100 великих тайн советской эпохи

В апреле 1921 года выездной сессией Революционного военного трибунала Туркестанского фронта рассматривалось дело Яковлева, Германа, Седова, Баклеева, Долгова, Юсупова и других участников расстрела.

Самостоятельное дело по обвинению судовой команды и командира парохода «Туркмен» Полита в предательском изменении курса, в результате чего комиссары попали в руки английских оккупантов и белогвардейского закаспийского «правительства», рассматривалось Верховным судом Азербайджанской ССР. Все виновные получили по заслугам.

…Военная коллегия Верховного суда СССР, признав Фунтикова виновным в организации контрреволюционного восстания и захвате власти в Закаспийской области, в преступной связи с английским командованием, с целью склонения его к вооруженному вмешательству в дела Республики Советов, и в организации и осуществлении террористических актов, жертвой которых стали девять ашхабадских и двадцать шесть бакинских комиссаров, то есть в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58, ч. 1,59 и 64 УК РСФСР (1922 г.), 27 апреля 1926 года приговорила Фунтикова Ф. А. к высшей мере наказания – расстрелу.

5 мая 1926 года приговор был приведен в исполнение.

(По материалам Н. Смирнова, полковника юстиции)

Версия вторая – современная трактовка

На самом деле события могли происходить совсем иначе. С марта 1918 года городом Баку и некоторыми его окрестностями правил Совет, в который помимо большевиков входили социал-демократы, социалисты-революционеры и армянские социалисты.

28 мая 1918 была провозглашена Азербайджанская Демократическая Республика. На территории Азербайджана началась Гражданская война, причем стороны конфликта противостояли не по политическому (все они были разного толка социалисты), а по национальному принципу: с одной стороны – в основном азербайджанцы, с другой – в основном русские и армяне.

Вечером 29 июля, по свидетельству Микояна, Шаумян получил «тревожные вести» о прорыве фронта азербайджанцами и отступлении красных войск до Баладжар – то есть к пригороду Баку.

Для прояснения обстановки туда был послан Микоян. На следующий день, опять же по свидетельству Микояна, азербайджанцы «подняли на занятую ими высоту орудие и начали обстрел Баладжар». Микоян приказал войскам отступать в Баку. И Бакинский Совнарком во главе с Шаумяном добровольно, по своей инициативе, сложил свои полномочия 31 июля 1918 года. Большевистское руководство решило бежать от матросов, советов и от азербайджанцев из Баку в Астрахань, находившуюся тогда под контролем красных, погрузившись на 17 пароходов для эвакуации в Астрахань.

Однако новое правительство Баку удивительно легко задержало эти 17 пароходов, хотя на них находились 10 тысяч вооруженных красноармейцев. 14 августа большевистское руководство со своими неразоруженными войсками предприняло вторую попытку бегства в Астрахань. И вновь большевики были остановлены.

Дальше следует самое интересное в этой «эпопее». Новые власти Баку арестовали 16 августа около 30 беглецов, а десять тысяч красноармейцев каким-то образом разоружили и отправили в занятую красными Астрахань на тех же пароходах.

Проще говоря, 10 тысяч красных бойцов и командиров откупились своим главнокомандующим Коргановым и несколькими большевистскими и левоэсеровскими главарями, чтобы их, эти 10 тысяч, отпустили в безопасное место.

А 35 арестованным были предъявлены обвинения «в попытке бегства без сдачи отчета об израсходовании народных денег, в вывозе военного имущества и в измене».

11 сентября, после завершения следствия Чрезвычайной комиссией, они «были преданы военно-полевому суду». Однако 15 сентября азербайджанские войска вошли в Баку, и накануне подсудимые были просто отпущены из тюрьмы.

Тогда все-таки еще было немало живых свидетелей, точно знавших, что в сентябре 1918 года в Красноводске не было ни одного британца, ни полковника, ни рядового солдата.

Относительно обвинения в ликвидации «комиссаров» британцами – то его действительно первыми выдумали не большевики, а эсеры, в лице некоего юриста Чайкина, который заявил тогда в эсеровской газете «Знамя труда», что ликвидацию будто бы организовало «английское командование».

И в завершение – мнение тов. Сталина о так называемых бакинских комиссарах, по воспоминаниям его соратника Д. Т. Шепилова:

«На Сталинскую премию была выдвинута одна работа по истории. Обращаясь ко мне, Сталин сказал: „Я не успел прочитать эту книгу. А вы читали?“ – Я сказал, что прочитал. – „И что Вы предлагаете?“ – Я сказал, что агитпроп поддерживает предложение премировать эту работу. – „Скажите, а там есть что-нибудь о бакинских комиссарах?“ – Да, есть. – „И что же, их деятельность оценивается положительно?“ – Да, безусловно. – „Тогда нельзя давать премию за эту книгу. Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва. Их не нужно афишировать. Они бросили власть, сдали ее врагу без боя. Сели на пароход и уехали. Мы их щадим. Мы их не критикуем. Почему? Они приняли мученическую смерть, были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками. И когда пишется история, нужно говорить правду. Одно дело чтить память. Мы это делаем. Другое дело – правдивая оценка исторического факта“».

(Д. Т. Шепилое. Непримкнуеший. Воспоминания. М.: Вагриус, 2001)

При раскопках могилы в парке Баку, где были захоронены 26 бакинских комиссаров, в 2009 году обнаружены останки только 23 человек, говорится в сообщении исполнительной власти Баку. Обнаруженные останки были захоронены на бакинском городском кладбище.

Выяснилось, что среди выявленных бирок нет бирки одного из бакинских комиссаров, председателя Бакинского Совета народных комиссаров и комиссара по внешним делам Степана Георгиевича Шаумяна, что может означать, что он вообще не был захоронен в общей могиле.

Депутат парламента Азербайджана историк Насиб Насибли отмечает, что во времена горбачевской перестройки в середине 1980-х годов в прессе было много публикаций относительно того, что англичане расстреляли не всех 26 бакинских комиссаров.

В частности, как предполагается, не был расстрелян Степан Шаумян и несколько других армян. Они были перевезены в Индию, которая в то время была колонией Великобритании, и скончались там своей смертью.

Уход великих: Николай Гумилёв

Николая Степановича убили в самом расцвете его таланта; каждый новый сборник его стихов был новой гранью его творчества, новой вершиной, им завоеванной.

Мы не знаем, сколь мучительна была насильственная смерть Н. Гумилёва, но зато знаем, что умер он так же мужественно, как и жил: никого не предав, не оговорив никого из друзей и знакомых, не попытавшись спасти свою жизнь ценой подлости и измены.

Г. Иванов передает рассказ С. Боброва, поэта-футуриста, кокаиниста и большевика, возможно, чекиста, с каким достоинством Н. Гумилёв вел себя на расстреле: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает…»

В день ареста Н. Гумилёв провел свое последнее заседание литературного кружка, окруженный влюбленной в него молодежью. В этот вечер он был оживлен, в прекрасном настроении, засиделся, возвращался домой около двух часов ночи. Девушки и молодые люди провожали его. Около дома его ждал автомобиль. На квартире у него была засада, арестовывали всех пришедших, правда, потом освободили.

В тюрьму Николай Степанович взял с собою Евангелие и Гомера. Большинство знакомых Гумилёва было убеждено, что под арест он попал по ошибке и скоро будет освобожден.

О расстреле Гумилёва Петроград узнал 1 сентября 1921 г. из расклеенных по городу объявлений. Почему же гибель Н. Гумилёва так потрясла русское общество, уже привыкшее с февраля 1917 года к так называемому «красному террору»? После долгих лет забвения Николая Гумилёва, сопровождавших его посмертно лживых обвинений, мы еще не вполне ясно осознаем, что для многих его современников его расстрел был подобен убийству А. Пушкина.

Несмотря на всю рискованность такой акции, группа российских литераторов обратилась к советскому правительству с письмом в защиту Николая Гумилёва. Письмо подписали А. Волынский, М. Лозинский, Б. Харитон, А. Маширов (Самобытник), М. Горький, И. Ладыжников. Даже после расстрела многие не могли поверить, что советская власть решилась уничтожить Н. Гумилёва.

В наши дни печатаются выдержки из протоколов следствия по делу Гумилева, но много остается еще нераскрытым. Мы последовательно сначала узнали, что вина Николая Гумилёва была только в недонесении, хотя об этом, прочтя текст приговора, оказывается, писал еще А. Ф. Кони: «За это по старым прецедентам можно было только взять подписку о неучастии в противоправительственных организациях и отпустить».

И. С. Гумилёв

Но неужели одна сплошная выдумка – мемуары учеников Гумилёва Ирины Одоевцевой и Георгия Иванова, в которых написано, что Гумилёв был членом контрреволюционной организации и даже возглавлял ячейку, написал (и читал Г. Иванову) прокламацию для моряков, в кронштадтские дни ходил, переодетый, вести агитацию в рабочих кварталах, во время поездки в Крым летом 1921 года участвовал в вербовке уцелевших белых офицеров в эту организацию и т. п.? И как это похоже на Гумилёва с его склонностью к риску!

А если всего этого нет в материалах следствия, то ведь это может означать и то, что следователю Якобсону не удалось получить от мужественного поэта нужных показаний. За всем этим постоянно чувствуется какая-то недоговоренность. Арестован Гумилёв был по показаниям В. Таганцева, но, оказывается, были и другие источники, которые остались нераскрытыми. Ряду арестованных после просьб общественности наказания были смягчены (от двух лет заключения до помилования), но формально ни в чем не повинного Гумилёва это не коснулось. Мы полагаем, что главная причина расстрела Н. Гумилёва – вовсе не «таганцевское дело» и не участие в иной недоказанной контрреволюционной группе. Если бы даже никакого «таганцевского дела» не было, он все равно был бы обречен. И он сам чувствовал это. Тут и его зловещее предвидение в стихотворении «Заблудившийся трамвай», написанном им все в том же роковом 1921 году:

В красной рубахе, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне.
Она лежала вместе с другими
Там, в ящике скользком, на самом дне, —

и прямое указание в одном из последних стихотворений, что за ним ведется слежка:

После стольких лет
Я пришел назад,
Но изгнанник я,
И за мной следят.
…
Смерть в дому моем,
И в дому твоем, —
Ничего, что смерть,
Если мы вдвоем.

Главная причина его гибели – его необычайная популярность среди молодежи, его успешная деятельность в многочисленных поэтических школах и студиях (современники говорили, что те, кто побывал на гумилёвских семинарах, навсегда погибли для «пролетарского искусства»), его блестящие выступления на поэтических вечерах, наконец, завоеванный им пост главы петроградских поэтов, когда он при баллотировке обошел А. Блока. Могли ли советские руководители потерпеть такого явного лидера, кумира петроградской молодежи, не желавшего шагать в ногу с ними, да еще открыто объявлявшего себя монархистом? Скорее всего, по делу Гумилёва уже давно велась заблаговременная и тщательная подготовка.

Очень странным выглядит написание А. Блоком злой и несправедливой статьи «Без божества, без вдохновенья», направленной против акмеистов и лично Гумилёва в апреле 1921 года. Анна Ахматова говорила, что Блока «заставили» написать эту статью. Некоторые литераторы предполагали, что это друзья Блока потребовали от него, чтобы он рассчитался с акмеистами. В дневниковых записях Блока есть упоминание, что он несколько раз встречался с чекистом Озолиным в 1921 году и что, по крайней мере, при одной из таких встреч обсуждался провал Блока при перевыборах. И столь ли уж важно, получил ли Блок задание написать эту статью прямо из ЧК, или ему это передали через людей его окружения?

Интересно, что до опубликования эта статья стала всем известна, в том числе и Гумилёву, который в первый раз жестоко обиделся на Блока, но подготовил вполне корректный и обоснованный ответ (напечатанный после его смерти). Кто-то целенаправленно распространял статью А. Блока по городу. Но дальше еще интереснее – в 1921 году статья Блока так и не была опубликована: она вдруг стала не нужна. Гумилёва подключили к «таганцевскому делу», решено было осудить Гумилёва за причастность к Петербургской боевой организации (ПБО), что показалось проще и эффективнее, чем преследовать поэта на идеологической почве. Статья Блока была опубликована только в 1925 году, через 4 года после смерти и Блока, и Гумилёва, когда неиссякаемая популярность поэзии Николая Степановича, которого продолжали издавать посмертно, заставила искать средства его дискредитации.

(По материалам А. Доливо-Добровольского, редакция журнала СПб., gumilev.ru@gmail.com)

Пуля для полпреда Воровского

Утром 10 мая 1923 года полпред РСФСР и УССР в Италии Вацлав Вацлавович Боровский прибыл во главе советской делегации в Лозанну на международную конференцию по Ближнему Востоку, чтобы подписать и поныне действующую конвенцию о режиме судоходства в контролируемых Турцией черноморских проливах. Вечером того же дня Боровский ужинал в ресторане гостиницы «Сесиль» со своим помощником Максимом Дивильковским и Иваном Аренсом, освещавшим работу конференции в советской печати берлинским собкором агентства новостей РОСТа. Увлекшись разговором, они не обратили внимания на молодого человека, подошедшего к ним от соседнего столика.