Махилов

– Кирюша, поди сюда!

– Что такое?

– Каково отделали Бедучевича?

– Не будет вперед подставлять ножку да бить бутыли.

– А помнишь, сам Махилов выпил у тебя полуштоф: ты ведь ему не ломал спины об пол.

– Эх, то другое дело, братики!

– Ну, я говорил, что он не за нас! – подхватил Чикадзе.

– А что, разве что хотят? – спросил с любопытство:.! Кирюша.

– Да, хотят Махилову пощупать ребра, – отвечал ему Зимченко.

– А, от этого я не прочь! Когда же это? Заговорщики стали обдумывать план и место расправы.

Но вот зазвенел колокольчик, влияние которого известно и ч…му семинаристу настолько, насколько оно известно петербургскому.

Заговорщики отправились в столовую подкрепить свои силы блаженною овсянкой и гречневой кашей.

II

Начались сборы и приготовления к рекреации. Семинаристы собрали около ста рублей, приготовили двухаршинную кулебяку, и дежурный с деньгами и кулебякой в сопровождении старших, отправился к ректору. Ректор принял деньги, которые обыкновенно сам назначал на разные забавы семинаристов, и, благословив пирог, сказал старшим: «Ну, с богом! гуляйте, только не забывайтесь: бесчинства чтобы не было!» Бородатые дети улыбнулись, отвесили в пол-спины поклон и вышли от ректора. В тот же день богословы ели рекреационную кулебяку в столовой, за завтраком, которого в другое время там не бывает.

После завтрака вся семинария, от чердака до темных подвалов, наполнилась хлопотами и деятельностию. В классах собирались деньги, составлялись партии; тетради и книги укладывались под спуд. В жилище сторожей тоже движение: сторожа выносят палатки, которые искони покупались и починивались на общую складчину семинаристов; туда же перемещались весь буфет и поварня.

Наконец вся семинария готова выселиться: сборы и приготовления кончены. Ч…е семинаристы отправлялись на рекреацию, как солдаты в поход, с громкими песнями в 900 голосов, с пляской и музыкой почти на всевозможных инструментах. При взгляде на эту толпу поневоле приходят на ум полки Петра Амьенского, потому что в ней пестреют всевозможные одеяния – пальто, сюртуки, халаты и шинели всех родов и фасонов.

Есть что-то молодецкое, беспечное, бесшабашное в этой подвижной массе. Нет ни одного угрюмого лица: все поет и все весело! Но где же Махилов с его вечной бутылью? Отчего он не поет и не пляшет? У него после вчерашней пирушки трещит голова, поэтому хотя он изредка и вскрикивает, изредка притопывает ногами и поводит плечом, но уже не выдается из-за других.

– Максим Созонтыч! послушай-ка, что я тебе скажу, – говорит ему Кирюша.

– Нет, сегодня пить не буду – довольно!

– Я не то хочу тебе сказать…

– И на бой не пойду.

– Все не то: ты слушай, а сам не догадывайся.

– Что же такое, Кирюша?

– Ха-ха-ха – что? Да тебя подуть хотят немного.

– Пусть подуют! – отвечал Махилов, зевнув во всю физиономию.

– Не горячись, Созонтыч! трое на одного.

– А кто бы это?

Махилов сделался внимательнее.

Третинский любил и уважал Махилова. Он выслушал заговор и передал его Махилову.

– Трое на одного: это гадко!

– Да, любезнейший, не беспакостно!

– Э, чорт с ними! – Махилов махнул рукой. – Зато я по одиночке потешусь.

– А ты все-таки не ходи сегодня мимо мельницы.

– Чего не ходи, не сегодня, так завтра дорвутся.

– По крайней мере, меня возьми с собою, Созонтыч, – произнес Кирюша умоляющим голосом.

– Ну, идем!

– Вот это valde сurа melius, т. е. очень добропорядочно. Между тем перед толпой раскинулось широкое поле, на котором семинаристы проводят свои бессмертные рекреации, на котором еще деды и прадеды их пировали свои майские пирушки и пели свои оглушительные песни. Рекреационное поле в семи верстах от Ч…а. С одной стороны его лес, с другой река, а вдали виднеется город.

Целых полдня семинаристы основывались, размещали и устанавливали свои палатки. Служба поместилась у река, к лесу, и через полчаса там задымились костры под котлами. Обеды разносились по палаткам. После обеда приехал ректор, прошелся по палаткам и опять дал наставление не забываться. Он роздал старшим деньги, которые на этот раз были разменены на медные – каждому рублей по десяти. Старшие должны были кидать эти деньги на шарап. Такая забава была назначена к вечеру. В Ч…е рекреация – праздник не только для семинарии, но и для всего города. Часам к пяти вечера начали съезжаться купцы, чиновники и помещики, и даже сам губернатор изволил пожаловать. Купец Чурилов привез бочонок рому; помещик Кортученко прислал несколько кулебяк; асессор Шемидорский воз арбузов; купец Тулинников десять голов сахару и цибик чаю, а Лопаренко, первый помещик… Ч…й губернии, привез свой оркестр; вообще всякий посетитель обязан был принести что-нибудь: иначе не допускали на рекреацию. Приношения обыкновенно принимал комиссар, выбранный из богословов товарищами и утвержденный в этой почетной и сытной должности самим ректором.

К вечеру начала развертываться рекреация. Составились три хора – человек по тридцать в каждом: согласитесь, что из 900 человек можно найти голосистых, особенно в южных губерниях, которые в изобилии производят басов и теноров. К хорам кстати пришелся и оркестр. Вот грянули у леса «Во лузях» – русская размашистая песенка разнеслась далеко-далеко, прокатилась по гладкой, как зеркало, реке – и громадная, полная силы и русского разгула, замерла где-то под небом. Есякий звук ложился прямо на душу. У самих семинаристов, когда они услышали в чистом майском воздухе голоса своих товарищей, от пробужденной удали затрепетали все члены и заходила в них кровь. К хору пристал другой хор и третий. Гром и сила песни еще более увеличились. А в палатках между тем льется вино и идет в круговую; здесь и там дымят чубуками, и во многих местах под кустом шипит самовар и стучат чайные чашки. Вот она, счастливая жизнь, полная беспечности, полная товарищеского веселья! Когда-то, говорит предание, и петербургский семинарист имел свои рекреации, хотя и не такие роскошные, как в Ч:…е, но все же полные жизни и веселья, но это было когда-то давно, еще в патриархальные времена старой семинарии.

На помощь рекреации всегда является сам Вакх или в виде дареного боченка рому, или в лице ведерного божка, и вот он уже успел оказать свое влияние на некоторые головы ч…х семинаристов. Вот у речки на дороге составилась пляска под музыку импровизированного оркестра, в котором высокие ноты выигрывают осьмушки, средние штоф с полуштофом, а октаву держит четвертная бутыль.

Таким оркестром управляет Третинский – наш знакомец, охотник и мастер на импровизации подобного рода.

– Нахаживай, ребята! – покрикивает он танцорам, а сам так и звонит и трезвонит в пустые сокровищницы.

А вот здесь, под липой, один семинарист под влиянием хмеля плачет и целует какого-то купца и в лоб и в затылок. А там, в канаве, лежит уже один философ – совсем побежденный Вакхом, который из своих объятий передал его в объятия Морфея. Нечего сказать, любит выпить ч…й семинарист. Там есть головы, которые выносят сорока– и пятидесятиградусный хмель. Сам бог пьянства не вынес бы того, что выносят часто эти здоровые натуры.

Но вот ударило шесть часов – это условное время у заговорщиков против Махилова. Они ждут его у мельницы. Пойдемте и мы туда и посмотрим, что там деется.

– Чорт знает, где Третинский? – говорил Чикадзе.

– Не пьян ли он? – заметил Зимченко с глубокомысленной миной.

– Навязали мы себе этого быка на шею. Посмотрите, 0;i придет с Махиловым.

– Господа, идет, идет Махилов!

– Один?

– Один, только у него палка в руках.