Генерал Корнилов

Встреча оказалась как нельзя кстати. Генерал ведал резервами. Посол достал портсигар, раскрыл. Они закурили.

Время антракта было недолгим, поэтому посол приступил прямо к делу. Ему стало известно, что правительство намеревается освежить петроградский гарнизон: части ненадежные, распропагандированные, зараженные социал-демократизмом, вывести и отправить на фронт, а на их место доставить в срочном порядке несколько частей с фронта.

В тоне светской непринужденной беседы посол умело разыграл недоумение человека, далекого от военных дел, однако озабоченного обстановкой, о которой он обязан доложить по роду своих обязанностей.

– Неужто революционная пропаганда в гарнизоне настолько велика? Это же возмутительно!

На лице генерала отразилось колебание. Он не имел права вести подобные беседы, тем более с иностранцем. Однако признательность за недавнюю услугу победила долг.

– Вы разве ничего не слышали о беспорядках на Выборгской стороне? Тогда судите сами, что за дух в нашем гарнизоне… Что касается меня, то я считал и настаиваю до сих пор: чистка в гарнизоне необходима. Помилуйте, зачем нам в Петрограде столь ко войск? Тем более что они совершенно ничем не заняты, они бездельничают, скучают и развращаются. Ими отвратительно ко мандуют!

– Но рабочие беспорядки? – заметил посол, разглядывая кончик тлеющей папиросы.

– В Петрограде необходимо оставить тысяч сорок, не больше. Эт-того достаточно! Ну, на всякий случай я бы еще добавил тысяч двадцать казаков. Эти силы легко справятся с любыми беспоряд ками.

На вопрос, ожидается ли развитие беспорядков, генерал ответил не сразу. Он смотрел себе под ноги, папироса в его руке потухла.

– Прошу вас оставить все свои сомнения, генерал, – поощрил его посол. – Я ваш друг, вы же знаете. Тем более мы союзники и у нас общие цели.

Губы генерала задрожали, он стиснул зубы и быстро взял себя в руки:

– Я вот что вам скажу… Все, как говорится, в руце Божией. Но я опасаюсь не народа, не рабочих… нет, нет! Армии!.. Да, армии! Вы знаете, сколько солдат расквартировано в самом Пет рограде, в Гатчине, Павловске, Красном Селе? Петергоф добавь-те, Царское Село… Двести пятьдесят тысяч! Такое количество имеет боевая армия и держит фронт, а то и наступает. Вы представляете теперь? Поэтому-то я и боюсь, – заключил негромко генерал, качая головой. – Если Бог покарает нас революцией, то ее произведут не рабочие, а армия, солдаты!

Откровенность генерала, его безыскусное волнение омрачили настроение посла. Блистательный спектакль утратил свою прелесть. Он не стал дожидаться окончания и уехал из театра. По дороге домой он неожиданно приказал шоферу везти его в посольство. Новость о близкой замене столичного гарнизона свидетельствовала о появлении силы, способной вмешаться в развитие событий самым решительным образом.

В пустом таинственном дворце посольства стояла поздняя ночная тишина. Беззвучной тенью посол миновал неосвещенный вестибюль и поднялся в кабинет. Ярко вспыхнул свет под потолком. На рабочем столе были аккуратно приготовлены текущие бумаги, отдельно, сбоку, лежало два пакета. Не снимая пальто, посол присел к столу и первым делом взялся за конверты.

Пакет из Парижа содержал перехваченный циркуляр германского министерства иностранных дел. Этот секретный документ рассылался работникам посольств, аккредитованным в нейтральных странах.

«Доводится до вашего сведения, что на территории страны, в которой вы аккредитованы, основаны специальные конторы для организации пропаганды в государствах, воюющих с германской коалицией. Пропаганда коснется возбуждения социалистического движения и связанных с последним забастовок, революционных вспышек, сепаратизма составных частей государства и гражданской войны, а также агитации в пользу разоружения и прекращения кровавой бойни. Вам предлагается оказывать всемерное покровительство и содействие руководителям означенных контор».

Вывод из прочитанного был один: война на два фронта истощила силы Германии. Вильгельм II изнемогает и лихорадочно ищет выхода из разорительной войны.

Второй пакет был местный, доставленный не по почте, а с посыльным. Узнав почерк, посол Палеолог почувствовал укол тревоги. Этот человек, его давнишний тайный информатор, обращался в посольство чрезвычайно редко, лишь в самых экстренных случаях.

Посол нетерпеливо разорвал конверт.

«Я не могу ждать до завтра. Сообщаю вашему превосходительству крупную новость: г. Штюрмер ушел в отставку и заменен на посту председателя Совета Министров г. Треповым».

Вот это новость! Все-таки император настоял на своем, поступил по-своему. Помогло, несомненно, его пребывание в Ставке, куда не доставали руки тех, кто крутился вокруг Распутина.Это было известно: едва император освобождается от влияния императрицы, он способен на превосходные решения!

Палеологу вспомнилось…

Когда Штюрмер еще находился у власти, французский посол заявил ему протест против возрастающих препятствий русской администрации по отношению к французским промышленникам. В конечном счете от этого страдает лишь оборона. А что может быть сейчас важнее обороны, важнее разгрома врага и достижения победы?

– Я взываю к вашему авторитету, господин премьер-ми нистр, – с чувством оскорбленного достоинства чеканил по сол. – Я надеюсь, что вы прекратите эти скандальные злоупот ребления!

Штюрмер отреагировал мгновенно.

– Помилуйте! Скандальные – это слишком сильно сказано, господин посол. Я могу допустить лишь некоторую небрежность. Но все равно я вам благодарен за указание на эти… назовем их так: упущения, изъяны военного времени.

Как опытный придворный, он владел искусством больше сказать взглядом, нежели словами. Уж кому-кому, как не господину послу знать о хищной природе своих соотечественников, так называемых предпринимателей!

Палеолог разыграл возмущение, негодование, его мелкое, непородистое лицо приняло огорченный вид.

Убийство Столыпина обрекло русское правительство на старческую немощь – с сентября 1911 года кабинет министров, как правило, возглавляли престарелые, еле передвигавшиеся сановники.

О маразме Горемыкина рассказывали массу анекдотов. Но и сменивший его Штюрмер не выглядел молодцеватей – такая же развалина. Невольно создавалось впечатление, что император Николай II, подыскивая кого бы назначить во главе правительства, перетряхивает сундуки родовитой, но вконец одряхлевшей рухляди.

На взгляд посла Палеолога, как Горемыкин, так и Штюрмер являлись классическими представителями замшелой старорежимной бюрократии, вся деятельность которой строилась на связях, на влиятельных знакомствах. Бурная действительность стремительно обогнала ветхих старцев, и оба изо всех сил старались соблюсти одно: выглядеть на своем посту достойно. Штюрмеру это удавалось во многом благодаря давней дружбе с министром двора графом Фредериксом и доверительным отношениям с генералом Алексеевым. Как Фредерике, так и Алексеев имели исключительное влияние на царя… Иностранные посланники при русском дворе, все без исключения, прекрасно знали, что у самого подножия нового премьер-министра укрепляются и понемногу входят всилу такие многообещающие фигуры, как Протопопов и Добровольский.

Знал ли Штюрмер, что и ему готовится замена? Догадывался ли? Едва ли… Буквально на днях посол Палеолог вынужден был обратиться к нему по делу крайне неприятному, однако болезненно задевающему престиж Франции. С этим делом к содействию посла обратился шустрый и бесцеремонный Сико, представлявший в России интересы фирмы «Рено» (впрочем, только ли «Рено»?!). Природное нахальство этого марвихера раздражало посла, однако Палеолог, помня о покровителях Сико в Париже, вынужден был терпеливо слушать. Претензии Сико сводились в основном к тому, что доходы французских предпринимателей в России стали вдруг резко падать. Причины? Рогатки русской бюрократии. Посол кивнул. Наглые махинации Сико с его компанией были ему известны. Ловкачи привыкли получать с каждого вложенного рубля десять рублей прибыли. В настоящее время, при товарном голоде и возрастающей инфляции, власти делают попытки обуздать эти алчные аппетиты… Отпуская Сико, посол не сказал ни слова об аппетитах охотников за шальными прибылями, но лишь пообещал поднять этот вопрос где следует. Он уже знал, что завтра будет принят самим председателем Совета Министров.

– Нет, господин премьер-министр, я настаиваю на своих обви нениях. Я готов с цифрами на руках доказать, что Россия может сделать для нашей победы больше втрое, вчетверо. Я вынужден говорить об этом, потому что Франция уже истекает кровью, в то время как…

– Господин посол, мы уже потеряли на полях сражений более миллиона человек!

– Миллион! В таком случае Франция потеряла в четыре раза больше! – запальчиво воскликнул Палеолог.

Штюрмер потерял дар слова. При всей своей изощренности в словесных распрях он не совладал с собственным изумлением.

– Каким образом, позвольте спросить? – наконец промолвил он.

– Очень просто. – И посол пустился в объяснения, в подсче ты. Он назвал цифру населения России: 180 миллионов человек. Французов на планете гораздо меньше: всего 40 миллионов.

– Я взываю к справедливости, господин премьер-министр. Россия, поскольку она так велика, обязана и нести потерь в четыре с лишним раза больше! Разве я не прав?

Штюрмер пробормотал:

– Я никогда не умел оперировать с цифрами. Но вы же знаете, что наши мужики безропотно жертвуют своими жизнями!

Мужики! – не унимался Палеолог. – Позвольте вам заме тить, что центр тяжести в военных потерях вовсе не в числеубитых. Нет, нет, вы ошибаетесь! Центр тяжести совсем, совсем в другом! Господин премьер-министр, ну разве вы можете ставить на один уровень культурное развитие французов и ваших мужиков? В России поголовная неграмотность, ваша армия представляет собой невежественную, бессознательную массу. В то время как у нас в окопах, в первых рядах, бьются и гибнут молодые люди, проявившие себя в науке, в искусстве, все это люди талантливые, утонченные. Поймите же, это сливки, это цвет человечества! Так какое же может быть сравнение потерь наших с вашими потерями? Наши чувствительнее, наши непоправимее. Нельзя сравнивать жизнь невежественного дикаря с жизнью человека просвещенного…

Посла отрезвил пристальный, угрюмый взгляд премьер-министра. При всей своей светскости Штюрмер с трудом сдерживал негодование. Союзный представитель, явно спутав Петроград с Алжиром или Дакаром, переступил последнюю грань дозволенного. Франция, быстро и бездарно погубив свои колониальные туземные дивизии, без всякого зазрения совести домогалась «русских сенегальцев». Неграмотные мужики, оставляя по деревням и селам вдов и сирот, обязывались жертвовать жизнями во имя дальнейшего процветания прекрасной Франции.

Стараясь, чтобы голос его звучал ровно и бесстрастно, Штюрмер закончил этот оскорбительный разговор ничего не значащим обещанием:

– Господин посол, я сейчас же проверю все то, что вы были так добры мне сообщить…

Из дневника Мориса Палеолога.

«Суббота. 5 февраля, 1916 г. Три дня всюду собирал сведения о председателе Совета Министров. То, что я узнал, меня не радует.

Штюрмеру 67 лет. Человек он ниже среднего уровня. Ума небольшого, мелочен, души низкой, честности подозрительной, никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить.

Происхождения он немецкого, как видно по фамилии. Он внучатый племянник того барона Штюрмера, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Св. Елены.

Ни личные качества Штюрмера, ни его прошлая административная карьера, ни его социальное положение не предназначали его для высокой роли, ныне выпавшей ему. Все удивляются этому назначению. Но оно становится понятным, если допустить, что он должен быть лишь чужим орудием, тогда его ничтожество и раболепность окажутся очень кстати. Назначение Штюрмера – дело рук камарильи при императрице, за него перед императором хлопотал Распутин, с которым Штюрмер близко сошелся. Недурное будущее все это нам готовит!»«Понедельник, 7 февраля. Штюрмер назначил управляющим своей канцелярией Манасевича-Мануйлова. Назначение скандальное и знаменательное.