Кладбище под кроватью

Ким кашлянул, безошибочно распознав хладнокровный сарказм.

– Я собираюсь подышать свежим воздухом. Будьте любезны, отправьте за мной кого-нибудь из персонала, если прибудет курьер с письмом на мое имя.

– Именно так я и поступлю, господин Отцевич. И не забудьте накинуть плащ: снаружи промозгло.

Ким кивком поблагодарил ее и поднялся на второй этаж. И опять звуки словно растворились в удушающей, ватной атмосфере гостиницы. Детектив подошел к двадцать шестому номеру и прислушался к сосущей тишине внутри. Ничего. Он отступил, и под его весом скрипнула половица.

Из-за двери раздалось приглушенное женское хихиканье.

Ощутив легкий стыд, Ким поспешил к себе. Забрал плащ, после чего заглянул в саквояж. Среди личных вещей лежал револьвер, заблокированный в наплечной кобуре. Оружию было спокойно среди сменного белья, и Ким тоже успокоился.

Детектив пересек вестибюль и выбрел наружу. Фюрстенберг никак не отреагировала на это. Снаружи действительно гулял холодный ветер, таща в себе сырость. Бежевый плащ детектива затрепетал, будто флаг, которым обернули тучного манекена. Болотистые равнины по-прежнему курились блеклой дымкой.

Старательно игнорируя собаку-демона с тощим брюхом, сторожившую парадный вход, Ким сошел со ступеней. Пригляделся к подъездной дорожке. Гравий плохо подходил для ловли следов машин, но это не помешало детективу прийти к очевидному выводу: за последние сутки его «Победа» была единственным транспортом, навестившим это скорбное место.

Он вздохнул и, скрипя гравием, двинулся за угол. Позади здания обнаружился розарий, как и говорила Фюрстенберг. Только розы в нём росли отвратительно черные, невозможного цвета сгоревшей бумаги. Под тусклыми лучами солнца они напоминали чудовищную бумагопластику. А еще пахло свежей землей.

Сделав несколько шагов, Ким ощутил, как ноги наливаются покалывающим свинцом.

В центре розария зияла вырытая могила.

Никакого иного определения при виде ямы длиной в человеческий рост и глубиной в два метра у Кима не возникло. Могила. Самая настоящая. Он подошел чуть ближе и вздрогнул, обнаружив нечто анекдотичное.

На холмике свежей земли лежали десять миниатюрных лопат.

Не более пары сантиметров каждая. Черные кривые рукоятки, сверкающие полотна.

– Какого чёрта? – пробормотал Ким.

Промелькнула мысль, что именно этими крошками и была вырыта могила. Он подобрал одну из них и попытался вскопать ладонь другой руки. И сейчас же пожалел об этом. Блестящее полотно без труда вошло под мозоль и приподняло ее. Выступила кровь. Маленький инструмент был острее бритвы.

– Дрянь небесная! – воскликнул детектив.

Лопатка полетела в могилу. Ворча от боли и досады, Ким пинком скинул в земляной зев остальные инструменты. Приник губами к порезу, ощутил, как язык поддел не до конца срезанный лоскут кожи. Детектива едва не вырвало, и он оставил руку в покое. Похоже, прогулок на сегодня достаточно.

Едва он, мрачнее тучи, ступил в вестибюль гостиницы, как раздался голос Фюрстенберг.

– Вас никто не искал, господин Отцевич…

Киму показалось, что фраза была намеренно оборвана, потому что полностью звучала примерно так: «Вас никто не искал, господин Отцевич, и вряд ли будут». Он выжидательно замер перед стойкой. В нём кипело негодование, но он не знал, как его выплеснуть. В конце концов, он сам подошел к яме и сам поранился. А еще он сглупил, когда сорвал злость на тех странных лопатках.

Зеленоватые глаза Фюрстенберг опять утвердились в центрах линз.

– Вы поранились, господин Отцевич.

– Откуда вы знаете? – с шумом выдохнул Ким.

– У вас рот в крови.

Выудив смятый носовой платок из кармана плаща, Ким отер губы, особо не заботясь, стали они чище или нет. На смену платку пришел бумажник. На стойку легли оранжевые купюры.

– Я задержусь еще на сутки. Что-то мне подсказывает, что курьер опоздает.

Купюры незамедлительно сграбастала морщинистая рука.

– Ваш обед готов, господин Отцевич. Подадим, как только вы проголодаетесь.

– Вы же не знали, останусь я или нет.

– Мы готовим на всех.

– Ну да, верно. Простите.

Оставив непробиваемую Фюрстенберг в покое, Ким поднялся на второй этаж. На сей раз решил не подслушивать. В ванной промыл рану, после чего заклеил ее пластырем. Несмотря на прогулки и нескончаемые подъемы по лестнице, аппетит у Кима так и не разыгрался. Желая компенсировать ночной недосып, он завалился спать и проспал до самого вечера, пока не пришла пора идти на ужин.

Внизу его уже поджидала администраторша. Чуть сгорбившись, она замерла перед стойкой, выйдя на непривычное место. Ее очки тоскливо поблескивали.

– Вы пропустили обед, господин Отцевич, – заявила Фюрстенберг, едва он сошел с лестницы, соединявшей вестибюль и второй этаж.

– Каюсь. Решил вздремнуть.

– Вы не должны пропускать приемы пищи. От этого зависит ваш сон.

– От этого и от крыс, верно, госпожа Фюрстенберг?

Фраза прозвучала чуть громче, чем следовало, и она вполне могла достигнуть ушей других постояльцев или персонала гостиницы. Ким приготовился услышать чьё-нибудь праведное возмущение или негодующий шепот, но тишина в «Синих холмах» будто обрела бархатную густоту.

Либо всем было плевать на крыс, либо это славное про?клятое место пустовало.

Губы Фюрстенберг растянулись в сухой улыбке, но глаза, взятые в плен очков стрекозы-модницы, злорадно торжествовали.

Пожав плечами, Ким проследовал в сумрачный обеденный зал. Столик на одного уже поджидал его. За окнами сыпал мелкий черный дождик. И опять никакого электричества, только керосиновая лампа. Романтичный ужин в одиночестве – что может быть лучше? Тоска и отчаяние охватили Кима, будто он был последним человеком на планете, доживавшим деньки в паршивом месте.

Накрытый стол поприветствовал его блюдом под блестящим колпаком и открытой бутылкой «мерло». Вино просто ждало, когда его выпьют. Ким разместился на стуле и постелил на коленях салфетку. Взглянул на Фюрстенберг, проводившую его до столика.

– Госпожа Фюрстенберг, у меня к вам нижайшая просьба.

Крышка покинула блюдо, и взору открылась тарелка отличного узбекского плова на баранине. Жирный и маслянистый, он так и просил, чтобы в него погрузили пальцы и отправили в рот. Рядом стояла мисочка с салатом из шпината, за которой покоились половинки лепешки.

– Я вас слушаю, господин Отцевич.

– Я бы хотел принимать пищу вместе с остальными постояльцами.

– Мне казалось, ваше пребывание здесь – тайна.

– Я бы тогда не афишировал о том, кто я. – Ким с несвойственной ему робостью проследил за тем, как Фюрстенберг наливает вино в бокал. Лилось прекрасно, разжигая аппетит. – Чем они вообще заняты, госпожа Фюрстенберг? Они хоть живые?

– Не мертвее вас, господин Отцевич. Обычно все спускаются на обед, который вы так неблагоразумно пропустили. Завтрак мало кого волнует, потому что к нему надо рано вставать.