Карта царя Алексея

– Там, гадаю и жизнь спокойнее? – предположил Первой.

– Ну, в Польше оно не особо, – Матвей немного подумал и убеждённо сказал: – А вот в немецких землях, там да, чинный порядок…

– Вот бы пожить там! – вслух помечтал Первой.

– Хе, – усмехнулся Матвей, – чтоб там жить, деньги надо.

– И всё равно, если случаем деньжат раздобыть, можно б, – не отступался Первой.

– Их и тут добыть можно… – Решив что-то про себя, Матвей приостановился и со значением глянул на товарища.

Сразу поняв, куда тот клонит, Первой оживился:

– Подскажи как?

– Да есть у меня иноземец знакомый, зело любопытный. Ежели ты ему что расскажешь, он отблагодарит. – Матвей запнулся, словно решая, сказать или нет, но потом закончил: – Ежели охота есть, могу свести…

– Так сведи, – не раздумывая согласился Первой и прямо на ходу принялся расспрашивать про иноземца…

* * *

Приспущенные паруса потеряли ветер, и, сбавляя ход, купеческий галеон начал медленно входить в широко раскинувшееся речное гирло. Убедившись, что маневр прошёл удачно, капитан, стоявший возле нактоуза, пригнул поля шляпы так, чтоб холодная морось не попадала в лицо, и махнул рукой.

Бортовой фальконет[25 - Орудие на вертлюге.], послушно выпыхнув язык пламени, окутался дымом, и над водяной гладью, вызывая лоцмана, прокатился, замерев в отдалении, гром пушечного выстрела. С недальнего берега, видимо, уже давно следили за приближающимся кораблём, и от уреза почти сразу, подняв косой парус, отвалил мореходный ял.

Довольно скоро лоцманское судёнышко приткнулось к борту почти остановившегося галеона, и на палубу по спущенному для него трапу поднялся рослый бородатый мужик в подпоясанном кушаком кафтане. Оглядевшись, он безошибочно определил капитана и, обращаясь к нему, громко сказал:

– С благополучным прибытием!

Потом по узкой лестнице поднялся на мостик, по хозяйски встал сбоку большого штурвального колеса, уверенно взялся за его отполированные ладонями рукоятки и, показав на приспущенные паруса, распорядился:

– Поднимай помалу!

Ведомый лоцманом галеон неспешно набрал ход и медленно поплыл по реке между берегов, густо поросших лесом. Там, где деревья местами отступали, виднелись одинокие строения, потом они пошли гуще, и вот впереди замаячил город. На фоне серого северного неба отчётливо прорезался и остроконечный шпиль кирхи, высившийся над оградой Иноземного двора, и купола церквей, а по мере приближения стали хорошо видны и жавшиеся к воде бревенчатые дома да отстоявшие чуть в стороне от них каменные монастырские стены.

Когда же купеческий корабль подошёл к самому городу, лоцман приказал снова приспустить паруса и круто повернул руль. Речное течение мягко прижало судно бортом прямо к пристани, и крашенная охрой грубовато вырезанная из дерева в полтора человеческих роста фигура морской девы почти что повисла над пирсом.

Пока боцман хлопотал со швартовкой, капитан спустился в жилую палубу и прямо у дверей каюты столкнулся с пассажиром, наконец-то решившим встать на ноги. Весь путь, мучимый морской болезнью, он не отрывался от койки, но сейчас, после того как галеон довольно долго шёл по тихой воде, вроде как оклемался.

Увидев капитана, он обтёр бледное лицо ладонью и с надеждой спросил:

– Что, прибыли?..

– Так, гере, мы у Архангельской пристани.

Надо сказать, что такое обращение капитана к человеку, не привычному к путешествию на корабле, было далеко не случайным. Пассажир, всю дорогу страдавший морской болезнью, гере Ван-Лейден был важной персоной и сейчас, представляя интересы голландской торговой компании, имевшей дело с Московией, явно неспроста прибыл в Архангельск.

Хотя касательно цели его прибытия капитан догадывался, но расспрашивать о чём-либо гере Ван-Лейдена у него и мысли не было. Дела торговые полагалось держать за семью печатями, и капитан, лично помогая достопочтенному пассажиру сойти на пристань, считал свою миссию выполненной.

Он, правда, не учёл одного момента. Его галеон, открывая навигацию, первым прибыл в Архангельск, и потому здешний люд, соскучившись за долгую зиму по всяким зрелищам, сбежался на пристань. Судя по всему, гере Ван-Лейден, не ожидавший ничего подобного, слегка растерялся, и капитан поспешил его заверить:

– У московитов так принято…

А народу и впрямь собралось много. Больше того, через малое время от города подкатил возок, и из него выбрался сам воевода, облачившийся по такому случаю в парчовый кафтан. Вообще-то, приезжать на пристань воеводе было вроде бы «невместно», но архангелогородцы уже давно притерпелись к иноземцам, и этот его поступок был принят как должное.

Пройдя сквозь почтительно расступившуюся толпу, воевода подошёл к иноземцам, какое-то время в упор рассматривал новоприбывших и, безошибочно определив кто есть кто, благожелательно спросил:

– По здорову ли добрались, капитан?

Толмач, неслышно выступив из-за спины воеводы, перевёл, и капитан ответил:

– Благодарствую. Морские боги были к нам милостивы.

– Хорошо, – воевода улыбнулся и заметил: – Вижу, отважно шли, поморы сказывают, в гирле ещё стамух[26 - Больших, сидящих на мели льдин.] изрядно.

– Ваша честь, наше дело купецкое, без риску никак нельзя, – без улыбки, с достоинством, но достаточно почтительно ответствовал капитан.

– Ну а ты, мил человек, кто таков будешь? – воевода строго посмотрел на топтавшегося рядом Ван-Лейдена.

Капитан, не первый раз бывавший здесь, наклонился к уху Ван-Лейдена и вполголоса пояснил:

– Это воевода Архангелогородский. Главный тут от царя Московского.

Услыхав такое, Ван-Лейден поспешно сдёрнул шляпу и, согласно принятому политесу, отвесил церемонный поклон.

– Я послан от кумпанства голландского, дабы во всём содействовать торговым делам с государем Московским.

Воевода выслушал перевод и, вроде как в поклоне, наклонил голову.

– Рад приветствовать столь дорогого гости. Милости прошу, – и он сделал широкий приглашающий жест…

* * *

Кормщик Епифан после утомительной вахты сторожко отсыпался на своём рундуке в кормовой каюте, а сменивший его подкормщик Иван Вага, стоя возле крышки трюмного люка, слушал байки собравшихся на носу поморов. Коч шёл в виду берегов, и над ним низко неслись рваные клочья серых облаков. Дул резкий северный ветер, волны били в борт, и от их ударов из-за ставшегося здесь мелководья не качало, а трясло, как на ухабах.

Кто-то из поморов заметил:

– Видать, банка[27 - Мелкое место.] тут, ишь как колотит.

– Да, трясёт изрядно, – согласились с ним, а кто-то даже заметил: – То ж таки море, это на земле так не бывает.

– А вот и бывает, – неожиданно возразил ему старшой. – Ещё как бывает!

– Так ты расскажи, раз знаешь, – начали подзадоривать его поморы.

– Ну раз охота, слушайте, – согласился старшой и начал: – Индрик-зверь всем зверям отец и всем зверям зверь. Он копает рогом по подземелью и идёт по тому подземелью куда хочет, аки солнышко по поднебесью. Когда ж этот зверь взыграется, вся мать-земля над ним всколыхается.

– Это кто ж так говорит? – послышался недоверчивый, со смешком, голос.