Генерал Корнилов

– Вот так… – прошептал умирающий. – Спасибо…

В станичном правлении толчея необыкновенная. Степенные казаки каждый раз уважительно поднимаются с лавок, едва завидев генерала. Молодежь теснится у порога, в разговоры старших не встревает. Окна в правлении открыты настежь – южная весна наконец взяла свои права.

Казаки жалуются на террор большевиков. Бьют не только «кадетов и буржуев», но и любого несогласного. Не смотрят ни на возраст, ни на заслуги. Увидят урядничью лычку – бьют, увидят медаль на мундире – бьют. Даже за нашивки за ранения ставят к стенке. А Георгиевский кавалер для них – самый что ни на есть «паразит трудового элемента».

Генерал Романовский слушает внимательно, но в глазах его насмешка:

– Оружие ваше где, господа старики?

– Забрали, ваше превосходительство, мобилизовали подчи стую.

– Шашки – тоже? Старики замялись.

Романовский знал, о чем спрашивал. В стремлении угодить, не задирать чужую власть казаки переусердствовали: снесли вот сюда, в правление, все имевшееся в станице оружие. Даже дедовские шашки сдали! Все это военное добро, кстати, попело на вооружение местного отряда Красной Армии.

Генерал Марков, заскочивший в правление по минутному делу, послушал стариков и презрительно сплюнул:

– Эх вы, тюти. Вояки… трах-тарарах! Вам сопли сосать, а не воевать. Вот теперь и воюйте вилами. А вместо коня – на быка…

Он враскачку прошел к Корнилову.

Главнокомандующий утешал Хаджиева. Сегодня утром выяснилось, что сбежал из обоза возчик и увез все генеральские вещи.Даже полотенца не осталось! Самое же неприятное: исчез весь запас чаю и сахару. Осталась самая малость – то, что Хаджиев возил в своем вьюке.

– Не горюйте, хан. Послезавтра, даст Бог, будем в Екатерино– даре!

Вошел Романовский, неузнаваемо расстроенный. Ходил он с палочкой, – в тот раз, на стогу, пуля все же клюнула его в ногу. Романовский оглядывался на дверь, делал страшные глаза и говорил шепотом. Он сообщил, что там, в прихожей, появился и дожидается Родзянко.

Корнилов изумился:

– Откуда он?

– Говорит, из Екатеринодара.

Марков не выдержал и выпустил залп ругани:

– Я бы ему, борову толстому, хорошую веревку приготовил! Романовский рассудительно заметил:

– Сережа, такой веревки ты в станице не найдешь.

– Пусть войдет, – распорядился Корнилов. («Тоже будет ка яться», – подумал он, вспомнив позорную сцену с коленопрекло ненным Савинковым.)

Оба генерала вышли, и в двери показалась громадная фигура бывшего председателя Государственной думы. Толстяк имел потасканный вид. Начал он с покаянных слов:

– Генерал, простите меня, старика. Забудем старые обиды. У нас у всех сейчас одна беда…

Лавр Георгиевич вежливо осведомился:

– Не угодно ли чаю?

– О, с удовольствием! – обрадовался толстяк.

Вызвав Хаджиева, главнокомандующий передал неожиданного гостя с рук на руки. Самого генерала подпирали неотложные дела.

Хаджиев увел Родзянко в соседнюю хату и поручил его заботам поручика Долинского. Молодой офицер недавно проснулся и сидел в одном белье, курил, щурился на яркий свет в окошке. Извинившись перед гостем, Долинский быстро привел себя в порядок и принялся готовить чай. Распустив живот, Родзянко пил долго, вспотел, истово утирал багровое лицо грязным носовым платком. Долинский вежливо выслушивал его жалобы на казачье коварство. Родзянко возмущался быстротой, с какой перекрасилось славное кубанское казачество: из 87 станиц кубанского войска 85 объявили себя советскими. Правда, для этого потребовалось всего лишь сменить вывески. Станичный сбор стал называться Советом, станичное правление – исполкомом, а станичный атаман превратился в комиссара.

– Казаки – подлецы, – поддакивал важному гостю вежли вый поручик. – Совершенно с вами согласен, господин офицер.

Закряхтев, Родзянко стал наливать очередной стакан. Он задрал чайник донышком кверху, выцеживая последние капли, и долго выскребывал ложечкой остатки сахара.

Вечером Хаджиев, бледный от гнева, подал «уллы-бояру» стакан крутого кипятка, сказав, что Родзянко прикончил у них весь нечаянный запас чаю и сахару…

26 марта Добровольческая армия пробилась к берегу Кубани.

Битва за Екатеринодар началась удачно. Корниловский полк Нежинцева с налету занял станицу Афипскую. Генерал Эрдели сумел захватить Елизаветинскую переправу и целый паром. Генерал Марков, назначенный в арьергард, был этим уязвлен и привычно сквернословил. Он опасался, что его орлы поспеют в битве за кубанскую столицу к самому шапочному разбору. Без них возьмут!

Добровольцев охватило радостное настроение. Желанная цель была близка – рукой достать. Тысячи глаз разглядывали красочную панораму Екатеринодара, южной столицы России. Узнавали Черноморский вокзал, артиллерийские казармы, приземистые корпуса кирпичного завода и оживающие от зимы сады, среди которых затерялось городское кладбище. Правее города виднелись хутора и добротный дом фермы, окруженный свечками пирамидальных тополей. Слева, в отдалении от городской окраины, высился одинокий степной курган – отличное место для артиллерийских позиций.

В предчувствии удачи Лавр Георгиевич приказал провести мобилизацию среди казаков (призвав к оружию всех молодых и здоровых) и назначил Деникина генерал-губернатором Екатеринодара.

С утра 27 марта закипела битва.

Корниловский полк повел наступление на Черноморский вокзал. Его встретил сильный огонь. Нежинцев вознамерился овладеть курганом и, по обыкновению, сам появился в цепи. Конница Эрдели, прячась в складках местности, стала обходить город с тыла. Пластуны полковника Улагая стали подбираться к постройкам фермы на берегу.

Удачнее других начал бой батальон генерала Казановича. Смяв заслон большевиков, он погнал противника вдоль полотна железной дороги. К середине дня Казанович занял кирпичный завод. Он слал в штаб донесения, настойчиво требуя не задерживаться, не давать противнику роздыха. Казанович уверял, что при небольшом подкреплении может ворваться в городские кварталы.

Генерал Романовский почувствовал себя в своей стихии. Палочка была отброшена. Он распорядился к наступлению темноты выделить квартирьеров. Падение города ему казалось делом решенным. Романовский уже изучил манеру большевистских командиров: потеряв окраины, они избегали уличных боев и панически удирали. Он не сомневался, что так будет и теперь.

Легкое начало настораживало Корнилова. Такие крупные города не берутся на фу-фу! Он кожей ощущал, как напрягается противник, собирает силы, преодолевает первую растерянность.

Ночь добровольцы провели под открытым небом. Юнкера генерала Боровского спали в роще, завернувшись с головой в шинели.

Ранним утром генерал Эрдели в тылу большевиков оседлал железную дорогу и занял станицу Пашковскую. Корниловский полк продолжал штурмовать курган. Противник оказывал отчаянное сопротивление. Нежинцев сорвал голос. Свою щегольскую папаху он потерял в бою: сбило пулей. Он уже побывал на кургане, но принужден был отступить. Нынче он послал сказать Корнилову, что курган возьмет и не отступит.

Генерал Марков, наблюдая издали за боем, отчаянно ругался:

– Мальчишки! Послали бы меня – давно бы в Екатеринодаре были…

Романовский отвечал:

– Не горюй, Сережа. Боюсь, Екатеринодар от тебя не уйдет.

– Так чего же ждать?

К исходу дня Лавр Георгиевич вышел из штабного помещения и велел подать коня. Низкое солнце клонилось к горизонту. День неузнаваемо удлинился. Корнилов впервые обратил внимание на изнуренный вид текинских скакунов:

– Хан, что же… ваши лошади тоже довольствие деньгами получают?

Верный текинец скорбно промолчал. Фураж в станицах добывался трудно. Как правило, приходилось прибегать к пресловутым «подаркам от благодарного населения». Грабеж входил в обычай.