Опойца и сушь

Истимир тем временем не сводил встревоженного взгляда с лица сборщика податей. Спутанная борода. Камешки острых скул. Сращенные землей веки. Господи, сращенные землей веки, будто за ними никогда не было глаз! Впрочем, не только это занимало косца.

– А зачем его связывать? – наконец спросил он.

– Не знаю. Чтобы на руках не тащить?

– А кляп тогда для чего? Он же молчаливей рыбы.

– Без понятия. Это же Третьяк. Не бери в голову.

– Староста молвил, что Коростный перекресток – дурное место. Нечистое. Я вот что смекаю. Скотова топь находится в четверти версты отсюда, но тело до нее так и не дотащили. Почему?

Лесьяр захлопал ресницами. Хмель от медовухи давно выветрился. За глазами накапливалась головная боль. А тут еще неугомонный косец пытал его не хуже батьки Людевита на воскресной службе.

– Слушай, давай… давай просто сделаем это, хорошо?

Однако затуманенный взор Истимира по-прежнему разыскивал истину.

– Убивцы испугались Скотовой топи. Или той силы, что там рыщет, – протянул он. – Но веревки и кляп?

Лесьяр, совершенно опустошенный, сел на край могилки. Взял баклагу с медовухой. Приложился.

– Тебе дождь нужен или нет?

Этот простой вопрос отмел все сомнения.

Приятели еще немного отдохнули, потом сложили косоворотки в котомки, оставшись голыми по пояс. Затея с кляпом показалась баловством, и тряпка, врученная старостой, так и не увидела Божий свет. Однако руки и ноги покойника всё же связали – чтобы те по пути не цеплялись за всё подряд. После, захватив петлями щиколотки трупа, они соорудили себе по веревочной лямке на плечи.

Южная чаща встретила их той же влажной, удушливой жарой. Словно кто-то развесил белье в растопленной бане. Воздух заползал в глотки приятелей с неохотой, противясь их жадным ртам. Солнце, мелькавшее за ветвями, покоряло зенит. Впрочем, косца и бондаря то и дело охватывал озноб: каждому их шагу вторило омерзительное постукивание.

Голова покойника считала затылком корни.

– Какие планы на конец седмицы? – Лесьяр с раздражением обнаружил, что едва не шептал. Чертов опойца! Неужели он боялся разговаривать при нём? Он откашлялся, возвращая голосу былую уверенность. – Может, как-нибудь горло промочим?

Истимир подсунул пальцы под веревочную петлю. Ощутил, как на плече лопнул волдырь, оставленный озверевшим светилом.

– Не могу, друг мой бочечный. Любомила к какой-то шарлатанке в Новотроицкую тащит. Хочет, чтобы та картишки нам раскинула.

Упоминание жены косца отдалось в груди Лесьяра далеким и неясным стоном. Будто он изо дня в день глядел на чужое пламя. Впрочем, это не мешало ему изредка подсаживаться на огонек.

– А что наперед знать хотите? Удачу? – спросил он, пряча поглубже змею под названием ревность.

– Если бы. – Истимир хмыкнул, и его пробрал мороз по коже, когда мотавшийся позади покойник издал схожий звук. Словно сборщика податей забавляла вся эта ситуация, вся их болтовня. – Любомила на сносях. Хочет знать пороги и стремнины, уготовленные амурчику.

Нежданная новость показалась Лесьяру ржавым мясницким крюком, вошедшим ему под ребра. Он широко раззявил рот и запнулся. Однако с душевной болью внутри зрело и злорадство. Ну а как же? А вдруг он семечко посадил?

– Ты чего? – Истимир смерил приятеля недоверчивым взглядом.

– Ерунда. Притомился малость.

Вскоре и без того густой воздух наполнился торфяными миазмами. В головах приятелей образовалась легкая дымка, показывающая мир будто через бычий пузырь. Здешняя почва чмокнула, и Истимир, зачерпнув влаги обоими лаптями, в который раз позавидовал сапогам Лесьяра.

Впереди разворачивалась Скотова топь.

Она являла себя неторопливо, с туманной загадкой, словно танцовщица, умирающая от яда. Два из шести путников, пересекавших Коростный перекресток, обязательно разбивались или калечились, когда обезумевшие лошади бросались в Южную чащу, волоча за собой телеги и брички. Топь, простиравшаяся на многие маховые сажени, манила животных. Глотала их вместе с хозяевами, чтобы затем поглубже спрятать в своих смердящих карманах.

Изумрудные поля ряски трепали редкие метановые пузыри. Стволы сосен напоминали жертв чудовищных пожаров. Солнце едва пробивалось сквозь миражи испарений.

– Давай-ка сюда нашего господина сборщика податей. – Окончательно взмокший Лесьяр махнул в сторону коряги, торчавшей изо мха в каких-то трех шагах от стоячей воды.

Они подтащили покойника к бережку Скотовой топи. Раздалось утробное мычание, и в сторону отпрыгнула здоровенная жаба. Настоящий бородавчатый монстр. Истимир отмахнулся от нее и скинул веревочную петлю. С сомнением уставился на приятеля, пока тот потчевал себя найденной морошкой.

Вопреки ожиданию, во рту от ягод стало противно и слякотно, и Лесьяр скривился. Всё-таки не стоило брать медовуху в такую жару. Впрочем, его бодрила весть о том, что Любомила беременна. И от кого? А бог его знает. Родит – будет видно. Бондарь скабрезно заулыбался.

– Господи, Богом клянусь: как вернемся, завалюсь спать. – Истимир тяжело плюхнулся задницей в мох. Штаны сразу же ощутимо промокли. Но вставать всё равно не хотелось. – Буду дрыхнуть до самой Пасхи, помяни мое слово.

– Я тоже. – Лесьяр пристроился рядом.

– Только Любомила храпит как про?клятая.

– Вот уж точно! – Лесьяр хохотнул и осекся. С языка сорвалось то, что предназначалось разве что потаенным снам.

Лицо Истимира словно отвердело. Взгляд косца принялся бесцельно шарить по тошнотворному пейзажу топи.

– Что ты сказал?

– Ничего.

– Откуда ты знаешь, как именно Любомила спит? Что ты, твою мать, только что сказал?!

– Господи, случайно вырвалось. – Лесьяр понимал, что тонет, проколовшись на такой малости, и всё равно хватался за соломинки. – Дружище, братец, я ведь просто беседу поддержал, только и всего.

Намечавшуюся ссору разрезало одно-единственное слово, вынудившее приятелей одновременно вздрогнуть.

– Брешет.

Истимир и Лесьяр с испугом вытаращились. Кто-то позади, судя по звукам, устраивался удобнее. Скрипнула коряга. Шаркнула нога. И всё это доносилось оттуда, где лежал их мертвый груз. Безжизненное тело. Дань Скотовой топи в обмен на дождь.

Ледяные когти ужаса прошлись по самообладанию Лесьяра. Он содрогнулся, обнаружив, что его правая рука сама собой сотворяет крестное знамение. Однако жест либо ничего не значил в Скотовой топи, либо попросту не имел никаких чудотворных сил. Копошение продолжилось, и бондарь резким движением обернулся.

К коряге привалился покойник.

Бывший сборщик податей растирал запястья, словно мог чувствовать боль. Сброшенные веревки валялись поблизости. Глаза, припорошенные землей, так и не открылись. Казалось, мертвец ориентировался исключительно на слух.

Истимир вскочил как ужаленный. Угодил левой ногой в воду, взбаламутив ряску.

– Т-ты… П-почему т-ты…

– Я вот тут послушал вас, парни, и могу сказать, что кое-кто из вас умрет. – Кашляющий голос покойника звучал почти дружелюбно.