100 великих загадок XX века

«Любой, кто осмеливался противоречить ему, безжалостно устранялся, – писал Й. Гелета. – Люди были слепым орудием в руках таинственного калмыка. Они верили, что он принадлежит к той таинственной секте лам, которые обитали в монастыре вечной жизни в Гималаях, открытом для тех избранников, что приобретали, вернувшись к людям, сверхчеловеческую магическую силу, становились обладателями великих тайн. Эти избранники узнавали друг друга в миру по особому способу разделывания сухожилий животных за едой. И знак тот простые смертные не видели. Оказать сопротивление Джа-ламе было практически невозможно, поскольку его всепоглощающая гипнотическая сила способна была поражать даже оружие в руках его жертв. Убить его самого было невозможно».

И тем не менее он был убит. Последние годы своей бурной жизни Джа-лама провел в городе-крепости, возведенном среди пустыни Гоби, который он, видимо, намеревался сделать в будущем столицей собственного независимого государства в Западной Монголии. Отсюда он промышлял грабежом торговых караванов, пересекающих пустыню. Все это, конечно, не могло устраивать красное правительство в Урге. Поскольку выманить Джа-ламу из его города никак не удавалось, несмотря на многочисленные приглашения (очевидно, до него дошли слухи о заочном приговоре к смертной казни), а взять крепость штурмом новая власть не решалась, ему было послано подложное письмо о том, что правительство в Урге нуждается в его содействии и приглашает занять пост «уполномоченного сайда» (министра) в Западной Монголии. Джа-лама согласился принять в своей ставке представителей представительства, которые должны были привезти ему печать, подтверждающую его новые полномочия.

Он встретил послов настороженно, в присутствии телохранителей. В первый день, как докладывал один из участников операции,

Х. Кануков, убить Джа-ламу не удалось. Но в конце концов Дугэр-бейсе удалось зазвать Джа-ламу в отведенную гостям юрту – якобы для того, чтобы научить его ориентироваться по карте. Увидев вошедшего Джа-ламу, цирик Даши притворно упал перед ним на колени, благоговейно сложив руки и прося святого благословить. Дугэр сел рядом с гостем, а еще один участник операции, Нанзад-батор, который, кстати, сражался под знаменами Джа-ламы под Кобдо в 1912 году, стал подкладывать дрова в огонь.

Закончив молитву, Джа-лама поднял руку над головой Даши, чтобы коснуться ее, благословляя. И тут молящийся схватил его за эту руку, за другую – схватил Дугэр-бейсе, а Нанзад выстрелом в упор уложил Джа-ламу наповал. Так закончилась земная жизнь таинственного ламы. Символично, что погиб он не в бою, а был убит с максимальным коварством – во время молитвы и благословения.

Как известно из мемуаров, Джа-лама обладал мстительной памятью – человек, вызвавший его гнев, мог считать себя погибшим. Некое проклятье будто преследовало и некоторых людей, кто так или иначе был связан с судьбой Джа-ламы или имел дело с его отрубленной головой.

В тот день, когда голова, как бесценный трофей, прибыла на пике к зданию правительства в Урге, скончался «главком монгольской революции» товарищ Сухэ-Батор (более того, молва утверждает: как только всадник привез голову, Сухэ-Батор умер).

Куже упоминавшемуся выше Ф. Оссендовскому, проживавшему в конце войны в предместье Варшавы, приезжал лейтенант вермахта барон фон Унгерн-Штернберг. Наутро литератора, автора почти ста книг, отвезли в госпиталь, где он скончался от болей в желудке. В польской и монгольской (1989) прессе появились сообщения, что сын или племянник барона приезжал к Оссендовскому неспроста, ибо легенды, связанные с кладом барона Унгерна, так или иначе соотносятся с именем писателя. По одной версии он будто бы сам видел, как Унгерн в одном из буддийских храмов передавал все свое золото (а награбленное бароном было навьючено на 250 верблюдах!) на нужды «желтой веры» при условии, если в течение 50 лет за ним никто не придет от его имени. По другой версии, двадцать четыре ящика весом по четыре пуда золота каждый Унгерн отослал с верными ему монголами через границу, но те, напоровшись на красных, спешно закопали клад. Говорят, будто в одной из своих книг поляк опубликовал не относящуюся к тексту карту, на которой якобы помечено место клада…

Известно, что в 1921 году монгольский лама предсказал барону Унгерну смерть от рук красных, а Оссендовскому – когда барон напомнит, что время его пришло. Не вторая ли часть предсказания сбылась в 1945 году?

В 1937 году как «агент японской разведки» был расстрелян в Ленинграде монголовед В.А. Казакевич, разыскавший голову Джа-ламы в Урге и полулегально привезший ее в Россию. Другой ученый, В.Д. Якимов, чудом избежал расстрела, но погиб в первые дни войны. Он в течение ряда лет собирал материал о Джа-ламе для повести о нем под названием «Святой бандит». Погиб на войне и писатель Б. Лапин, опубликовавший в журнале «Знамя» в 1938 году рассказ о Джа-ламе «Буддийский монах».

В 1943 году в лагерях умер человек, хорошо знавший Джа-ламу, переписывавшийся с ним, когда тот был в ссылке, – русский купец и ученый-практик А.В. Бурдуков, попавший в Монголию в довольно раннем возрасте и отдавший ей многие годы жизни. Бурдукову принадлежат и несколько фотоснимков Джа-ламы, один из которых был опубликован в журнале «Огонек» в 1912 году.

Закончился двадцатый век. Репрессии, войны и просто годы выкосили всех, кто знал Джа-ламу, когда-либо встречался с ним. Во время ленинградской блокады рушились дома, пострадали многие музеи. От холода, голода и бомбежек гибли люди. Но все эти бурные события голова мирно пережила в своем аквариуме, как бы взирая с недоброй усмешкой на дела рук человеческих. И кто знает, в каком обличье вновь явится на землю гневный мститель Махакала?

Как ГПУ искало клады Унгерна[16 - По материалам доктора исторических наук Леонида Кураса. Материал подготовлен на основе документов архива Управления ФСБ Российской Федерации по Республике Бурятия.]

С именем «императора пустыни» – Романа Федоровича Унгерн-Штернберга – еще при его жизни было связано немало легенд. После гибели барона их стало еще больше. Его сподвижники, осевшие в Китае, распускали слухи о несметных богатствах, награбленных бароном в годы гражданской войны и якобы зарытых им незадолго до гибели в разных местах. Бывшие унгерновцы даже составляли карты тех мест. Недостатка в доверчивых покупателях не было: на этом крупно прогорело несколько американских экспедиций. В сентябре 1924 года в поиск кладов включилась и резидентура ОГПУ в Урге (ныне Улан-Батор).

В местности Тологой-Дахту гэпэушникам удалось отыскать один из кладов: несколько деревянных ящиков с царскими кредитками и ценными бумагами, которые от времени превратились в липкую червивую массу. Бриллиантов там не оказалось. Но сама находка, подтверждавшая слухи о богатствах Унгерна, подтолкнула к организации новых секретных экспедиций…

Все началось с того, что бывший скотопромышленник Бер Хонович Закстельский, работавший когда-то в Монголии, рассказал своему приятелю, агенту Красноярского отделения Госбанка СССР Моисею Прокопьевичу Прейсу, о кладе в семь пудов золота, зарытом в Монголии в окрестностях Урги. Прейс, в свою очередь, проинформировал об этом сотрудников ОГПУ и предложил организовать экспедицию.

Барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг

И колесо закрутилось…

10 января 1927 года из областного отдела ОГПУ Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ) в Сибирское краевое управление ОГПУ Новосибирска и в окружной отдел ОГПУ Красноярска ушла аналитическая записка, в которой обосновывалась необходимость проведения операции по изъятию клада при соблюдении строжайшей конспирации. При этом предлагалось действовать в контакте с Яковом Блюмкиным, известным террористом, возглавлявшим в то время резидентуру ОГПУ в Монголии.

Красноярский окружной отдел откликнулся мгновенно. Его сотрудников нимало не смутило, что поиск и изъятие сокровищ придется осуществить на территории чужого суверенного государства. Их волновали другие проблемы: возможность успеха операции и стоимость экспедиции. Правда, в успехе они не сомневались, так как товарищ Прейс неоднократно принимал участие в предприятиях подобного рода и они всегда завершались успехом. Проблема с финансированием тоже быстро разрешилась: Закстельский и Прейс все расходы взяли на себя. Идея начинала облекаться в конкретные формы. Необходимо было лишь получить согласие Москвы.

Москва дала добро, обратив, однако, внимание на те препятствия, которые могли возникнуть из-за вмешательства монгольских властей. Операцию предлагалось начать незамедлительно.

В конце января 1927 года полномочное представительство ОГПУ по Сибкраю дает облотделу ОГПУ Бурят-Монгольской АССР разрешение на проведение операции по изъятию ценностей и их вывоз, особо подчеркнув, что операция должна быть проведена без вмешательства монгольских властей. И тут – первое неожиданное препятствие: Бер Закстельский, находившийся в это время в Иркутске, настаивает на переносе операции на конец апреля – мол, лучше, когда сойдет снег. Этим он дает повод Иркутскому окружному отделу ОГПУ, который также задействован в операции, заподозрить его в мошенничестве. Из архива извлекается дело о результатах экспедиции по поиску золота Унгерна в 1924–1925 годах в окрестностях Верхнеудинска, и на авансцену выплывает еще одна колоритная личность – Супарыкин Михаил Давидович, вестовой барона. Тогда, в 1925 году, чекисты вели наблюдение за Супарыкиным и поручали Закстельскому, участвовавшему в поиске сокровищ, узнать у Супарыкина места захоронения кладов в Монголии. Вскоре Супарыкин был арестован…

И вот теперь, два года спустя, Закстельский, скрывший от чекистов информацию о кладах, пытается получить наибольшие гарантии от Госбанка СССР на проведение раскопок, чтобы затем остаться в Монголии, не сдав клад государству! А посему, решили иркутские чекисты, следует установить за Закстельским наблюдение и в случае нахождения клада расчета с ним не производить, а арестовать и предъявить обвинение в мошенничестве.

Итак, Закстельский и Прейс поступают в распоряжение Бурят-Монгольского облотдела ОГПУ по поиску ценностей и получают соответствующие удостоверения. В обязанность кладоискателей входит приглашение представителя ОГПУ БМАССР, который должен присутствовать при раскопках. Изъятые ценности планируется передать в распоряжение Красноярского отделения Госбанка СССР. Тогда же (в конце января) из областного отдела ОГПУ БМАССР в Новосибирск и Иркутск поступило сообщение, что клад в Монголии, о котором знал вестовой Унгерна, был вырыт еще в 1924 году. По мнению ОГПУрес-публики, Закстельский тоже знал о существовании клада, так как зарывал его вместе с Супарыкиным и другими участниками, которые вскоре были убиты, но к изъятию ценностей отношения не имел. Супарыкина привлекали к ответственности за участие в карательных операциях уже после изъятия клада в Монголии. 3 июня 1925 года Забайкальский отдел ОГПУ дело против Супарыкина прекратил. Об изъятии клада Закстельский не донес потому, что, по мнению чекистов, боялся потерять свою долю. В связи с этим ОГПУ БМАССР командировало в экспедицию с Закстельским и Прейсом сотрудника экономического отдела Якова Ивановича Косиненко.

Донесение из Верхнеудинска примечательно тем, что в нем впервые предлагается договориться с Монголбанком об условиях, на которых монголы разрешат вывезти клад за пределы страны. О том, как собирались договариваться с монгольской стороной, свидетельствует письмо начальника областного отдела ОГПУ БМАССР Ермилова Якову Блюмкину.

«Уважаемый тов. Яков!

Согласно телеграмме т. Заковского, с Закстельским и Прейсом командируется наш сотрудник Косиненко. По приезде в Ургу необходимо наблюдение за Закстельским и Прейсом, особенно за первым, так как он понимает монгольский язык и имеет в Монголии большие личные связи.

Т Косиненко поручается ведение переговоров с Монголбанком и другими заинтересованными организациями, согласовав предварительно все вопросы с Вами.

Судя по телеграммам т. Заковского, для нас желательно возможно больший вывоз золота к нам. Поэтому просим настоять перед монгольскими властями и дать такие же инструкции тов. Косиненко».

Одновременно Ермилов отправляет в Иркутское ОГПУ секретную записку, в которой сообщает, что Супарыкин живет где-то в Новосибирском округе под чужой фамилией. Закстельский собирается выехать к нему, чтобы выяснить обстоятельства изъятия клада.

Только в конце мая Косиненко, Закстельский и Прейс выезжают в Усть-Кяхту. Выдавая себя за мелких коммерсантов, чтобы не привлекать внимания, они путешествуют довольно спокойно. Забеспокоился чекист лишь в Алтан-Булаке, а в Урге еще больше – у Закстельского там оказалось много знакомых, и всех интересовала цель его поездки в Монголию.

5 июня Яков Косиненко встретился наконец с Яковом Блюмкиным, и они обсудили план предстоящей операции. На следующий день к чекистам присоединился председатель правления Монголбанка Дейчман. Заверив, что Монголия не даст вывезти золото, так как проводит серию мероприятий по укреплению собственной валюты, банкир предложил свой план: подать заявление в Монголбанк с просьбой разрешить проведение раскопок, а затем продать Монголии золото за твердую валюту. Полпред СССР в Монголии Берлин одобрил план.

6 июня заявление было подано. А через три дня начались неприятности. Правительство Монголии поручило Министерству народного хозяйства курировать поиск и изъятие клада. Ни ОГПУ, ни советский полпред не могли проявить своей заинтересованности, а тем более требовать, чтобы поиск курировал Монголбанк. Поэтому в переговоры с монгольской стороной вступил Закстельский – как частное лицо. Министерство запросило 25 процентов стоимости клада в свою пользу. Остальную часть клада монголы соглашались купить, но только за тугрики. Для советской стороны это еще 10 процентов потерь. Переговоры продолжались несколько дней. Монголы отвергали любые компромиссные предложения. Предварительный текст договора был составлен и согласован с полпредом Берлиным только 11 июня. Суть его заключалась в следующем: Б^. Закстельскому предоставлялось право вести раскопки в присутствии комиссии из четырех человек (по два с каждой стороны). Министерство народного хозяйства Монголии соглашалось покупать каждый золотник золота по 5 тугриков 75 мунгу (по курсу 9 тугриков 50 мунгу за каждые 10 рублей). Слитки золота с лабораторным оттиском будут приниматься без переливки. При расчете с Закстельским министерство удерживало из причитавшейся ему суммы 10 процентов в доход Монголии на оплату пошлин. Золотые изделия, имеющие художественную ценность, можно было вывезти на общих основаниях согласно таможенным установкам.

13 июня договор (из 14 пунктов) был подписан, а 14 июня в три часа утра приступили к раскопкам. Их вели во дворе текстильной мастерской Министерства народного хозяйства. Вначале выкопали большую канаву вдоль здания, затем такую же – от ворот вдоль соседнего здания. В землю вгрызались с большим трудом – нетронутая целина не поддавалась лопате. Только неподалеку от ворот, на участке в три-четыре аршина наткнулись на рыхлый грунт. Но клада не было!

Однако монголы, видимо, посчитали, что клад все-таки нашли и сокрыли от властей, так как в течение трех дней после завершения работ не давали членам экспедиции разрешения на выезд из страны, даже установили за ними наружное наблюдение и «склоняли кладоискателей к выпивке». По возвращении из Монголии Я.И. Косиненко подал руководству докладную записку, в которой высказал предположение, что они занимались поисками клада, который был выкопан еще в 1924 году.

Больше всех был удручен неудачей Закстельский. Несколько раз его видели плачущим. По сведениям Косиненко, он собирался разыскивать Супарыкина…

Вторжение в Афганистан при… Сталине[17 - Материал Ю. Гаврюченкова.]

С Афганистаном у Советского Союза отношения всегда были сложные. Великий северный сосед периодически засылал в эту азиатскую страну «ограниченный» контингент войск с целью изменения ее социально-политического строя, захватывал города, заключал союзы с племенами, уничтожал «бандформирования», а затем с позором уходил. Война 1979–1989 гг. была далеко не первой. Еще в 1920-х красные командиры совершали лихие набеги на чужую территорию.

Первые попытки укрепиться в Афганистане Советская Россия предприняла в 1924 году, по приглашению тогдашнего правителя страны – эмира Амануллы-хана. В сентябре в Кабул прибыла миссия советских авиаторов для оказания помощи государственной армии, которая вела напряженную борьбу с повстанцами, сражавшимися под знаменем защитников ислама. Великобритания, заинтересованная в укреплении своих позиций в Афганистане, заявила протест по этому поводу, но Аманулла-хан его проигнорировал. У эмира был собственный взгляд на формирование военно-воздушных сил страны, имевших на вооружении английские самолеты «Де Хэвиленд», которыми некому было управлять.

Красный командир Виталий Примаков, он же Витмар и Рагиб-бей

Направленные в Кабул 11 пилотов и техников принялись за работу. 6 октября были совершены вылеты в район Зурмаха. Военные действия быстро истощили привезенный запас горючего и боеприпасов. Собственная материальная база афганских ВВС отсутствовала, поэтому пришлось ждать из России нового вьючного каравана, который прибыл только через неделю. 14 октября красные летчики нанесли бомбовые удары по базам повстанцев в районе Хоста и Надрала.

Эта помощь укрепила доверие Амануллы-хана, который благосклонно принял предложенный советским послом Старком план модернизации афганских ВВС. Он предусматривал формирование двух разведывательных и одного истребительного авиаотрядов общей численностью 36 аппаратов и авиашколы с парком в 16 аэропланов. Эти авиаотряды укомплектовывались советскими летчиками. Приказом управления ВВС Туркестанского фронта этим находящимся в Кабуле «инструкторам» запрещалось переписываться со своими коллегами в Туркестане, а советский военный атташе Виталий Маркович Примаков в своей книге «Афганистан в огне» упоминает об их участии в боевых действиях и в 1928 году. К этому времени положение Амануллы-хана укрепилось настолько, что он предпринял поездку в Европу. Эмира не было в стране всего полгода, и это оказалось гибельным для его режима.

За время отсутствия Амануллы противники эмира сумели собрать большую армию сторонников. Нередко под их знамена переходили целые полки, поверившие, что Аманулла-хан бежал из страны. В результате повстанцы под командованием бывшего взводного командира эмирской гвардии Бачаи-Сакао одолели правительственные войска и 17 января 1929 года заняли Кабул. Власть перешла к Бачаи-Сакао, принявшему имя эмира Хабибуло. В городе началась резня. Она была не только племенной – победившие пуштуны резали хазарейцев, но и религиозной. Исламские фундаменталисты выступали против светского образования, фабрик, радио и других новшеств, развращающих, по их мнению, душу правоверного мусульманина. Из страны начался отток беженцев, которые устремились в советскую Среднюю Азию. Это были в основном десятки тысяч узбекских, таджикских, туркменских дехкан, в свое время бежавших от большевиков за границу. Как это всегда бывает, вместе с беженцами двинулись сторонники простых и радикальных решений, объединенных любовью к легкой наживе. В то время их называли «басмачи».

Советские «инструкторы» были эвакуированы из Афганистана. Командующий Среднеазиатским военным округом (САВО) Дыбенко был серьезно обеспокоен сложившейся ситуацией. Разведотдел САВО 10 марта 1929 года извещал Москву: «Вслед за захватом власти в Афганистане Хабибуллой отмечается резкое повышение активности басмшаек, учащаются случаи перехода на нашу территорию… Узбеки – бывшие басмачи принимали активное участие в совершении переворота и привлекаются к охране границ. Хабибулла установил контакты с эмиром бухарским и Ибрагим-беком, обещал оказать содействие в походе на Бухару. Развернувшиеся в Афганистане события, развязывая силы басмаческой эмигрантщины, создают угрозу спокойствию на нашей границе.»

Между тем большевистское руководство в Москве искало случая развернуть ход событий с целью установления советской власти в Афганистане или хотя бы укрепления ее на приграничных среднеазиатских территориях. Долго ждать не пришлось. В феврале 1929 года сателлит Советской России Аманулла-хан с группой соратников прибыл в район Кандагара для организации сил, во главе которых он надеялся вновь войти в Кабул. Вскоре в ЦК ВКП(б) обратился генеральный консул Афганистана в Ташкенте Гулям-Наби-хан. Он просил разрешить формирование на советской территории отряда из покинувших страну сторонников Амануллы. Предполагалось, что отряд должен совершить глубокий рейд по территории Афганистана и помочь основным силам свергнутого эмира взять Кабул.

Москва немедленно откликнулась на просьбу о помощи. Руководство формированием отряда поручили заместителю командующего САВО Германовичу. Изучив положение дел в стане хазарейцев, он известил командование: «…афганцы хорошо умеют стрелять, но почти не разбираются в устройстве русских винтовок и, чтобы перезарядить их, бьют по затвору камнем». Для усиления боеспособности отряд решили пополнить красноармейцами. Поначалу он не превышал трехсот человек и был оснащен 12 станковыми и 12 ручными пулеметами, 4 горными орудиями и подвижной радиостанцией. Командиром назначили «кавказского турка Рагиб-бея», как именовали в документах Примакова. Все красные военспецы получили азиатские имена, которыми должны были называться в присутствии афганцев. 10 апреля 1929 года отряд был полностью подготовлен к выступлению.

Вторжение началось утром 14 апреля, как начинаются все войны в мире – с перехода границы противника. На рассвете разведчики сняли афганскую заставу на южном берегу Амударьи и двинулись на юг. На следующий день отряд «Рагиб-бея» захватил город Келиф. Его гарнизон был поначалу настроен весьма решительно, но после первых пушечных выстрелов и пулеметных очередей сложил оружие.

22 апреля 1929 года отряд подошел к Мазари-Шарифу Ранним утром передовые подразделения ворвались на окраину. Жестокий бой продолжался весь день. Превосходящие силы обороняющихся не устояли под пулеметным огнем. Вскоре из Мазари-Шарифа в Ташкент отправилась радиограмма о взятии города. Из штаба САВО в Москву сообщили: «Мазар занят отрядом Витмара».

«Витмаром» был Виталий Примаков, он же «кавказский турок Рагиб-бей». Советское правительство принимало такие конспиративные меры, потому что боялось осложнений дипломатического характера. Между тем о вторжении переодетых бойцов Красной армии в Афганистан стало известно сразу после взятия Келифа. 17 апреля 1929 года губернатор Мазари-Шарифской провинции заявил протест по поводу организации на советской территории отряда Гулям-Наби-хана и занятия им ряда приграничных населенных пунктов. В ответ советский генеральный консул выступил с неуклюжим опровержением о «якобы имевшем место вмешательстве в дела Афганистана». Операция была засекречена настолько, что даже в обзоре наркомата иностранных дел в Узбекистане о положении в Афганистане за апрель 1929 года написано, что «22 апреля Мазари-Шариф был занят… отрядами, верными Аманулле».

Как известно, Советский Союз проводил в те годы так называемую миролюбивую политику, заключавшуюся в разжигании очагов войны по всему миру. Была «миссия дружбы» Блюхера в Китае, была «братская помощь» в Восточном Туркестане» (ныне – Синьцзян-Уй-гурский автономный район КНР) в 1933–1934 и 1937 годах, была «интернациональная помощь» в Испании. Войны не назывались войнами, и вторжение в Афганистан исключением не стало. В советскую историю этот бандитский набег вошел под именем «операции по ликвидации бандитизма в Туркестане», которую проводил «мусульманский батальон», составленный частично из афганцев, но в основном – из бойцов 81-го кавалерийского и 1-го горнострелкового полков, а также 7-го конно-горного артиллерийского дивизиона РККА.