Первое открытие

Приемная в Зимнем дворце, где среди низкой колоннады расставлены кресла, в самом деле кажется похожей на казарму или на комендантскую при новейшей тюрьме. Остальные тысячи комнат дворца – библиотеки, бальные и приемные залы с торжественными портретами, с роскошными люстрами, ложа спальни под торжественными балдахинами. А тут походит на проходные комнаты фрейлин на третьем этаже. Колонны и мрамор те же, что и всюду, но есть что-то от казармы.

Шесть часов утра. Почти одновременно входят канцлер граф Нессельроде и князь Меншиков.

У графа Нессельроде тонкая шея и узкая голова. Он мал ростом, с выцветшими глазами навыкате, со звездами и орденами на ленте и по мундирному фраку, с усыпанным бриллиантами портретиком царя Николая на груди. Черные волосы взбиты, чтобы придать канцлеру роста.

Огромный князь Меншиков сдержанно-почтительно кланяется ему и говорит прямо в лицо:

– Истинно обезьяна! Здравствуйте, Карла Васильевич!

Граф Нессельроде почти не понимает по-русски, смотрит миг вопросительно, с тревогой, он чувствует иронию. Сам насмешливо улыбается.

Князь достает платок из заднего кармана, отворачивается…

Оба вельможи садятся на легкие кресла у мозаичного столика.

Пятерки свечей в стенных подсвечниках освещали приемную. В обмерзших окнах дворца еще ночь. Где-то там, во тьме, на морозе, шагали часовые, проезжали патрули, опять кареты подкатывали ко дворцу: министры приезжали на доклад… А в казармах по всему Петербургу уже чистились, одевались, затягивались. И чистили лошадей, приготовлялись к утреннему учению. Вся столица была как бы единой огромной казармой.

Государь точен, вызовет минута в минуту. Сейчас у него петербургский полицмейстер. Входя в приемную, Нессельроде и Меншиков видели, как в дверях государева кабинета исчезли фалды полицейского мундира. Первым ежедневно докладывает полицмейстер. Но иногда он задерживается, видимо, что-то происходит в Петербурге. Канцлеру и министрам при всей аккуратности и обязательности государя приходится ждать.

– У меня был генерал-губернатор Восточной Сибири, – говорит Меншиков. – Он настаивает, чтобы к устью Амура еще раз была послана экспедиция. Он утверждает, что такая великая река, как Амур, не может теряться в песках.

– Это невозможно, – с легкой грустью ответил Нессельроде и мечтательно возвел глаза на плафон. – Мы имеем донесение академика Миддендорфа, производившего исследования вблизи устьев Амура, доклады Врангеля, подтверждающего мнение европейских авторитетов… Крузенштерна… – При этом он сделал такой плавный жест рукой, словно рассказывал про симфонический концерт со знанием дела.

«Пошел своих немцев пересчитывать», – подумал князь и поморщился. Нессельроде почувствовал, что собеседнику не нравятся перечисленные нерусские фамилии.

– Есть также донесение нашей православной миссии из Пекина, – с живостью возразил Нессельроде, делая ударение на слове «нашей». – Кроме того, как вам известно, к Амуру была послана особая экспедиция, которая убедилась, что устья его недоступны.

Меншиков знал, что эту экспедицию возглавлял больной и вялый человек – офицер Гаврилов. Князь поздно спохватился, что зря назначили Гаврилова. В инструкции, которую дал Гаврилову морской штаб, как потом оказалось, Нессельроде и министр финансов Канкрин внесли изменения.

«…и убедиться в недоступности амурских устьев…» – вписал Нессельроде своей рукой. И министр финансов Канкрин был очень доволен. Экономически весь этот Восток он считал невыгодным, убыточным. А в результате таких экспедиций не могло понадобиться никаких ассигнований на будущее исследование. Царь утвердил инструкцию.

– У меня там может разбить корабли, – сказал Меншиков по-французски. – Охотский берег неизвестен. Там во множестве появляются иностранные китобои и хозяйничают.

– Не следует нашим кораблям приближаться к тому берегу, – поучительно и строго возразил министр иностранных дел, чуть выкатив глаза с таким видом, как будто что-то осторожно глотал. – Интересы России на море дороги мне… – Нессельроде намекал, что сам он воспитанник Морского корпуса. – Но ныне обстоятельства очень серьезны и требуют от нас величайшей осторожности. Каждый наш необдуманный шаг может стать причиной разрыва с западными державами, у которых в Китае свои интересы. Кроме того, маньчжурскому богдыхану это также может не понравиться, и он прекратит кяхтинскую торговлю. Вот таким-то необдуманным действием и может воспользоваться Великобритания. Чтобы не усиливать английских позиций на Востоке, нам не следует желать там никаких приобретений.

– Но ведь там старинная русская земля.

– Ныне она для нас значения не имеет. Говорю вам это как моряк. Совершенно не нужна нам река Амур и те берега.

– Но говорят, что карты ложны, что земля там не заселена.

– Как это карты ложны? Как карты ложны? Карты отпечатаны во всем мире, а мы без причины будем рвать их! Да так и англичане не поступают.

– Генерал-губернатор был у меня и хлопотал весьма настоятельно. Его доводы очень вески.

– Зачем вы все так стремитесь на Восток?! – воскликнул Нессельроде. – Россия – европейская держава, и наше место – в Европе. Смотрите, все так стремятся съездить в Европу, а никто на Восток добровольно еще не выехал.

– А как же англичане? – спросил Меншиков.

– То англичане! – чуть заметно улыбнувшись, ответил Нессельроде.

Хотя он и был канцлером России, но тех, кто поддерживает неприязнь к немцам, не любил и при случае всегда делал вид, что не считает русских способными на что-нибудь путное.

По многим соображениям Нессельроде не желал никакого движения на Амур. Чтобы раз навсегда отбить у Меншикова охоту заниматься этой отдаленной проблемой, он сказал назидательно:

– Если вы желаете Сибири добра, то не касайтесь вопроса об Амуре. Едва мы возбудим его, как наша успешно развивающаяся ныне Сибирь совершенно заглохнет.

– Как так? – Князь, бывалый в подобных делах, остолбенел, услыша довод, противоречащий здравому смыслу.

– Как? – надменно вскидывая брови, переспросил Нессельроде. – Да ведь наша Сибирь живет кяхтинской торговлей с Китаем. Кяхтинская торговля привлекает московских и петербургских коммерсантов. Они вкладывают свои капиталы в Сибири, которая живет кяхтинской торговлей. Если мы возбудим тревогу у маньчжуров, которые господствуют в Китае, границу закроют, торговлю в Кяхте прекратят, обозы товаров не пойдут из России в Сибирь, у сибиряков заработков не будет и связь Сибири с Россией нарушится! – закончил Нессельроде с видом победителя, и он сделал такое движение обеими руками, как дирижер, повернувшийся к публике.

Карлик вился как уж. Его отговорки были неосновательны. Сегодня остроты не шли на ум князю. Канцлер видел, что его собеседник теряется.

– Мы видим козни англичан везде, где они есть и где их нет, – продолжал он. – Англичане, возможно, захотят исследовать Амур, – иронически улыбнулся канцлер с видом превосходства, – но они никогда не станут там утверждаться. У них Индия, Африка, цветущие колонии. Мы переоцениваем их силы, и они всюду нам мерещатся. Мы сами фантазируем и создаем их могущество. Им и не снилось посягать на те края, а уж нам кажется, что они вот-вот там появятся!

Нессельроде скривился, сморщил нос и вытянул губы дудкой, словно посасывая горькую пилюлю, и, покачивая головой, как бы любовался Меншиковым.

– Верно говорят, Карл Васильевич: чтобы провалить какое-нибудь дело, надо мне похлопотать о нем у вас, – полушутя сказал Меншиков.

Нессельроде взглянул на стоявшие в углу часы с золотыми ангелами, потом на свои карманные и поднялся. Поднялся и Меншиков. В тот же миг вздрогнула дверь кабинета. Опять утихла на миг. И сразу распахнулась.

Вышел сухощавый белокурый старик в полицейском сюртуке, с крестом на шее. Жестким кивком головы и жестким взглядом отдал честь и восхищение маленькому канцлеру. Нессельроде отвечал приветливо и любезно, но тем слегка фамильярным кивком, каким подчеркивают свое место лицу «нижестоящему», хотя и находящемуся в большом фаворе.

На креслах и на диване уже теснились вельможи. Нессельроде величественно ответил на их поклоны. Слегка покачиваясь и чуть отводя правую руку, он прошел в кабинет императора.

* * *

Когда-то Карл Нессельроде, еще совсем молодой человек, был послан гонцом от русского двора ко двору герцога Вюртембергского с известием о коронации Павла I. В те времена таков был обычай. О коронациях извещали особые послы.

Едва экипаж переехал границу Пруссии и по сторонам дороги, обсаженной деревьями, стали видны немецкие домики с черепичными крышами, как Карла охватили воспоминания. Он рос в Германии. Он с отвращением вспоминал свое учение в Петербурге в Морском корпусе, куда Екатерина II определила его и где, страшась моря, он с ужасом думал о предстоящих плаваниях. Лезть на реи! На всю жизнь запомнил он, как однажды за нерасторопность и трусость был послан на салинг. Какой ужас – стоять на маленькой площадке, спиной к качающейся мачте, и не видеть ничего, кроме моря!

Он не любил моря. Только в комнатах, в залах и в каретах он чувствовал себя как рыба в воде. Стараясь освободиться от морской службы, от ужасов моря и от своих грубых товарищей по корпусу, Нессельроде проявил редкую изворотливость. Он нашел заступников среди немцев, служивших при царском дворе.

Павел спросил молодого Нессельроде:

– Любите ли вы морскую службу?

– Я ее не знаю, – с изящным поклоном ответил юный Нессельроде.

– С берлинским воспитанием иначе и быть не может, – строго сказал Павел, но тут же определил его ко двору флигель-адъютантом.

С тех пор Нессельроде не любовался морскими пейзажами. Его привлекали богатые дома, дворцы, залы, приемы, драгоценные вещи, награды, должности, изящные манеры. Небо существовало для него лишь как довод в споре, изысканные обороты речи доставляли наслаждения больше, чем виды природы, а цветы он любил лишь как средство для смягчения женских сердец.

И вот Карл ехал послом России в Штутгарт. Он испытывал гордость потому, что в свои юные годы исполняет такое важное поручение.

Обласканный Вюртембергским герцогом, который знал его отца, Карл, отлично выполнив поручение, отвесив все поклоны и сказав все изысканные фразы, приехал гостить к своему старику во Франкфурт.

Он рассказал о восторженном приеме, оказанном ему в Штутгарте.