая характеристика. Итак, ничего другого мне не оставалось.

– Хорошо, я сделаю, как ты скажешь, – пообещал я, поцеловал мать в щеку и пошел по дороге направо. Браунинг лежал у меня в кармане, в другом при каждом шаге позвякивали патроны. Взять у Билла кобуру я не догадался, и пистолет тяжело оттягивал карман, идти было неудобно. Поэтому я на ходу затолкал пистолет под ремень на штанах и обернулся – на дороге никого не было.

Море отхватило хороший кусок Бристоля, его домов и улиц. И все же он был огромный, больше всех городов, что я видел раньше. Больше их всех, вместе взятых. Немного их было, честно говоря, но я невольно сравнивал и поселок неподалеку от нашего трактира, и городок, где жили родители моей матери. Я шел по мокрым улицам, закрываясь от дождя капюшоном и засунув руки в карманы, шел, обходя лужи, если не мог обойти – перепрыгивал или пробирался вдоль стен, как делали это другие прохожие.

Людей тут было полно, все они двигались быстро, говорили громко, шли, почти бежали мимо куда-то по своим делам и никто, ни один из них, не обращал на меня внимания. Я шел одинокий в этой толпе и в то же время был ее частью, как и все, кто попадался навстречу, или кто задевал меня, обгоняя. Я двигался вместе с ними, шел, просто шел: прямо, потом сворачивал, потом двигался дальше, а городу все не было конца, за каждым поворотом открывалась новая улица с другими домами.

Местами дорогу преграждали каналы с мутной зеленоватой морской водой, и в ней жило что-то шустрое, неуловимое глазом: мелкие длинные существа сновали то под самой кромкой воды, то уходили в глубину, но это не всегда помогало. На самодельных мостках, сколоченных из чего попало, сидели кошки, они зорко смотрели на воду и то и дело выхватывали оттуда длинных желтоватых существ, ловко душили и тут же съедали добычу, урча и отгоняя оказавшегося поблизости менее удачливого соплеменника.

По каналам вдоль стен домов на уровне первого, а кое-где и второго ушедшего под воду этажа двигались лодки – обычные деревянные, с моторами и на веслах. И на каналах было так же тесно и многолюдно, как и на обычных, еще не залитых водой улицах. Сначала я решил, что постарался прилив, но, побродив по городу до вечера, понял, что нет, Луна и вода тут ни при чем, вернее, море уже сделало свое дело и не собирается отпускать Бристоль на сушу.

Улица закончилась довольно большим озером, что плескалось между домов и заливало их почти под крышу. Тут сильно пахло солью и водорослями, и я понял, что здания некогда стояли вплотную к берегу залива и скоро окажутся под водой, как и те, чьи крыши торчат над мутными холодными волнами. В лицо ударили брызги – прибой накатывал на берег, цеплялся за асфальт и полз обратно, ворочая некрупные камни и обломки кирпича, что вылетели из стен. Я развернулся и пошел обратно, даже не представляя, как быть дальше.

В Бристоле я оказался около полудня, благополучно проспав всю дорогу в кабине грузовичка, чей водитель за небольшую сумму согласился подвезти меня. И разбудил уже в городе, заявил, что мы на месте. И, выпроводив прочь, уехал. А я остался на небольшом тесном перекрестке, первым делом осмотрелся, потом задрал голову к небу – там крыши почти сходились над головой, закрывая собой серые дождевые тучи.

Дома, люди, камень, вода и холод преследовали меня вот уже несколько часов, когда я решился. Во-первых, мне надо было согреться: простуда могла помешать моим планам, болеть я не собирался, зная, что и лекарства сейчас дороги, и вообще, у меня было слишком много дел.

А во-вторых, я окончательно заблудился и хотел спросить дорогу у кого-нибудь из местных. На прощание мать назвала мне адрес Тэйлора, заставила повторить, так что улицу и дом я помнил отлично, осталось выяснить хотя бы направление, в котором мне предстояло двигаться. Я прошел еще немного вперед, свернул и остановился – дальше начиналась новая улица, простая городская улица, мокрая и грязноватая, но все же другая. Множество ярких вывесок, мерцающих сквозь туман многоцветных огней, и музыка завораживали. Нет, все это имелось и в других частях Бристоля, где я бродил полдня, но здесь их было столько, что отступила даже сырая тьма и шум прибоя, ветер подвывал не так тоскливо, он словно терялся в веселых ритмичных звуках. Я постоял немного, вглядываясь в скопище огней над головами особенно густой здесь толпы, и шагнул вперед.

Это был старый район, когда-то центр города – дома выглядели основательными и солидными, с толстыми кирпичными стенами и причудливыми лепными украшениями по фасаду, вокруг окон и по карнизам. Улица была у?же, чем те, где я бродил почти полдня, а народу больше, я шел в толпе, задевал плечами встречных, и они отвечали мне тем же. И только я собрался обогнать их, как невольно остановился, получил хороший пинок в поясницу, потом меня снова толкнули, причем довольно крепко, но я не обратил на это никакого внимания.

Окно дома напротив было ярко освещено, за ним просматривалась небольшая комната, перед окном стоял стул, и на нем сидела девушка с короткими светлыми волосами, сидела, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. На девушке не было ничего, кроме черного белья, но ее не смущали пристальные взгляды прохожих, их недвусмысленные жесты и одобрительный свист, казалось, она не замечает их, а просто смотрит в стену дома напротив или на серое, начинавшее темнеть небо. Минуты шли, я подпирал стенку, девушка сидела, покачивая ногой, потом поднялась, приоткрыла окно и закурила. Я отошел от стены, шагнул ближе и едва не столкнулся с кем-то из прохожих, тот послал меня куда подальше и наступил на ногу, но я даже не обернулся, продолжал смотреть на красотку в окне, не в силах оторвать от нее взгляд. Та заметила меня, подмигнула и даже сделала приглашающий жест рукой, показала в сторону двери, что располагалась почти на одном уровне с окном, и вдруг облизнулась.

Я снова остановился, отвел взгляд и тут же заметил в окне этажа еще одну девушку, темнокожую, одетую во что-то невесомое и прозрачное, не скрывавшее ни единой подробности, и она тоже сидела на стуле, смотрела на дорогу, опираясь локтями на колени и положив подбородок на ладони. Она изредка улыбалась и покачивала головой с тяжелой высокой прической. Девушка показала притормозившим напротив прохожим в сторону двери, но те, проорав что-то, прошли мимо, и девушка скривилась. Я обернулся – блондинки не было, окно закрывали плотные, подсвеченные красным тяжелые шторы.

Я расстегнул ворот куртки, глянул себе под ноги, потом вбок на другие окна – они тоже не пустовали. Подсвеченные неярким красным светом в них стояли, сидели и полулежали на креслах девушки, женщины – темные, светлокожие и смугло-желтые, разных комплекций и возрастов, переговаривались между собой и с прохожими, что-то кричали и громко смеялись. Воздух стал душный и липкий, пахло рыбой, тиной, их перебивал запах еды, и в эту мешанину запахов вплетался тонкий сладковатый дымок. Я не обратил на него внимания – очень хотелось есть и вдобавок я основательно продрог, поэтому, недолго думая, вошел в первую попавшуюся харчевню, что располагалась в подвале дома с облезлым из-за осыпавшейся штукатурки фасадом. Спустился на три стертые ступеньки вниз, толкнул дверь и оказался в комнате с низким потолком и узкими длинными, почти до пола окошками.