Почти девяносто градусов

Пока командиры на Каллисто осознали, что происходит, и пытались отдать хоть какой-то приказ, паутина уже опутала треть флота, безжалостно калеча большие и малые корабли. Это был стратегический паралич. Любое движение вперёд или назад грозило неминуемой гибелью. Они оказались в ловушке, созданной из пепла их же мнимой победы.

И тут, наконец, поступила та самая, долгожданная команда. Не с Каллисто, а с центрального процессора флота, который проанализировал угрозу быстрее людей:

«Активировать протокол «Серп». Цель – кинетическое разрушение нитевых структур. «Мошкам» – в бой».

И они вступили. Миллиарды автономных микродронов, до сих пор скрывавшихся на периферии битвы, ринулись вперёд. Их примитивный искусственный интеллект был идеален для этой задачи: они не видели сложной сети, они видели препятствие, которое нужно уничтожить.

Их тактика была простой и ужасающе эффективной. Они не стреляли. Они на полном ходу вреза́лись в нити, своими корпусами разрывая смертоносную паутину. Каждый взрыв микродвигателя, каждое столкновение рвало десятки метров нитей, которые, лишившись целостности структуры, тут же теряли прочность и рассыпались в мельчайшую пыль.

Это было зрелище сюрреалистической красоты: рои крошечных огоньков носились в облаке пепла, вспыхивая и гасли, как новогодние гирлянды, расчищая путь для огромных, покалеченных кораблей. Они жертвовали собой десятками, сотнями миллионов, но они делали то, что не могли сделать боевые корабли – они очищали пространство.

Через несколько минут угроза была нейтрализована. Последние нити испарились. «Бешеные мошки», выполнив свою работу, замолкли. Флот, израненный и потрёпанный, замер в ожидании. Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь треском повреждённых систем.

Они выиграли этот раунд. Ценой невероятных потерь. Но все на командном пункте, от адмирала до младшего оператора, смотрели на теперь уже пустой экран с одним и тем же леденящим вопросом:

«И что же она придумает в ответ?»

Паутинная атака случилась ещё семь раз. Космическая Чума строила сеть, а «бешеные мошки» снова и снова разбирали её на атомы.

Наконец паутина выдохлась. В эфире была тишина, ионизированная пыль почти не пропускала радиоволны. Именно поэтому сигнал об опасности люди услышали слишком поздно.

«Марс! На вас летит Марс!» – кричал в микрофон обезумевший радист.

Битва у Юпитера длилась почти шесть часов. За это время Марс сошёл со своей орбиты и, ускоряясь, пошёл в атаку. Скорость его росла стремительно: за первый час он приобрёл скорость более ста тысяч километров в секунду, и продолжал разгоняться.

Сначала никто в это не поверил. Но когда космонавты увидели летящую на них планету на своих экранах, они просто бросились врассыпную, ведь стрелять по Марсу даже из их сверхмощных орудий – всё равно, что из рогатки по звездолёту.

На спутниках шла паническая эвакуация – кто на чём люди пытались скрыться, спасаясь от неминуемой смерти.

Секунды растянулись в минуты. Автоматические станции, находящиеся в поясе астероидов, засняли, как Марс подлетел к Юпитеру и стал вжиматься в его атмосферу, плеснувшую, как вода в луже при попадании в неё тяжёлого камня. Потом Марс погрузился вглубь атмосферы и ударился в юпитерианское ядро. Удар высвободил такое количество энергии, что внутри газового гиганта вспыхнула термоядерная реакция.

Сначала на тёмном лике Юпитера возникла ослепительно-белая точка. Она была так ярка, что автоматические фильтры на камерах не успели сработать, и на сетчатках у смотревших в настоящие иллюминаторы остались тёмные пятна.

Точка росла. Не как взрыв, а как проклёвывающийся из ночи рассвет. Мгновенно – и всё же мучительно медленно – она расползалась по вихревым полосам газового гиганта, пожирая его знакомый красно-коричневый цвет, замещая его ядовитым, неестественно-фиолетовым сиянием.

А потом Юпитер вспыхнул.

Волна излучения, невидимая и беззвучная, ринулась во все стороны, сметая всё на своём пути. Остатки флота, ещё секунду назад дрейфовавшие в немой надежде на спасение, просто испарились. Автоматические станции в Поясе астероидов, передававшие последние кадры, обратились в пыль. Ледяные щиты Европы и Ганимеда вздыбились и потекли, обнажая раскалённое нутро.

На смену тишине пришёл вселенский Рёв – не звуковой, а гравитационный, ощущаемый самой тканью пространства-времени. Солнечная система, миллиарды лет пребывавшая в хрупком равновесии, содрогнулась от боли.

Там, где был Юпитер, повисла новая звезда. Она была меньше Солнца, но горячее, её свет был не золотым, а сине-фиолетовым, болезненным и чужеродным. Она не согревала. Она обжигала. Два Солнца теперь освещали руины системы.

Планеты, веками танцевавшие свой строгий балет вокруг единственного светила, вдруг почувствовали на себе силу увеличенной гравитации. Их орбиты, издревле неизменные, затрепетали и начали искривляться. Меркурий начал спиралью падать на старое Солнце. Венера содрогнулась, её и без того адская атмосфера пришла в ещё большее смятение. Земля. Голубая жемчужина системы. Её ось вращения сместилась потому, что слетела со своей орбиты Луна, океаны вздыбились в чудовищных приливах, которые прокатились через континенты, смывая города. Небо стало двуликим: днём – ослепляющее дуэтом светил, ночью – зловещее, окрашенное в багровые оттенки новорождённой звезды. Начался Великий Сдвиг – конец старого мира и начало эры хаоса.

– Вы о чём-то задумались? – Эрик Хофман разливал вино по бокалам. Его голос, глуховатый и спокойный, разрезал тишину, как нож масло. – Слишком уж отрешенный у вас вид, капитан. Даже для человека, застрявшего в долгом полёте. Вино, кстати, неплохое. С гидропоники шестого сектора, но бармен неплохо сымитировал бургундское.

Элиас вздрогнул, словно очнувшись от сна. Его пальцы разжались, он медленно перевёл взгляд на бокал, потом на Хофмана. В его глазах ещё плавали отсветы далёкого катаклизма.

– Думал о бильярде, Эрик, – голос Торна прозвучал глухо, будто из другой комнаты.

Хофман фыркнул, делая глоток.

– О бильярде? Неожиданно. Проиграли крупную сумму в последний портзаход? Напомните, где мы в последний раз стояли? Ах да, нигде. – В его тоне не было злобы, лишь лёгкая, привычная ирония солдата, который давно научился не драматизировать.

– Нет, – Элиас покачал головой, наконец полностью возвращаясь в настоящее. Он взял бокал, но не пил, а лишь повертел его в руках, глядя на винные слёзы на стекле. – О космическом. Представьте себе стол. Идеально зелёное сукно, идеальные границы. И шары, расставленные в идеальном порядке. Они веками двигались по своим траекториям, предсказуемо, в совершенном равновесии. Это была… машина, созданная самой природой. Красивая. Вечная. Так нам казалось.

Хофман отставил бокал, его лицо стало серьёзнее. Он следил за взглядом Торна, будто пытаясь увидеть то же самое.

– Солнечная система, – констатировал он просто. В его голосе не было вопроса.

– Солнечная система, – кивнул Элиас. – А потом… потом пришёл игрок. Сначала сбросил какие-то шары на пол. А потом, не имея кия, взял один из шаров, самый тёмный, ржавый… Марс… и просто швырнул его в остальные. Со всей силы. И всё полетело. Стол сотрясся, сукно порвалось. Шары сталкивались, разбивались, меняли направление, летели куда попало.

Он замолчал, и в тишине парка было слышно лишь жужжание пролетающего мимо дрона-садовода.

Хофман молча слушал, его пальцы медленно барабанили по столешнице. Он не любил эти метафоры, но понимал их необходимость. Как понять то, что не укладывается в голове?

– И наш «Одиссей»? – наконец спросил он. – Мы один из тех шаров?

Элиас наконец оторвал взгляд от бокала и посмотрел на генерала. В его глазах стояла вся тяжесть тридцати поколений пути.

– Нет, Эрик. Мы – пылинка, лежавшая на краю того стола. Мы видели, как всё началось. Мы видели, как наш шар… Земля… дрогнула и покатилась к краю. И мы спрыгнули. Мы не знаем, упала ли она уже, катится ли ещё, столкнулась ли с кем-то. Мы просто мчимся в темноте, надеясь, что нас не зацепит случайный шар, летящий из той давки. Мы спасаемся не от чего-то. Мы спасаемся от хаоса, который уже случился. И самый главный вопрос теперь…

– Какой вопрос? – тихо спросил Хофман.

– Есть ли ещё столы? – прошептал Элиас. – Или этот игрок… он один такой во всей Вселенной? И все ли столы для него – просто бильярд?

Воцарилась тишина, густая и тяжёлая, нарушаемая лишь искусственным щебетом птиц. Звон бокалов о металлический стол, когда Хофман поставил свой, прозвучал невероятно громко.

– Я предпочитаю думать, что мы не пылинка, – твёрдо сказал генерал после долгой паузы. – Мы – шар, который всё же укатился. И теперь у нас есть шанс найти новый стол. Или… – он ткнул пальцем в столешницу, – построить свой. Здесь. Из того, что есть.

Элиас Торн снова посмотрел в искусственное небо, на далёкие, плывущие в искусственной дали искусственные облака.

– Надеюсь, у вас получится, генерал. Искренне надеюсь. А я… я буду помнить старый. Чтобы знать, за что спросить, если встретим того игрока снова.

Они допили вино в молчании глядя, как по нарисованной улице идут голографические прохожие. Наконец Хофман решился.

– Элиас, я не случайно вас здесь нашёл. В нижних ярусах опять пошли слухи. О Садоводах.

– Эрик, помните, вы сами мне говорили, что Садоводы – выдумка скучающих от безделья поселенцев? Как нам говорит наука, всякое общество рано или поздно порождает свою мифологию. Тем более общество замкнутое: вот за теми горами живут великаны, а вот за этими – люди с собачьими головами. Вспомните школьную историю.

– Я помню, – сказал Хофман, – но на этот раз всё намного серьёзней. Садоводы похитили Джона Хьюджа.

Тишина за столиком стала иной – из задумчивой она превратилась в напряжённую, густую. Даже голографические прохожие на нарисованной улице казались теперь не уютным фоном, а подозрительными тенями, подсматривающими за разговором.

Элиас Торн отставил бокал. Лёгкая ирония, с которой он только что говорил о мифологии, испарилась без следа. Взгляд его стал острым, командирским.

– Хьюдж, – произнёс он, как констатируя факт. – Джон Хьюдж. Техник второго класса. Вес – сто сорок килограмм, рост – метр восемьдесят. Человек, которого проще поднять краном, чем увести против его воли. И вы говорите, его даже не убили, а похитили? Бесшумно, не оставив следов, в обход всех систем наблюдения? И сделали это мифические Садоводы?

Хофман нервно провёл рукой по подбородку.

– Я не говорю, что это они. Я говорю, что по кораблю поползли именно такие слухи. Люди шепчутся. А что касается следов… – Генерал наклонился чуть ближе, понизив голос. – Мы проверили логи его отсека. В ночь исчезновения, в 02:48, его дверь была открыта с нарушением протокола. Не взломана, Элиас. Отключена. На пять минут отключились все системы блока, включая камеры. Ровно на столько, чтобы дверь можно было открыть вручную и вывести Хьюджа. А потом всё включилось обратно. Как будто ничего и не было.

Торн замер. Его пальцы снова сомкнулись вокруг ножки бокала, но теперь это был не задумчивый жест, а хватка.

– Сбой? Глюк в системе?

– Все системы дублированы, вы это знаете не хуже меня, – покачал головой Хофман. – Сбой одновременно в основном и резервном питании, в контроллерах двери и в системе наблюдения? Вероятность этого стремится к нулю. Это был целенаправленный и профессиональный обход защиты. Такой, на который не способен ни один человек на этом корабле. Даже наш системный администратор не знает, как это сделать.

Капитан откинулся на спинку стула, его взгляд упёрся в фальшивое небо парка. Но он видел не облака. Он видел схемы корабля, тоннели, вентиляционные шахты, слепые зоны, куда не дотягиваются камеры. Он думал о Садоводах – легенде, в которую он никогда не верил. О ведьмах, призраках, тенях, которые, по слухам, забирают тех, кто слишком много видит или слишком громко говорит.

– Предположим, – медленно начал Торн, – что это не миф. Что это… кто-то. Или что-то. Зачем им Хьюдж? Он был никому не интересным балластом. Почти всё своё время Хьюдж проводил, играя в видеоигры: надевает вирт-очки и лежит часами на кровати. Если у вас есть технология, позволяющая бесшумно похищать людей, вы возьмёте кого-то важного. Учёного. Инженера. Офицера. В конце концов, вас или меня. А не Хьюджа.

– Если ты призрак, – тихо сказал Хофман, – тебе не нужны причины людей. Может, он что-то увидел. Может, он был не там, не в то время. А может… – Генерал замолчал, подбирая слова. – Может, он им просто подошёл. По параметрам. Как спелый фрукт срывают с ветки. Не из-за его качеств, а просто потому, что он созрел.

Слово «созрел» повисло в воздухе тяжёлым, зловещим намёком. Оба мужчины помнили старые, полузабытые теории, которые ходили среди первых поколений колонистов. Теории о том, что корабль – это не просто ковчег. Что у него есть своя, тёмная цель.

Торн резко поднялся.

– Хорошо. Допустим, это не сказки. Допустим, на моём корабле есть нечто, что крадет моих людей. Что вы предлагаете? Объявить тревогу? Устроить обыск? Поднять на уши весь «Одиссей» из-за одного пропавшего бездельника, которого, вполне вероятно, просто где-то пересиживает запой?

– А может быть это пираты?

– Пираты?

Это были уже не легенды. А засекреченная часть архива.

В самом начале своего пути звездолёты переговаривались. Перекликались, как огромные левиафаны, плывущие тёмной ночью в глубине безмерного океана. Обменивались новостями, делились проблемами. Чувствовали, что они ещё вместе, хотя радиосигналу с каждым разом требовалось всё больше времени, чтобы связать их вместе. Пока вдруг однажды в радиорубке они ни услышали крик о помощи:

– Всем всем всем! Это «Одиссей-2019»! Приём! Нас атакуют сирианские пираты!.. Берут на абордаж! Они уже внутри корабля!.. Они…

На этом связь оборвалась. В общем чате командиры звездолётов решили с этого момента не засорять эфир по пустякам, а только в случае крайней необходимости. И через некоторое время… «Одиссей-2019», «Одиссей-12», «Ковчег-2», «Посланник-5», «одиссеи», «ковчеги», «посланники». Корабли гасли, как огни засыпающего города, Корабли, которым так и не суждено было обрести свой берег.

Хофман тоже встал. Его лицо было каменным.

– Навряд ли это пираты. Сирианцы бы просто вырезали половину команды, а над остальными проводили бы свои чудовищные эксперименты. Не будем поднимать панику. Я предлагаю начать тихое расследование. Силами людей, которым я доверяю. И… – он сделал паузу, – я предлагаю вам, капитан, быть осторожнее. Если это правда Садоводы, то они уже показали, что могут ходить по кораблю как у себя дома. И если они забрали Хьюджа без причины… то кого они заберут следующим?

Они стояли друг напротив друга среди уютной бутафории парижского кафе, а между ними висела тень целой планеты, превращённой в звезду, и призрак тайны, которая, возможно, была гораздо ближе, чем они думали. Искусственное солнце паркового яруса погасло, имитируя закат, и сиреневатый свет вечерней подсветки улицы сделал их лица бледными и незнакомыми.

– Хорошо, – тихо согласился Элиас Торн. – Начинайте своё расследование. Но тихо, Эрик. Очень тихо. Давайте не будем пугать… кого бы то ни было.

Он повернулся и вышел из кафе, его шаги гулко отдавались в наступающей искусственной ночи. Он шёл не как капитан, уверенный в своём корабле. Он шёл как человек, который только что обнаружил, что его дом кишит термитами. Или чем-то похуже.

Хофман вышел за ним. По пути к лифту он наткнулся на смешного человека в старом, замызганном комбинезоне. Комбинезон был обвешен различными цветными побрякушками, подобно орденам на генеральском мундире. На голове у него были древние стереонаушники, в руке он держал сплетённое из обрывков проводов лукошко. Человек шёл, всецело погружённый в себя, никого не замечая, и чуть не врезался в Хофмана. Хофман остановился. Смешной человек остановился, посмотрел на Хофмана и спросил: – Господин генерал, вы не видели здесь мою курочку, курочку Рябу? Её кто-то украл, а она несёт золотые яички, она всегда мне их приносила. Она хотела, чтобы мы купили на них новый мир. Они такие блестящие, радостно смотреть,… кто-то злой затаился,… в углах, в коридорах,… восемьсот! восемьсот…

Он ещё что-то невнятно бормотал, но Хофман обогнул его и пошёл дальше.

Мистер Дэн был живой достопримечательностью Площади – яруса, стилизованного под заброшенную деревню с призрачным шармом. Пока другие старались забыть прошлое, он, казалось, целиком в нём жил. Его «никчёмная» профессия в корабельных списках значилась как «архивариус-реставратор цифрового фольклора», что на всеобщем языке означало «коллекционер старого хлама».

Он мог часами сидеть на заборе с огромными наушниками на голове, через которые неслась трескучая запись «пения цикад» – звука, который никто на корабле, включая его самого, никогда вживую не слышал, но который он представлял себе по старым записям из своего архива. Он разговаривал с голограммами птиц, подкармливал роботов-уборщиков, которых звал по именам и утверждал, что слышит, как «корабль дышит» по ночам. Его считали безобидным чудаком. Пока не пропал Хьюдж.

Новость о похищение взволновала Мистера Дэна невероятно. Он ходил по Площади, высоко поднимая ноги и размахивая руками, как будто собирался взлететь, иногда подпрыгивал, иногда прятался от кого-то за деревьями. И всё время невнятно что-то бормотал: «восемьсот,.. тригонометрия,.. нет, восемьсот, и,.. и…». Свесив голову набок, он сидел под крыльцом своей хижины, нервно перебирая кусочки пластика, фантики от конфет и старые пробки.

Никто в точности не знал, откуда появился Мистер Дэн. Возможно, он когда-то работал на уровнях гидропоники. Оттуда происходило много странного, там какие-то тёмные личности выращивали запрещённые растения, и эта отрава расползалась по кораблю. Полицейские уничтожали делянки, виновных сажали в карцер. На какое-то время всё успокаивалось, но потом всё начиналось по новой.

А может, он был из интернатовских недоучек, что не вынесли тягот корабельного образования и скитались по ярусам в поисках развлечений. Полиция приглядывала за ними вполглаза, но особо никого не трогала.

В общем, никому до него не было дела.

Вечером Мистер Дэн стоял на пороге «Избушки на курьих ножках», деревянного домика на краю деревни. Воздух внутри пах не просто пылью и травами, а чем-то острым, электрическим – словно перед грозой. В углу, возвышаясь под самый потолок, стоял древний ручной ткацкий станок, заставленный катушками с нитями всех цветов и толщины. Старая Марта сидела перед ним, но не работала, а лишь водила пальцами по амулету, висевшему у неё на шее. Ее спина была напряжена.

Болтали, что она помнит самые первые поколения, и болтали не зря.

Марта Танн, женщина уже зрелого возраста, попала на «Одиссей-6350» по чудовищной ошибке. Она была клиническим психологом, специалистом по техникам глубокой медитации и устойчивости сознания. Её пригласили как консультанта для работы с экипажем миссии на Марс. Но в списках произошла путаница, и её имя оказалось в протоколе для «Одиссея» – проекта, о котором она ничего не знала.

Когда её, как и других, усыпили для «долгого путешествия», мощные гипнотические внушения, наложенные на остальных, разбились об её тренированный ум. Она не видела гибели планет. Не слышала речей о Великом Исходе. Она проснулась в своей капсуле с одной мыслью: «Где я и что это за место?»

Первые месяцы она пыталась достучаться до других. Говорила капитану, учёным, инженерам. Но в ответ видела лишь стеклянные глаза фанатиков, цитирующих вымышленную историю Катастрофы как священное писание. Они верили в это так искренне, что у неё самой начала кружиться голова. Их реальность была прочной, как броня.

И тогда Марта Танн отступила. Она сымитировала лёгкое помутнение рассудка – неопасное, чтобы не привлекло внимания врачей, но достаточное, чтобы к её словам не прислушивались и оставили в покое. Так она стала Старой Мартой, неопасной чудачкой, которая живёт на краю Площади.

Её долголетие не бросалось в глаза. Это не была застывшая юность. Это была невероятная, растянутая во времени старость. Она старела, но очень-очень медленно, словно время текло сквозь неё особым, вязким потоком. Морщины на её лице были не следствием увядания, а скорее картой, вытравленной столетиями наблюдений. В её глазах стояла не мутная пелена старости, а глубина, в которой, казалось, можно утонуть – глубина, не приличествующая обычному человеку.

Она никогда не болела. Раны на её руках (если она их получала) заживали за день-два, не оставляя следов. Она могла просидеть за своим станком сутки без еды и воды, не чувствуя слабости, будто её тело питалось чем-то иным, скрытым от посторонних глаз.

Сама она никогда не говорила о возрасте. На вопросы она отмахивалась шутками: «Я столько всего помню, что забыла, когда родилась» или «Возраст – это просто число, а у меня с числами всегда было плохо». Но в её шутках сквозила странная, неподдельная усталость тех, кто видел слишком много.

Её возраст и память были и её проклятием. Она была живым архивом «Одиссея-6350». Она помнила лица первых «колонистов», чьи прапраправнуки уже состарились и умерли. Она видела, как миф о полёте обрастал новыми деталями, как капитанский мостик перестраивали уже три раза, а деревья на Площади высаживали заново. Она была молчаливым свидетелем, и это знание давило на неё тяжелее любого груза.

– Дэн, – её голос прозвучал тише обычного, почти шёпотом – Что случилось?

– Марта,… Хьюдж,… Восемьсот! Тригонометрия! И! И… и…

– Понятно… – Марта тяжело вздохнула и встала со скамейки. – Иди, присядь. – Она проводила Мистера Дэна вглубь комнаты и усадила его на старый диван. – Успокойся. Успокойся, расслабься и слушай меня внимательно: восемьсот, тригонометрия, индульгенция.

Мистер Дэн поднял голову и ответил: – воспитание, двести десять, ламантин.

А потом уронил голову на грудь.

Через некоторое время он очнулся и новым взглядом обвёл комнату:

– Здравствуй, Марта.

– Здравствуй, Квентин До, с возвращением!

– Как ты думаешь, они ещё долго протянут?

– Вряд ли. Сходи на нижние жилые ярусы, на гидропонных уровнях работают единицы. Остальные уже почти все лежат по своим отсекам в видеоочках: жирные, тупые и ничего не хотящие, кроме бессмысленной видеожвачки. Даже секс и алкоголь их больше не интересуют.

– Значит, теперь уже скоро. Мне нужны коды экстренной связи с командованием корабля!

Старая Марта взяла листок канцелярского пластика, написала на нём несколько строк и подала его Квентину:

–– Возьми, здесь все, что тебе понадобится. Удачи, капитан-инспектор!

Квентин внимательно прочитал написанное, сунул листок в карман и пошёл в направлении центра связи.

Квентин До набрал на коммуникаторе приёмную Хофмана:

– Соедините меня с генералом, код криптон красный, срочно!

Адъютант поднял генерала из постели.

– Ну что там ещё стряслось?

– Код криптон красный, господин генерал! С уровня Площадь.

– Площадь, хорошо. Разблокируйте на ней мой скоростной лифт. Пусть поторопится!

Скоростной лифт быстро доставил инспектора на командирский уровень. Квентин До уверенно открыл дверь модуля генерала Хофмана.

Хозяин кабинета был слегка удивлён.

– Мистер Дэн, ты что здесь делаешь? Курочку Рябу всё ещё ищешь? И, кстати, откуда ты знаешь слово «криптон», да ещё красный? Баба Яга во сне нашептала?

– С курочкой, генерал, всё в порядке. А вот вашему звездолёту грозит большая беда. И вот, кстати, у меня есть одна вещица. На, посмотри! – он покрылся в карманах и выложил перед генералом свой полицейский жетон.

Хофмана долго разглядывал предмет странной формы.

– Значит ты капитан-инспектор галактической полиции? А почему не генералиссимус галактики? Квентин До… Где ты его нашёл? Признавайся! – тон генерала резко изменился. – и что это за галактическая полиция?

– Скажи, генерал, а как ты узнал то, что ты сейчас сказал? – тон Квентина был совершенно спокоен и даже учтив.

– Да что ты мне голову морочишь! Вот же… – он посмотрел на то, что держал в руке – я…

– Я не могу здесь ничего здесь прочитать? – До посмотрел на смущённого генерала и продолжил – Это универсальный жетон галактической полиции. Он опознаваем всеми расами Млечного пути, в том числе и людьми. Внутри жетона находится тактильный передатчик с автоматическим переводом. Значки, на которые ты смотришь и пытаешься прочитать – это буквы универсального языка галакта, на Земле его узна́́ют ещё не скоро.