Собрание сочинений в четырех томах. Том 3

Получив галстук, я понял: путь у меня теперь только один …

Всё должно было произойти 22 апреля – в день рождения Ленина. Мы усиленно готовились к торжеству.

Пионер – значит первый. Пионер – всем во всём пример. Так говорила обожаемая нами Валентина Федоровна, каждое слово которой было для нас на вес золота. Пионер отличается хорошим поведением – значит, все рогатки долой! У пионера не должно быть двоек. Я-то давно учился не только без двоек, но и без троек, но у Ивана Сало хромала грамматика – надо было помочь: не мог же я идти в пионеры без моего друга. Класс подтянулся, злостные лодыри исправляли двойки, шалуны затихли. Даже на уроках молдавского языка стояла гробовая тишина.

И вот мы, два десятка второклассников, выстроились в вестибюле в одну шеренгу и стоим перед другими классами. У каждого на вытянутых руках – галстук.

Раздаются барабанная дробь, звуки горнов, и из кабинета заведующего выходит знаменная группа, строевым шагом проходит мимо нашей шеренги и останавливается со знаменем пионерской дружины посреди вестибюля.

– Слово предоставляется … – громким праздничным голосом возглашает наша Валентина Федоровна. (Она, как всегда, с нами. Рядом. Но выглядит необычно. На ней гимнастерка с погонами старшего лейтенанта, медали и орден Красной Звезды.) – Слово предоставляется пионеру 20-х годов, ветерану войны товарищу Майскому.

Строй напряженно замер: кто это такой?

Вперед выходит Иосиф Абрамович и, приветствуя нас, говорит какие-то важные слова. На его пиджаке блестит несколько медалей. Оказывается, у него фамилия Майский, и он фронтовик. А я не знал …

Рядом со знаменем встает четвероклассница Зина Гузун. Она председатель совета дружины. Главная пионерка. Очень красивая. Светло-русые косы заплетены корзинкой и украшены белами пышными бантами. На ней – чёрный низ, белый верх – ослепительно белая блузка с тремя красными лычками на рукаве. Поверх блузки – яркий галстук, настоящий шелковый.

Мы должны произнести слова присяги, которая называется торжественным обещанием.

– Я! Юный пионер! – громко произносит Зина, и мы за ней хором повторяем:

– Я, юный пионер …

– … перед лицом своих товарищей …

– … перед лицом своих товарищей …

– … торжественно обещаю …

– … торжественно обещаю … – как эхо вторим мы и дальше произносим всё, что говорит Зина.

Нам повязывают красные галстуки.

Зина звонким голосом командует:

– Юные пионеры, сми-и-иррр-но-о! К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!

– Всегда готовы! – радостно, немного невпопад отвечаем мы и вскидываем руки в салюте.

Всё. Ритуал на этом заканчивается …

Я иду домой, не чуя ног. Не иду – лечу. Я – тоже пионер! Я – тоже!.. Счастье переполняет меня …

Но, подойдя к дому, останавливаюсь. Очень хочется показаться в галстуке маме, дедушке, бабушке. Но я точно знаю, что они не обрадуются, и решаю не расстраивать их.

Развязываю галстук – символ моей принадлежности к лучшей части человечества, с сожалением сворачиваю его и прячу в торбу.

* * *

В школе никто не знал, что я хожу в церковь. Но я же не мог быть безбожником, оправдывал я себя. А дома я никому не говорил, что стал пионером. В церкви во время богослужения я молился, просил у Бога прощения и надеялся, что Он простит меня за такую двойную жизнь.

Тогда мне ещё казалось, что пионер вполне может быть верующим. Тайно, если захочет.

В День Пионерии, 19 мая, после уроков наша школьная дружина торжественно прошествовала по городским мостовым и прибыла на просторный, поросший майской муравой луг на берегу (в то время еще чистой) речушки Реуцел. Туда же прибыли пионеры из всех школ города. Сделали большую пирамиду из еловых поленьев, облили её керосином, и она заполыхала мощным костром. Все построились кольцом вокруг костра. Забили сотни барабанов, заиграли десятки горнов. Потом всё смолкло.

Военный оркестр вдруг грянул пионерский гимн. И несколько тысяч детей, взявшись за руки, запели:

Взвейтесь костра-а-а-ми сини-и-ие но-о-очи,
Мы пионе-е-еры, де-е-ети рабо-о-очих …

Наступил вечер. Взошел молодой месяц, огонь нашего костра, казалось, достаёт до него и до самых далеких звезд. Я стоял в многотысячном строю и вместе со всеми пел:

Бли-и-и-зится э-э-эра све-е-ет-лы-ы-ых год-о-о-ов.
Кли-и-ич пионе-е-ера: «Всегда-а-а будь гото-о-ов!»

Невозможно словами выразить восторг и радость, которые переполняли меня.

Какое счастье, думал я, быть вместе со всеми. В одном строю.

В то время я ещё не понимал, что быть со всеми хоть и хорошо, но не всегда нужно стремиться именно к этому. Не обязательно всегда быть с большинством. Главное – быть с людьми, которые тебе близки и дороги. Это я понял позднее.

* * *

Со временем атеистическое школьное воспитание и окружение безбожногобольшинствасделали свое дело, и Павел Крёстный вынужден был пересмотреть свои суждения о многих предметах. Когда пришла пора вступать в комсомол, он по привычке продолжал ещё ходить в церковь. Однако, будучи завзятым книгочеем, неожиданно в 9-м классе увлёкся философией. Прочитал несколько диалогов Платона, работы Аристотеля, кое-что из Гегеля (Кант оказался не по зубам), Шопенгауэра, перечитал Льва Толстого и основательно врубился в Маркса и Энгельса. Неожиданно обнаружил, что прежние религиозные представления не согласовываются с новыми глубокими истинами, которые открылись ему. Он убедился в фальшивости и ложности многих религиозных догматов.

Когда Павел вступал в комсомол, он не был атеистом, но с религией решил порвать. По-прежнему, следуя приобретенной многолетней привычке, ничего не говорил о комсомоле никому из родных. В тридцать лет вступил в компартию, нерушимо веря, что именно она – «ум, честь и совесть нашей эпохи». Однажды он приехал в отпуск к старенькой, уже сильно болеющей матери. К тому времени он был отцом четверых почти взрослых детей, несколько лет работал в Сибири директором крупного техникума. Мать, пристально глядя на сына, спросила:

– Павлуша, ты такой большой начальник, ты – наверно партейный!

– Да, мама, – признался сын. Это было первое в его жизни признание подобного рода. Косвенно оно означало и признание в его уходе из религии.

– Я так и думала, сынок, – тяжко вздохнув, сказала мама. – Ничего … Среди партейных тоже много хороших людей.

Помедлив, она спросила:

– Ты ведь не безбожник, правда?

– Да, мама. Правда. – И это на самом деле была правда, которую Павел выстрадал десятилетиями своих блужданий и поисков.

Мать догадывалась, что сын не вернётся ни в баптистскую, ни в православную, ни в какую другую церковь. Но раз он не безбожник, решила она, значит, придет к Богу.

– Ты всё-таки молись Богу. Без Бога нельзя. Молись, и Он тебя услышит …

Прошли еще годы. Партия развалилась. Распалась и великая страна. И я снова с горечью убедился, что коммунистическая риторика тоже во многом была ложной. Убедился и в том, что большевики совершенно напрасно отринули себя от Бога. Вполне можно было этого не делать.

Я помнил слова матери и продолжал молиться так, как она учила меня когда-то в детстве.

Чёрная стихия