Ржавые петли уныло запели;
С громом выводят, поят лошадей,
Время не терпит – седлай поскорей!
В синих венгерках на заячьих лапках,
В остроконечных, неслыханных шапках
Слуги толпой подъезжают к крыльцу.
Любо глядеть – молодец к молодцу!
Хоть и худеньки у многих подошвы —
Да в сертуках зато желтые прошвы,
Хоть с толокна животы подвело —
Да в позументах под каждым седло,
Конь – загляденье, собачек две своры,
Пояс черкесский, арапник и шпоры.
Вот и помещик. Долой картузы!
Молча он крутит седые усы,
Грозен осанкой и пышен нарядом,
Молча поводит властительным взглядом.
Слушает важно обычный доклад:
«Змейка издохла, в забойке Набат,
Сокол сбесился, Хандра захромала».
Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,
И, сладострастно волнуясь, Нахал
На спину лег и хвостом завилял.
2
В строгом порядке, ускоренным шагом
Едут псари по холмам и оврагам.
Стало светать; проезжают селом —
Дым поднимается к небу столбом,
Гонится стадо, с мучительным стоном
Очеп скрипит (запрещенный законом);
Бабы из окон пугливо глядят,
«Глянь-ко, собаки!» – ребята кричат…
Вот поднимаются медленно в гору.
Чудная даль открывается взору:
Речка внизу, под горою, бежит,
Инеем зелень долины блестит,
А за долиной, слегка беловатой,
Лес, освещенный зарей полосатой.
Но равнодушно встречают псари
Яркую ленту огнистой зари,
И пробужденной природы картиной
Не насладился из них ни единый.
«В Банники, – крикнул помещик, – набрось!»
Борзовщики разъезжаются врозь,
А предводитель команды собачьей,
В острове скрылся крикун-доезжачий.
Горло завидное дал ему Бог:
То затрубит оглушительно в рог,
То закричит: «Добирайся, собачки!
Да не давай ему, вору, потачки!»