Генерал Корнилов

Гучков брал в расчет еще и такое чисто российское качество «первого революционного командующего», как интеллигентность. Русский интеллигент – природный ненавистник самодержавия. Начав с возмущенной воркотни на кухнях, разночинцы вылезли на авансцену исторических событий. Осуществлялось то, о чем им грезилось. Плебейский страх исчез, ибо не стало ни бдительных дворников, ни туповатых городовых, ни хамоватых, но въедливых жандармов. Образно говоря, над русским обществом, возбужденным отречением, разразилась гроза свободы!..

В пользу Корнилова как военачальника, солдатского командира свидетельствовала еще прямо-таки фанатичная преданность ему нижних чинов (не совсем понятная Гучкову). Высокое начальство постоянно упрекало Корнилова за потери в боях, однако солдаты (да и офицеры тоже) готовы за своего генерала в огонь и в воду… Фронтовая жизнь уберегла Корнилова от распутинщины. Генерал избежал приемной этого грязного и наглого временщика. 2 марта в 6 часов вечера за подписью Родзянко в Ставку на имя генерала Алексеева ушла телеграмма с указанием «командировать генерала Корнилова в Петроград на должность командующего войсками округа».

Алексеев, подхватив жестокую инфлюэнцу, мучился от высокой температуры. Градусник показывал выше 39. Глаза слезились, голова была тяжелой. Хотелось лечь, забыться, прекратить всякое движение… Ах, как не вовремя он заболел! Сейчас решалось главное. Завершалась длительная скрытая интрига со сменой государя на троне. Военные дали втянуть себя, понадеявшись на свою силу, на свое влияние, однако эти сила и влияние дают осечку в Петрограде. Армию словно отодвинули в сторонку. Становилось несомненным, что политики переигрывают генералов. У думских болтунов по-прежнему оставалось право отдавать приказы.

Царь, жалкий, постаревший, в эти часы болтался в своем поезде, подобно горошине в перезревшем стручке. А царский поезд сновал между Могилевом и столицей. Последней ночью генерал Рузский почему-то вдруг спровадил его обратно в Ставку. Интересно, почему он так решился поступить? Кто приказал? На свою ответственность Рузский подобного поступка совершить не мог.

Да, слишком не вовремя он подцепил эту изнурительную болезнь. Именно сейчас требовалась холодная, ясная голова. Царское отречение произошло по плану. Но почему заминка с Михаилом? Войска ждут приказания присягать новому государю…

Распорядительная телеграмма Родзянко составлялась под диктовку Гучкова. Поучая председателя Думы, Гучков чувствовал себя в стихии изощреннейших интриг. В такие исторические дни каждое слово, любой жест обретают особенное значение. Он настоял, чтобы в телеграмме так и указать: «командировать». В этом слове угадывается оттенок чего-то уже окончательно решенного и не допускающего никаких кривотолков. Подумав, он посоветовал сделать приписку: «… для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии». Генерал Алексеев, педант и формалист, обязан уразуметь, что в назначении Корнилова заинтересованы высшие силы. Какие? А вот уж это не его ума дело! Наступит время – все узнает и поймет.

Гучков прекрасно знал, что оба генерала, Алексеев и Корнилов, давно не ладят между собой. Однако ничего, поладят. Так требуется.

Через десять минут на узел связи принесли телеграмму генерала Аверьянова. Ее отправили вдогонку телеграмме Родзянко. От своего имени Аверьянов просил генерала Алексеева «осуществить предложенную меру, дабы помочь Временному комитету Государственной думы, спасающему монархический строй». Аверьянов хорошо знал начальника штаба Ставки. Несомненно, Алексеев обескуражен всем развитием событий. Пусть возьмет себя в руки: надежды на сохранение династии у власти остаются. Выбор Корнилова ради этого и сделан. Высказаться определеннее он не имел возможности. Генерал Алексеев, томившийся далеко от бурлящей столицы, должен понять, что внезапное назначение Корнилова согласовано. Иными словами, он получал на руки приказ. О личных распрях следовало забыть.

Генерал Алексеев немедленно исполнил приказание, однако распоряжение его выглядело увил истым: «… допустить к временному командованию Петроградским военным округом генерал-лейтенанта Корнилова». Гучкову на эту трусливую оговорку было наплевать. Аверьянов же мысленно выругался. Алексеев страхо-вался. Любопытно, каких неприятностей он ожидал от назначения Корнилова? Нет, скорее всего он так и не понял окончательно, что происходит здесь, в столице!

Генерала Алексеева выбрал сам Николай II. Вместе, бок о бок, они работали в течение последних полутора лет. В сложные придворные интриги Алексеев втянулся помимо своей воли. Давнишнее генеральское фанфаронство питалось надеждой на воцарение Михаила И. Но если прежде смена государя совершалась в царской спальне («апоплексический удар»), то теперь о своей силе открыто заявляла армия. И пусть только попробуют возразить! Сначала вроде бы все совершалось по-задуманному: назначение на столичный округ генерала Иванова, грозное выдвижение к столичным пригородам конного корпуса Краснова. Армия действовала безмолвно, но неотвратимо. Генералы не мастера болтать с трибуны. Да и зачем? Солдатский штык, казачья шашка выскажутся красноречивей всяких громких слов!

Как все недалекие самонадеянные люди, генерал Алексеев рассчитывал завершить интригу с воцарением царского брата силой армии. А кто еще в состоянии ей возразить? Но вот отречение одного состоялось. Что же со вступлением другого? Почему задержка? Так не полагалось… А тут еще эта проклятая болезнь!

Телеграмма генерала Аверьянова помогла преодолеть сомнения. В Питере тоже ведь думают… Правда, вместо Корнилова на столичном округе он предпочел бы видеть совсем другого генерала. Однако в этом с ним не посоветовались – не сочли нужным. Пусть! В складывающейся обстановке в общем-то годился и Корнилов. Борозды, как говорится, не испортит… не должен бы испортить!

Жаль, Корнилов был из числа непосвященных. На него ведь не рассчитывали совершенно. Но… пускай, им там виднее.

Как службист, Алексеев знал, что для вступления Корнилова в должность потребуется одобрение двух военных инстанций, двух реальных лиц, прежде всего, конечно, генерала Брусилова, командующего войсками Юго-Западного фронта. А Брусилов, как и сам Алексеев, сильно недолюбливал Корнилова. Узелок их стойкой неприязни завязался два года назад в Карпатах.

Прикрывая отступление, Корнилов вынужден был «положить» свою прославленную Стальную дивизию, а совершив побег из лагеря военнопленных и пробравшись к своим, угодил под следствие и военный суд. На этом настоял Брусилов, обвиняя Корнилова в гибели Стальной дивизии. От суда и приговора Лавра Георгиевича спасли великий князь Николай Николаевич и бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Н.И. Иванов.

Отношение самого Алексеева к преуспевавшему, быстро хватав шему чины и ордена Брусилову было такое: чистюля.Воспитанник аристократического Пажеского корпуса, Брусилов привык свысока посматривать на генералов из простонародья, а таких в русской армии на этой войне было абсолютное большинство… На брусиловскую неприязнь к Корнилову наслаивалось еще и сознание того, кому он все-таки был обязан счастливым избавлением от клещей Макензена.

Как отнесется Брусилов к столь высокому и совершенно неожиданному назначению Корнилова? Крайне самолюбивый, он до сих пор переживает, что его бывший подчиненный избежал военного суда. Такие поражения он переживает тяжелее, нежели разгром на поле боя…

Кроме Брусилова, командующего Юго-Западным фронтом, новое назначение Корнилова должен одобрить сам Верховный главнокомандующий русской армией. А таковым до сих пор является не кто иной, как император Николай II. Формализм? Разумеется. Однако это ничего не меняет: закон требует неукоснительного соблюдения. Пусть государь уже отрекся и в настоящую минуту прозябает в своем салон-вагоне где-то на дороге из Пскова в Могилев, назначение нового командующего столичным военным округом обретет силу только после его подписи!

Сколько же продлится досадное и тревожное междуцарствие? Алексеев догадывался, что в хорошо продуманных планах произошел какой-то сбой. Ну, хорошо… пускай еще день, даже два. Но ведь законов-то Государства Российского и на эти дни никто не отменял!

Генерал Брусилов сам вызвал Алексеева к прямому проводу. Возражал он сбивчиво, раздраженно, упирая большей частью на то, что кандидатура Корнилова представляется ему «малоподходящей из-за чрезмерной прямолинейности». Разбирая ленту, Алексеев сжимал рукою пылающий лоб. Голова раскалывалась. Смятым, несвежим платком он утирал глаза. Отвечал он нервно, не пожелав входить в детальные объяснения. У него на руках имелся приказ из Петрограда. Армия, а тем более высшие штабы – неподходящее место для митингования… Брусилов поворчал и уступил. А что ему еще оставалось делать?

Вернувшись из аппаратной, Алексеев нашел телеграмму из царского поезда. Николай II подписал назначение Корнилова.

Поздно ночью Алексеев уведомил Родзянко и Аверьянова, что приказание исполнено.

Лавр Георгиевич Корнилов отправился к новому месту службы 4 марта.

Страна мгновенно перекрасилась в кумачовый цвет. Россия в эти дни походила на свихнувшегося от радости приват-доцента в шубе нараспашку, в съехавшей на ухо шапке и с перекошенным пенсне на потном носу. Свершилось наконец… дождались! Однако Корнилов все более мрачнел. Эти ошалевшие господа почему-то совершенно позабыли о том, что идет война, небывало тяжелая, обременительная, заставлявшая народ напрягать буквально последние силы. Да понимают ли они? Да сознают ли?!

Поезд выбился из графика. Лавр Георгиевич подолгу не отходил от вагонного окна. Все-таки тыловая обстановка сильно разнилась от фронтовой. В окопах армия жила сознанием своего долга. Она терпеливо исполняла свои нелегкие обязанности. В тылу о фронте напоминало лишь чудовищное изобилие расхлы-станных солдат. Грязные, слякотные вокзалы кишели солдатней. Неопрятные, расхлябанные, они совершенно потеряли представление о дисциплине. Приказ № 1 новой власти, обращенный к армии, мгновенно превратил компактную солдатскую массу в толпу мужичья с винтовками в руках. Дни напролет они шатались по бесконечным митингам, постепенно озлобляясь и выкрикивая все, о чем молчалось долгие годы.

Корнилов сдал свой корпус, еще не вникнув толком в этот самый Приказ № 1. Однако он недоумевал: кому вдруг взбрело в голову так метко рубануть по основам воинской дисциплины? Солдаты это почувствовали мгновенно. Их стало не узнать… Интересно, думают ли о войне сочинители таких приказов?

В душе Корнилова росла тревога. Он уже догадывался, что попадает в самый центр изощреннейших интриг. Очередным ошеломлением было отречение от трона и царского брата – великого князя Михаила. Романовы, процарствовав более трех веков, вдруг без борьбы уступали свое место какому-то Временному правительству.

Насколько оно временно, это правительство? Кто его сменит? И когда?..

Лавр Георгиевич с тревогой размышлял о том, что его ожидает во взбаламученной столице.

Полгода назад он уехал из Петрограда в действующую армию. Громадный город был спокоен. Однако на фронт, в окопы и в блиндажи, все чаще доходили самые нелепые слухи о происходящем возле трона, в Думе и в министерствах. Два с половиной месяца назад заговорщики расправились с Распутиным, избавив, как они считали, царскую семью от сатанинского влияния этого грязного мужика. А всего чуть больше недели закончилась петроградская конференция союзников, очень представительная: Англия, Франция, Россия. На этой конференции уверенно обсуждались планы наказания разгромленной Германии, намечался путь послевоенного устройства уставшей от войны Европы. Ничто не говорило о близком потрясении. Как вдруг… сначала отречение царя, затем его брата… упование на Учредительное собрание. Все перемешалось в один какой-то день!И все-таки самым страшным, самым непостижимым был этот Приказ № 1. Чья разудалая рука его строчила? Целых три года войны, полных как успехов, так и неудач, не сделали с армией того, что совершил этот крикливый, напыщенный документ.

Поезд уносил Корнилова все дальше от фронта. Москва осталась в стороне. Ночью проехали Бологое. В результате напряженных дорожных размышлений последние события в столице обрели хоть какую-то логическую завершенность. Все-таки Дума своего добилась: свалила царскую династию. Однако единовластия так и не достигла. Немедленно на Финляндском вокзале наспех собрался какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов – что-то похожее на пролетарское правительство, созданное в памятном 1905 году. В вагоне поговаривали, будто этот Совет уже перебрался в какой-то из дворцов и заседает там почти без перерыва. Получалось снова двоевластие: Временное правительство и рядом с ним Совет.

Размышлениям Корнилова помогал опыт многолетней службы в самом сокровеннейшем отделе русского Генерального штаба. Офицер разведки, он нисколько не сомневался, что последним российским событиям, потрясшим весь мир, предшествовала утонченная подготовка, совершенно скрытая от любопытных глаз. Напряженные интриги вековечных ненавистников России начинались не вчерашним днем и даже не позавчерашним – усилия всевозможных негодяев продолжались долгие века. Об этом Лавр Георгиевич знал по роду своей прежней деятельности, и знал гораздо больше остальных.

За окном вагона потянулись унылые пустоши, присыпанные свежим снегом. Вдалеке на ненастном сизом небе обозначился дымный купол – приближались заводские окраины Петрограда.

Хлобыстнула вагонная дверь, ворвался возбужденный господин в каракулевом воротнике. В руке он нес газетный свежий лист. Лавр Георгиевич услышал, как он взахлеб затараторил в своем купе:

– Ну, батенька, только не свалитесь с полки. Вот, извольте: сам Протопопов заявился в Думу и дал себя арестовать. Капитулировал! Отволокли голубчика в Петропавловку, сунули в Алексе-евский равелин…

Протопопов был самым ненавистным из всех министров царского правительства. Он считался душой «немецкой партии» и ближайшим советником как царицы, так и грязного Распутина, носившего в придворном мире титул Друга. Так называла этого мужика сама императрица… В адрес Протопопова направлялись самые ядовитые стрелы газетной критики. Незадачливого министра внутренних дел называли главным виновником фронтовых поражений русских войск.

По вагону вперевалку прошли два солдата: шинели внакидку, шапки на затылке. Идут, лениво поплевывают подсолнечной шелухой. Генеральские погоны вызвали у них ухмылку. Прошли мимо и от двери враз оглянулись, не переставая скалиться. Лавр Георгиевич стиснул зубы и прикрыл глаза, как от невыносимой боли. Что сделалось с армией?! Позор!

Впрочем, Приказ № 1 и был рассчитан на свободу для солдат. Однако какая армия без офицерства, без подчинения командам? При этом новые правители России громогласно объявили о своем стремлении воевать до окончательной победы. С такими вот солдатами? Любопытно, как они рассчитывают удержать их в залитых грязью окопах и заставить послушно вылезать на бруствер, чтобы, уставя штык перед собой, бежать на вражеские укрепления?

Поневоле выходило, что власть новая, свергнув старую, собиралась продолжать постылую войну. Тогда за что же покрывались плесенью в сырых петропавловских казематах ветхие царские министры?

Что и говорить, в нелегкий час свалилось на него это неожиданное назначение в столицу…

Лавр Георгиевич уезжал с фронта, когда войска приводились к присяге новой власти. Боевые офицеры, нисколько не таясь, озлобленно сквернословили. Прежде присягали трону, государю. А теперь? «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавившему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания». Как можно присягать подобной белиберде?

Еще на вокзале Лавр Георгиевич узнал, что на Румынском фронте какой-то старик генерал попросту не вынес небывалого унижения и умер от разрыва сердца.

В невеселом настроении оставлял Корнилов фронт. Он уловил общее солдатское движение: домой, отвоевались! Кровь, грязь, увечья обрыдли всем. Однако в Петрограде ни о каком мире не хотели слышать. Наоборот, воюем до победного конца. И тут же, словно обухом по голове, этот безобразный, деморализующий военных Приказ № 1. Выходило, что фронт и тыл пошли между собой враздрай. Это было опасно, даже гибельно.

Офицеров удручало, что с первого же часа после злополучного приказа фронт вылез из окопов и увлеченно замитинговал. Сбиваясь в безобразные толпы, солдаты задирали бороды и жадно слушали, что выкрикивают им очкастенькие прапорщики из вольноопределяющихся. Свобода, равенство, братство… Скидывали ненавистных командиров. Повсеместно проводились выборы каких-то комитетов. Вместо погон на плечах повязывали на рукав красный лоскут. Шапки заламывались на затылок, глаза глядели дерзко. Напуганные офицеры прикусили языки. Многие под разными предлогами подавались в тыл. Армия разваливалась на глазах.

Недавняя парочка наглецов солдат, прошедших через вагон… А вагон был офицерский. «Да-а… с такими навоюешь!»

Год назад, в германском плену, в бараке, кутаясь в серое солдатское одеяльце, Корнилов желчно обсуждал со своим товарищем по несчастью генералом Мартыновым позорнейшие слухи о том, что творилось на Родине вокруг Зимнего дворца и в кулуарах Государственной думы. Впечатление было такое, будто Россия сошла с ума. Думские лидеры в обличениях царской семьи потеряли всяческую совесть. Грязь лилась потоком. Особенно доставалось царице Александре Федоровне… Теряя самообладание, Корнилов злобно признался: «Моя бы воля, я бы всех этих гучковых-милюковых с удовольствием повесил на одной осине!»

И вот совершенно неожиданно и с Гучковым и с Милюковым пришлось оказаться в одной упряжке!

«Кысмет!» – как восклицают в таких случаях на Востоке. (Судьба!)

В тот день, когда Лавр Георгиевич появился в громадном кабинете с окнами на Дворцовую площадь, новые власти обнародовали еще одно свое постановление: Приказ № 2. Оно также относилось к армии. Если первым приказом отменялось титулование и отдавание чести, то вторым солдаты прямо-таки натравливались на офицеров: им разрешалось не только отстранять от командования неугодных офицеров, но даже их безжалостно истреблять. Такие разрушительные распоряжения мог изобретать только самый лютый враг!

Революционный Петроград показал пример бесчеловечной расправы с офицерством. Особенно отличились военные моряки. В Кронштадте, под самым боком у правительства, матросы убили двух адмиралов, а более двух сотен офицеров сбросили в море с привязанными к шее колосниками.