Непридуманные истории (сборник)

Отец Федор, пожав руку, отрекомендовался:

– Протоиерей Федор Миролюбов, настоятель Никольской церкви села Бузихино.

От такого длинного титула Василий смутился и, растерянно заморгав, спросил:

– А как же по отчеству величать?

– А не надо по отчеству, зовите проще: отец Федор или батюшка, – довольный произведенным эффектом, ответил отец Федор.

– Отец Федор-батюшка, вы уж мне подскажите, что делать. Я ни разу не участвовал в этом обряде.

– Не обряд, а Таинство, – внушительно поправил отец Федор совсем растерявшегося Василия. – А вам ничего и не надо делать, стойте здесь и держите крестника.

Зашла в горницу и кума, четырнадцатилетняя Анютка, с младенцем на руках. В комнату с беспокойным любопытством заглянула жена парторга.

– А маме не положено на крестинах быть, – строго сказал отец Федор.

– Иди, иди, дочка, – замахала на нее руками Семеновна. – Потом позовем.

Отец Федор не спеша совершил крещение, затем позвал мать мальчика и после краткой проповеди о пользе воспитания детей в христианской вере благословил мать, прочитав над ней молитву.

– А теперь, батюшка, к столу просим, надо крестины отметить и за здоровье моего внука выпить, – захлопотала Семеновна.

В такой же просторной, как горница, кухне был накрыт стол, на котором одних разносолов не пересчитать: маринованные огурчики, помидорчики, квашеная белокочанная капуста, соленые груздочки под сметанкой и жирная сельдь, нарезанная крупными ломтиками, посыпанная колечками лука и политая маслом. Посреди стола была водружена литровая бутыль с прозрачной, как стекло, жидкостью. Рядом в большой миске дымился вареный картофель, посыпанный зеленым луком. Было от чего разбежаться глазам. Отец Федор с уважением посмотрел на бутыль.

Семеновна, перехватив взгляд отца Федора, торопясь пояснила:

– Чистый первак, сама выгоняла, прозрачный, как слезинка. Ну что же ты, Вася, приглашай батюшку к столу.

– Ну, батюшка, садитесь, по русскому обычаю – по маленькой за крестника, – довольно потирая руки, сказал Василий.

– По русскому обычаю надо сперва помолиться и благословить трапезу, а уж потом садиться, – назидательно сказал отец Федор и, повернувшись к переднему углу, хотел осенить себя крестным знамением, однако рука, поднесенная ко лбу, застыла, так как в углу висел лишь портрет Ленина.

Семеновна запричитала, кинулась за печку, вынесла оттуда икону и, сняв портрет, повесила ее на освободившийся гвоздь.

– Вы уж простите нас, батюшка, они ведь молодые, все партийные.

Отец Федор прочел «Отче наш» и широким крестом благословил стол:

– Христе Боже, благослови ястие и питие рабом Твоим, яко свят еси всегда, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Слово «питие» он как-то выделил особо, сделав ударение на нем. Затем они сели, и Василий тут же разлил по стаканам самогон. Первый тост провозгласили за новокрещеного младенца. Отец Федор, выпив, разгладил усы и прорек:

– Хорош первач, крепок, – и стал закусывать квашеной капустой.

– Да разве можно его сравнить с водкой, гадость такая, на химии гонят, а здесь свой чистоган, – поддакнул Василий. – Только здесь, как приедешь из города домой, и можно нормально отдохнуть, расслабиться. Недаром Высоцкий поет: «И если б водку гнать не из опилок, то чё б нам было с трех-четырех, с пяти бутылок?!» – И засмеялся. – И как верно подметил, после водки у меня голова болит, а вот после первака – хоть бы хны, утром опохмелишься – и опять целый день пить можно.

Отец Федор молча отдавал должное закускам, лишь изредка кивая в знак согласия головой.

Выпили по второй, за родителей крещеного младенца. Глаза у обоих заблестели, и, пока отец Федор, густо смазав горчицей холодец, заедал им вторую стопку, Василий, перестав закусывать, закурил папиросу и продолжил разглагольствовать:

– Раньше люди хотя бы Бога боялись, а теперь, – он досадливо махнул рукой, – теперь никого не боятся, каждый что хочет, то и делает.

– Это откуда ты знаешь, как раньше было? – ухмыльнулся отец Федор, глядя на захмелевшего кума.

– Так старики говорят, врать-то не станут. Нет, рано мы религию отменили, она ох как бы еще пригодилась. Ведь чему в церкви учат: не убий, не укради… – стал загибать пальцы Василий. Но на этих двух заповедях его запас знаний о религии кончился, и он, ухватившись за третий палец, стал мучительно припоминать еще что-нибудь, повторяя вновь: – Не убий, не укради…

– Чти отца своего и матерь свою, – пришел ему на выручку отец Федор.

– Во-во, это я и хотел сказать, чти. А они разве чтут? Вот мой балбес в восьмой класс пошел, а туда же… Понимаешь ли, отец для него – не отец, мать – не мать. Все по подъездам шляется с разной шпаной, домой не загонишь, школу совсем запустил. – И Василий, в бессилии хлопнув руками по коленям, стал разливать по стаканам. – А ну их всех, батюшка, – и, схватившись рукою за рот, испуганно сказал: – Чуть при вас матом не ругнулся, а я ведь знаю: это грех… при священнике… меня Семеновна предупреждала. Ты уж прости меня, отец Федор, мы народ простой, у нас на работе без мата дело не идет, а с матом – так все понятно. А это грех, батюшка, на работе ругаться матом? Вот ты мне ответь.

– Естественно, грех, – сказал отец Федор, заедая стопку груздочком.

– А вот не идет без него дело! Как рассудить, если дело не идет? – громко икнув, развел в недоумении руками Василий. – А как ругнешься хорошенько, – рубанул он рукой воздух, – так пошло – и все дела, вот такие пироги. А вы говорите «грех».

– А что я должен сказать, что это богоугодное дело, матом ругаться? – недоумевал отец Федор.

– Э-э, да не поймете вы меня, вот так и хочется выругаться, тогда б поняли.

– Ну, выругайся, если так хочется, – согласился отец Федор.

– Вы меня на преступление толкаете, чтобы я да при святом отце выругался… Да ни за что!

Отец Федор видел, что сотрапезник его изрядно закосел, выпивая без закуски, и стал собираться домой. Василий, окончательно сморенный, уронил голову на стол, бормоча:

– Чтобы я выругался, да не х… от меня не дождетесь, я всех в…

В это время зашла Семеновна:

– У, нажрался, как скотина, пить культурно и то не умеет. Ты уж прости нас, батюшка.

– Ну что ты, Семеновна, не стоит.

– Сейчас, батюшка, тебя Анютка проводит. Я тебе тут яичек свежих положила, молочка, сметанки да еще кое-чего. Анютка снесет.

Отец Федор благословил Семеновну и пошел домой. Настроение у него было прекрасное, голова чуть шумела от выпитого, но при такой хорошей закуске для него это были пустяки.

На лавочке перед его домом сидела хромая Мария.

– Ох, батюшка, слава Богу, слава Богу, дождалась, – заковыляла Мария под благословение отца Федора. – А то ведь никто не знает, куда ты ушел, уж думала – в район уехал, вот беда была бы.

– По какому делу, голубушка? – благословляя, спросил отец Федор.

– Ах, батюшка, ах, родненький, да у Дуньки Кривошеиной горе, горе-то какое. Сынок ее Паша, да ты его знаешь, он прошлое лето привозил на тракторе дрова к церкви. Ну так вот, позавчера у Агриппины, что при дороге живет, огород пахали. Потом, знамо дело, расплатилась она с ними, как полагается, самогоном. Так они, заразы, всю бутыль выпили и поехали. «Кировец»-то, на котором Пашка работал, перевернулся, ты знаешь, какие высокие у трассы обочины. В прошлом году, помнишь, Семен перевернулся, но тот жив остался. А Паша наш, сердечный, в окно вывалился, и трактором-то его придавило. Ой, горе-то, горе матери евоной Дуньке, совсем без кормильца осталась, мужа схоронила, теперь сынок. Уж батюшка, дорогой наш, Христом Богом просим, поедем, послужим панихидку над гробом, а завтра в церковь повезут отпевать. Внучек мой тебя сейчас отвезет.

– Хорошо, поедем, поедем, – захлопотал отец Федор. – Только ладан да кадило возьму.

– Возьми, батюшка, возьми, родненький, все, что тебе надо, а я пожду здесь, за калиткой.