Ад находится у океана

Нора встретилась взглядом с остальными. Улыбнулась. Ее шестой «А» в эти самые секунды слушал оперу «Орфей и Эвридика». Или не слушал, а оцепенело прислушивался, парализованный и напуганный звуками, что внушали ужас и приказывали оставаться на местах. Нора знала, что нечто подобное провернули у себя в классах и остальные «сестры».

Крисси, скорее всего, приковала внимание учеников к физической карте Австралии и Океании, и те, как одержимые, сейчас таращатся на острова, котловины и моря, не замечая, как глаза краснеют и наполняются слезами. Никто не интересовался, почему Крисси постоянно использовала именно эту карту. Возможно, таким образом она компенсировала потаенную тягу к клочкам суши, окруженным соленой водой.

Шафран наверняка поставила у доски заику и принудила того читать вслух что-нибудь об индустриализации и коллективизации тридцатых годов. Скука смертная. После этого класс еще несколько дней будет запинаться и тянуть слова. Очередная загадка для родителей и лишний повод отправить детей не в музей, а в профилактический тур по больницам.

С Ангелом было проще всего. Как завуч по научно-методической работе, она могла перемещаться по школе так, как ей заблагорассудится. Впрочем, если уж говорить начистоту, любая из Сестёр Пустоты поступала подобным образом.

– А здесь прохладно, – безразлично заметила Нора. – Это будет Маноева?

– Или она, или Уварова, или Сахнович. – Крисси подошла к двери и вслушалась в звонкую тишину школьного коридора. Ничего. – Правда, Сахнович учится в классе на год старше. Как по мне, она слишком ветреная и громкая для нашего красавчика.

– А Эва симпатизирует многим, не так ли? – улыбнулась Ангел.

– И ни одна из них не дотягивает до уровня Чёрной Матери, – отрезала Нора. – Все симпатии – только для нее! Все усердия – во благо Матери!

Все почтительно замолчали. Крисси даже опустила голову, отчего ее собранный на затылке пучок темных волос задрался. Первой не выдержала Шафран. Будучи самой молодой – двадцать девять лет против тридцати трех Ангела, тридцати одного Крисси и пятидесяти трех Норы, – она частенько позволяла себе лишнего.

– А почему бы мне не сделать этого, а? Я справлюсь не хуже малолетних чувырл, вы знаете.

Нора внимательно посмотрела на нее:

– Ты так сильно хочешь соблазнить Эву?

– Не сильнее вашего, – огрызнулась Шафран. – По крайней мере, я говорю то, что у меня на уме, а не молчу в тряпочку, пока другие листают мои мысли. И что плохого, если это сделает одна из нас?

– Эва не обычный подросток, Шафи. Он может увидеть тебя – или нас. И что будет, если он внесет кого-то в «Этхалсион»?

– Всё равно вы его хотите, стервы. Потому что до усрачки желаете заполучить частичку Чёрной Матери. Прямо туда! Между ног!

А вот это было правдой. Как и то, что загадочное слово «Этхалсион», значения которого не знала даже Беата, терзало их разумы тупым ножом. И всякий раз, когда оно звучало, волоски на коже Сестёр Пустоты вставали дыбом, будто где-то поблизости распахивалась тяжеленная дверь, за которой ютился арктический холод – абсолютный и безжалостный.

– Мы просто не кричим об этом, сестра, – мягко сказала Ангел.

– Потому и стонете только в подушку!

Все расхохотались. Опасный поворот в беседе был пройден.

– Знаете, я, пожалуй, схожу за Маноевой, – произнесла Крисси. – Они с Эвой хотя бы учатся в одном классе.

Никто ей не возразил.

2

Крисси прошла в западное школьное крыло, где в этот момент находился седьмой «Б», класс Эвы, и остановилась перед дверьми кабинета № 22. Тронула языком лабрет в губе и одновременно с этим твердо постучала и дернула на себя дверную ручку. На мгновение зажмурилась, попав в яркие всполохи дневного света. На лицах учеников проступило облегчение.

Эва сидел на месте у окна и что-то быстро записывал в красную тетрадь. В ту самую тетрадь. Это мало походило на конспект урока – хотя бы потому, что подросток старательно закрывал страницы плетнем из головы, свободной руки и плеча. Его соседка по парте делала вид, будто не замечает этого.

«"Этхалсион". – Сердце Крисси застучало быстрее. – Еще одна загадка. Второе слово оттуда. Конечно, Шафи права. Мы все хотим этого мальчонку, потому что он – частичка Чёрной Матери. И с этой частичкой можно взаимодействовать самым естественным образом».

Заметив появление Крисси, Эва встревожился и убрал тетрадь.

– Мне нужна Виктория Маноева. – Карие глаза Крисси принялись обшаривать класс. – Кто-то был весьма неаккуратен при посещении дамской комнаты. А значит, пришло время уборки и коротенького разговора между девочками на предмет гигиены и трудолюбия.

Молоденькая учительница, объяснявшая классу подоплеку рассказа «О чём плачут лошади» Фёдора Абрамова, скривилась. Она вела урок, а ее так грубо прервали. Да, именно что прервали! В конце концов, существовал кодекс профессиональной этики, согласно которому педагоги должны уважительно вести себя по отношению друг к другу, особенно перед учениками. Но о каком уважении, скажите на милость, может идти речь, если педагог врывается на чужой урок, оставляя при себе и вежливость, и извинения?

Крисси без труда уловила раздражение этой молоденькой потаскушки. Припомнила, что ее зовут Арина Кулешова. А для таких никаких отчеств. Только не для обладательниц огромных, крестьянских ступней, запакованных в безвкусные синие туфли.

Между тем Вики Маноева, девочка с крашенными в розовый цвет волосами, густо покраснела. Поднялся смех. Кто-то неприлично заржал, зажимая пальцами нос.

– Но я ничего такого не делала! – выкрикнула она, крутясь на месте и растерянно оглядываясь. – Я даже не была сегодня в туалете! Кого угодно спросите!

– Ага, подтверждаем: у Маноевой запор! – поддакнул кто-то, подняв уровень шума на новый уровень.

– Встань и выйди, Маноева! Не срывай мне урок! – взвизгнула Кулешова. Она вскочила, едва не опрокинув стол, и указала на дверь, надеясь, что для Крисси, попавшей в прицел указательного пальца, это будет оскорбительно.

– Но я ни при чём, Арина Захаровна!

– Немедленно покинь класс и убери за собой!

Вики покорно вылезла из-за парты и поплелась к выходу, показав острослову средний палец. Никто не засмеялся. Крисси повстречала ее гробовым молчанием. Всем без исключения вдруг стало жалко девочку, которую посреди урока забирала женщина со столь бесстрастным и жестоким лицом.

Крисси и Вики ушли.

3

Вики не видела причин для того, чтобы ее куда-то волокли. Хотя, если так подумать, это было на порядок лучше, чем выслушивать что-то там о лошадях от мимишной училки.

– Кристина Константиновна, но я правда ничего такого не делала, – протянула она. Получилось жалобно, как и задумывалось. – Кто вам вообще сказал, что это была я? Настучал кто-то из моего класса, да?

Кристина Быкова, их учительница по географии, никак не отреагировала на это. Шелестя складками черных брюк-палаццо и рукавами белой блузы, она безмолвно шагала по школьным коридорам, залитым солнцем. Лицо – отстраненное и совершенно чужое, будто гнездо, обсиженное холодными мыслями. Вики едва поспевала за ней.

Как и ожидалось, они пришли к женскому туалету, одному из трех, приходившихся на весь второй этаж.

Учительница распахнула дверь:

– Проходи, Маноева. Тебе понравится.

– Понравится? Вы серьезно?

Вики ожидала увидеть рулоны туалетной бумаги, что разбухают в раковинах под струями воды; наливаются влажной рыхлостью и чавкают, если их потрогать. Заодно вообразила мерзкие потоки, вырывающиеся из-под туалетных кабинок, потому что кто-то додумался засорить унитазы. Словом, Вики рассчитывала обнаружить следы обычных школьных проказ. Вопреки ее ожиданиям, в туалете было чисто, если не сказать «стерильно».

Чисто – да. Но отнюдь не пусто.

У Вики упало сердце, когда она увидела Ангелину Сысоеву, завуча по научно-методической работе. Значит, она, Виктория Маноева, единственная дочь Венеры Маноевой, и впрямь во что-то вляпалась. Екатерина Шафран, смотревшая исподлобья, и вечно невозмутимая Элеонора Дьяконова произвели на нее куда меньшее впечатление.

– Здравствуйте, – пробормотала Вики, размышляя, не стоит ли назвать всех по имени-отчеству. Решила, что не стоит. – Я ничего плохого не сделала, честно. Только не говорите маме, пожалуйста. Я всё уберу! Но… здесь вроде и так чисто.

– Ангел, что от Беаты? – спросила Элеонора Дьяконова. Ее глаза, немигающие, как у голодной черепахи, неотрывно следили за девочкой.