В виду такого отношения к компании и Павла, резановский проект продолжал лежать под сукном и по скором воцарении его. К тому же приезжали новые жалобщики: посланный Иоасафом иеромонах Макарий и два алеута-тойона, т. е. алеутские старшины. Жалобы их на компанию еще больше восстановили Павла против нее, и он раз навсегда приказал оставить его с Русской Америкой в покое.

О том, чтобы подступиться к Павлу, Резанову нечего было и думать. Потом вдруг обстоятельства изменились в благоприятную для него сторону. Случилось это потому, что Наполеону вздумалось сделать дружеский жест по адресу России – отпустить русских пленных солдат, одев их в новые мундиры и дав им денег на путевые издержки. И Павел, ненавидевший в начале царствования «корсиканское чудовище», вдруг преисполнился к нему нежных чувств, поднял за обедом бокал в честь французского диктатора и «брата», приказал повесить у себя портрет его, а Людовика XVIII, брата казненного Людовика XVI, жившего в Митаве, лишить дальнейшего гостеприимства. В соответствии с этой новой галломанией Павел воспылал ненавистью к Англии и приказал поход в Индию, чтобы гнать оттуда англичан, а с индусами завязать дружбу и завести торговлю.

Политическая обстановка сложилась очень благоприятно для Резанова. На почве новых увлечений Павла Резанов придумал способ расположить его в пользу Русской Америки. Плану этому сочувствовал очень влиятельный при дворе военный губернатор граф П.А. Пален, который, как писала Аня Резанова сестре своей Булдаковой, «любит его (т. е. мужа ее) право, как любовницу, толь много и день ото дня больше к нему привязывается». Но у Резанова был могущественный враг в лице генерал-прокурора Сената П.В. Лопухина, отца всесильной фаворитки Павла, протежировавшего враждебной Резанову партии сибирских купцов с Голиковым во главе. Надо было выждать не пройдет ли мода на малиновый цвет, как тогда выражались, подразумевая под этой аллегорией влияние Лопухиных на Павла: малиновый цвет был любимым цветом Лопухиной и в эту краску был даже выкрашен царский Михайловский дворец. К счастью Резанова, ему пришлось ждать недолго: 7 июля 1794 г. Лопухин был внезапно отстранен от своей высокой должности. В тот же день граф Пален устремился во дворец, чтобы устроить своему другу высочайшую аудиенцию. Она была дана на следующий же день. Представ пред царем с картами Северной Америки и с тремя фолиантами новых английских увражей о ней, Резанов ясно, отчетливо и быстро доказал Павлу, что дарованием одной компании исключительных привилегий в Русской Америке он не только утвердит могущество России в новом континенте, обеспечив тем развитие Сибири, но и окажет большую поддержку Франции в Америке: Наполеон не сегодня-завтра должен был получить от Испании огромнейшую территорию, простиравшуюся от Канады до Мексиканского залива, которая была ему очень нужна для французской колонизации; но англичане собрались прочно засесть на северо-западе Америки, и это представило бы большую угрозу для наполеоновой территории; усиление русского влияния на Аляске уничтожило бы такую угрозу. Порывистый Павел пришел в восторг и надписью «быть по сему» в тот же день, 8 июля 1799 года, утвердил проект Резанова об образовании новой «Российско-американской компании» [Полное наименование компании было: «Состоящая под высочайшим покровительством Российско-американская компания» – Здесь и далее примеч. автора].

Привилегии ей дарованы были огромнейшие. В грамоте, данной компании, функции ее определялись так: промысел морских и земных зверей и торговля ими в пределах, начиная с 55° сев. широты до Берингова пролива, также на Аляске и Курильских островах, с правом делать открытия новых земель к югу вниз по западному берегу Америки и занимать их в русское владение. Для осуществления этих функций компании были дарованы широчайшие права: основывать города и укреплять их, содержать флот, вступать в торговые договоры с иностранными державами и, в случае нарушения ими дарованных компании привилегий, объявлять им войну, также право отправлять правосудие в пределах Русской Америки. Все посторонние промышленники, русские и иностранные, обязаны были покинуть без промедления владения компании. Местом нахождения ее главного управления назначен был Иркутск. Основной капитал определен был в сумме 724.000 рублей. Почти одна треть акций принадлежала наследникам Шелихова.

Так был образован русскими первый трест в Америке – стране будущих колоссальных трестов. «За все время существования Америки», говорит в своей книге о Резанове известная американская писательница Гертруда Азертон, «у нее не было более опасного врага в смысле угрозы ее территориальному величию, чем этот русский дворянин», – этот молодой честолюбивый петербургский чиновник, главный виновник возникновения компании, как учреждения государственного характера.

По утверждении устава новой компании Резанов был назначен «корреспондентом» ее. Эта правительственная должность была равносильна должности «протектора компании», ранее предложенной коммерц-коллегией. Новая должность давала Резанову право непосредственно сноситься с царем по делам компании. В остаток короткого царствования Павла он этим правом не воспользовался, в виду того, что, вдруг загоревшись интересом к русской Америке, Павел так же быстро к ней охладел. Но, поддерживая сношения с наследником Александром Павловичем и группой его либеральных друзей, очень интересовавшихся Русской Америкой, Резанов, после цареубийства 11 марта 1801 года, не замедлил воспользоваться расположением нового императора, чтобы добиться полного завершения всех своих планов.

По докладу нового министра коммерции графа Николая Петровича Румянцева, видевшего в Русской Америке богатейший источник будущих государственных доходов и дружественно расположившегося к зятю покойного ее основателя, Резанов был высочайше назначен на должность управляющего главного правления компании, переведенного в Петербург как бы получившего значение государственного учреждения, составлением в Иркутске конторы. Вступив в должность, Резанов начал с того, что привлек в директора видных государственных деятелей, включая покровителя своего и тезку Румянцева. А в следующем 1802 г. Резанов добился осуществления заветной своей мечты: ему удалось привлечь в пайщики компании самого Александра Павловича, братьев его и нескольких родственников вдовствующей императрицы Марии Федоровны. После этого члены высшего общества и именитое купечество поспешили раскупить акции компании, которая таким образом стала одним из самых верных предприятий в России.

В это время ее акции стоили 3727 рублей каждая. Но было выпущено 7350 новых акций по 550 р., каждая на сумму свыше трех с половиной миллионов рублей. Резанов и Наталья Алексеевна добились всего, чего хотели.

На Резанова посыпались милости. Из обер-секретарей он был сразу назначен обер-прокурором того же гражданского департамента сената. А потом вскоре, через несколько месяцев по учреждении Александром своего Тайного комитета, состоявшего из четырех его молодых советников: Строганова, Кочубея, Новосильцева и Чарторийского и нового статс-секретаря Сперанского в качестве секретаря Комитета, на заседания которого, обставленные строжайшей тайной, посторонние допускались в виде большого исключения, Резанов стараниями графа Румянцева приглашен был однажды принять участие в одном из таких заседаний для обсуждения вопроса о Русской Америке и об экспансии России в Северной Америке вообще. Честь ему этим была оказана чрезвычайная. В туалетную комнату царя, где тайны ради происходили заседания. «Комитета общественного спасения», как шутливо называл их Александр, или «якобинской шайки», как звал его Державин, принесены были для этого случая карты Сибири, Северной Америки и всего света. Стоя у этих карт, приколотых к ясеневым дверцам гардеробных шкапов, тянувшихся во всю длину комнаты, и по временам водя по ним припасенной для этого случая длинной тонкой тростью, Резанов говорил:

– Государь, дабы Русская Америка, а также Сибирь, могли процветать, снабжая Россию обильным током минеральных и пушных богатств своих, им надобен хлеб. Рядом с Русской Америкой богатейшая житница есть. То – западный берег Америки, земной рай гишпанской Калифорнии. Мы вольем жизнь в Русскую Америку, сей калифорнийский хлеб ей давши. Но для процветания ее надобно еще другое – надобен сбыт ее пушных богатств. Ныне приходится нам возить меха наши за тысячи верст через Сибирь с ее бездорожьем в глухой Маймачен, единый китайский рынок, где по старинному Нерчинскому договору нам разрешен китайцами торг, терпеть нередко пропажу караванов целых в пути, да кланяться маймаченским купцам, взяли бы они наш великолепный товар, какой они после втридорога у себя в Китае, в Японии, в мире целом продают. Англичане же и американцы из Новой Англии, нашего зверя на наших же землях бьющие, сбывают меха свои прямым морским путем в Кантон, куда нам путь заказан строжайше. Китайцы и японцы нас презирают, за варваров почитая. Надобно нам искоренить сие предубеждение и, оное искоренив, в прочные торговые сношения с ними вступить. Сего мало. Надобно нам и другие обширные мировые рынки найти. И вот, мы учредим по всей Русской Америке центры промышленности и просвещения. От них, – он повел тростью по картам, – поведем мы морские дороги прежде всего в Нагасаки и Кантон, далее, Южную Америку у мыса Горн огибая, в Рио-де-Жанейро в Бразилии, далее, на север опять поднимаясь, в американский Бостон и, наконец, чрез Атлантический океан в Лондон. В Сибири мы, вместо неудобного охотского порта, новый удобный порт откроем, тут вот, верст на четыреста пятьдесят пониже, в Аяне, откуда шоссейные дороги через всю Сибирь к нам, в Россию, пойдут. Конечно, сие времени не мало потребует. Сейчас же в первую голову корабли нам надобны, коих у нас почти нет. Дабы ясно себе представить все их значение для дальнего востока нашего, надобно сквозь всю Сибирь до Тихого океана проехать, как я проехал, и тогда понятно станет, почему пуд муки, до нескольких десятков рублей в Сибири поднимающийся, вдруг до нескольких рублей упадает, когда в бедный наш охотский порт хотя б один корабль груженый зерном приходит. Корабли, корабли! – таков должен быть наш лозунг! И надобно обзаводиться ими быстро, дабы в Тихом океане нам твердою ногой стать поспеть, покуда иных настоящих хозяев там не стало.

Все члены Комитета, следуя примеру молодого государя, аплодировали. Государь обещал полную поддержку компании во всех ее начинаниях, полезных для России, и, в ответ на просьбу Резанова, сказал, что поговорит с морским министром Чичаговым о разрешении морским офицерам поступать, с сохранением прав и преимуществ государственной службы, на корабли, которыми компания обзаведется в ближайшем будущем.

Как ни секретно было заседание Комитета, доклад Резанова тотчас же стал злобой дня в правительственных кругах, и завистники говорили:

– Ведь это Резанов куда гнет: ни много, ни мало вторую российскую империю за океаном основать хочет, а себя туда наместником посадить.

Даже стены личной туалетной комнаты государя, а может быть ясеневые шкапы ее? – оказались с ушами, и, как впоследствии Резанов узнал, на следующий же день после его доклада курьер испанского посла поскакал в Мадрид с сообщением о нем, а Мадрид с своей стороны срочно предписал калифорнийским властям через вице-роя Мексики, тогда принадлежавшей Испании, немедленно прекратить доступ всяких иностранных кораблей в порты Верхней и нижней Калифорнии и, особенно, в порт Св. Франциска Ассизского, теперешнее Сан-Франциско, главный порт Верхней Калифорнии, всемерно усилив его охрану.

Обласканный государем, Резанов торжествовал. Карьера его налаживалась все прочнее. А домашнее его благополучие достигло в это время своей полноты. Аня родила ему первенца Петра и еще больше расцвела после родов. Вскоре затем Резанов купил собственный дом близ Таврического дворца – в «Преображенском полку», как тогда звали эту местность, куда семья его и переехала. Эта вторая удачливая полоса тянулась до половины 1802 года. Затем пошли перебои. Начались они со второй беременности Ани, которую она переносила гораздо труднее первой. Машина домашней жизни стала катиться неровно. При больших его занятиях Резанову нужен был порядок этой жизни; порядок нарушился, и это его раздражало.

Потом начались перебои деловые. Согласно одному из пунктов высочайше утвержденного устава компании, заправилами ее могли быть только родственники и свойственники покойного Григория Ивановича, в силу чего Голикову пришлось теперь устраниться от дел. Это было нужно Резанову и умнейшей Наталии Алексеевне, чтобы поставить дело на новый лад, покончив со старой купецкой рутиной, сторонником которой был Голиков. Старик поспешил в Петербург жаловаться министру юстиции на своих обидчиков, Наталью с Резановым. Министром был теперь Державин, и он затормозил дело. От досады и волнений Голиков умер, и на душе Резанова осталась тяжесть. Вскоре после этого Наталья Алексеевна, пустившаяся в финансовые авантюры в расчете на большую прибыль, распорядилась крупной суммой компанейских денег, как своей. Пришлось отчитывать ее, и отношения их впервые немного натянулись. Потом стали приходить очень досадные вести из Русской Америки и непосредственно от Баранова и чрез вторые руки чрез Лондон, где новости получались от шкиперов торговых кораблей, заходивших на Кадьяк. И все это было тем более неприятно, что пайщиками компании были теперь государь и члены царской семьи, и было неудобно пред ними лично, как пред вкладчиками, которых он втянул в дело.

Баранов сообщал кучу всяких неприятностей и дрязг. Продовольственные запасы иссякли, и цинга свирепствовала. Корабль, посланный из Охотска с грузом продовольствия для Баранова, напоролся на рифы и затонул на полпути. Добыча зверя уменьшилась в силу того, что иностранные промышленники не только не убрались, но стали появляться чаще, и с ними приходилось вести суровую борьбу. Монахи развели свары, обвиняя его, Баранова, в своих скудостях, он же винил их в сварливости и просил их унять через синод. Морские офицеры, перешедшие из военного флота на службу компании, были мало опытны и, не желая признавать авторитета главного правителя Русской Америки в виду его штатского положения, чинили ему всякие досады.

Такую характеристику монахам и офицерам давал Баранов. Но сведения о самом Баранове, полученные через шкиперов, казались тоже далеко не положительного свойства. Сведения эти сходились на том, что дело свое Баранов знал отлично, что он по возможности приводит Русскую Америку в некоторый порядок и упорно борется с хищническим истреблением зверя, но что он будто деспот, зверски обращающийся с туземцами, особенно с индейцами, пьяница и распутный человек, с которым дела вести можно только на почве пьянства. Добавляли, впрочем, что пил он, не теряя головы, и что перепить его было невозможно. В заключение, шкипера сообщали еще одну очень неприятную новость, грозившую сильно осложнить планы Резанова о снабжении Русской Америки продовольствием, это – о закрытии всех калифорнийских портов для иностранных кораблей в соответствии с тем, что было сказано об этом выше.

Словом, новости были одни хуже других. В неприятностях прошел конец лета 1802 года. Он был очень жарок, Аня переносила свое положение все тяжелее и Резанов нервничал все больше. На нервной почве у него осенью начались гастрические и почечные явления, вызывавшие головокружение и дурноту и не поддававшиеся лечению. Он осунулся, стал желчен, постоянно раздражался. Аня, существо нежное, замечала это и страдала вдвойне, приписывая себе причину раздражения своего ненаглядного Николушки. Атмосфера в доме напрягалась к концу лета все больше. И, наконец, разразился громовой удар. В начале октября Аня разрешилась дочерью Ольгой. Роды были очень тяжелы и послеродовой период протекал неблагополучно. Созывались консилиумы, врачи становились все мрачнее. Вдруг в половине октября к Резанову в правление на Мойке у Синего моста прискакал камердинер Иван, давно у него служивший и очень ему преданный, и без доклада ворвался к нему в кабинет.

– Барин милый, беда! Анна Григорьевна кончаются!

Николай Петрович примчался домой вовремя, но лишь настолько, чтобы принять последний вздох Ани. Суеверие как бы оправдалось: свеча жизни Ани погасла первою, погорев недолго – ей было всего двадцать два года.

Резанов точно окаменел. Его не вывело из оцепенения ни то, что весь сановный Петербург съехался на похороны, чтобы выразить сочувствие новому любимцу государя, ни даже то, что сам государь выехал поклониться праху его жены на Невский ко времени прохода пышной процессии во главе с митрополитом Евгением в Александро-Невскую лавру. Вернувшись домой из лавры, он свалился, сразу вдруг расклеился. Все в нем пришло в беспорядок. Сердце работало вяло, началась одышка. Он еле вставал, чтобы просмотреть без всякого интереса наиболее спешные бумаги из сената и правления компании, так всегда его интересовавшие, а вскоре и вставать перестал.

Так прошла осень. В декабре он встал, но на службу еще не ездил. Его навестил Румянцев, просидел долго, ободрил, передав привет государя, часто о нем вспоминавшего.

На последнем докладе Румянцева пред Рождеством Александр снова спросил:

– Что же Резанов?

– Да все еще не ладно с ним, ваше величество. Общий упадок сил, сплин. Медики думают, одно могло бы вылечить его – перемена впечатлений, толчок какой-нибудь.

– Привезите его ко мне, я его расшевелю, – приказал Александр. – Пора двинуть дело с Русской Америкой. Там, я слышу, все как-то не клеится. Надо поехать кому-нибудь отсюда наладить вопрос о снабжении наших тихоокеанских владений и о прочем. Кому ехать, как не Резанову? Да пусть по дороге заедет в Японию попытаться с ними дружбу завести.

– Куда ему такую даль ехать, ваше величество, – возразил Румянцев. – Вот изволите сами поглядеть, каков он стал. Одна тень прежнего Резанова. Интерес ко всему потерял.

– Путешествие ему поможет.

В течение января 1803 года Резанов виделся с Александром три раза. В первое свидание, когда государь его обнял и стал утешать, нервы не выдержали, Резанов впервые заплакал и ему стало легче. Он заговорил об отставке, но государь ответил, что об отставке думать ему рано. Во второе свидание Александр повел речь о пользе путешествий и дал ему перечесть свой экземпляр «Писем русского путешественника» Карамзина. В третье он выразил настойчивое желание, чтобы Резанов съездил его уполномоченным в Русскую Америку и чрезвычайным посланником к японскому двору. С точки зрения карьеры скачок был головокружительный. Пред таким милостивым предложением честолюбивому Резанову трудно было устоять. Он упомянул о детях. Александр обещал позаботиться о них.

– Я понимаю, Николай Петрович, как тяжко вам будет покинуть ваших малюток, – сказал он. – Но я и отечество ждем от вас этой жертвы.

Резанову ничего не оставалось, как склониться в глубоком поклоне.

С этого дня он стал поправляться. После долгого бездействия в нем пробудилась жажда работы.

В всеподданнейшем докладе о командировке Резанова, представленном графом Румянцевым в конце февраля в исполнение воли государя, командировка эта приняла в конечном итоге еще более важное значение, чем думал Резанов. Румянцев предлагал возложить на него следующие миссии: обозреть на правах главноуполномоченного государя с широчайшей юрисдикцией русские владения в Северной Америке и сделать все, что он найдет нужным для их благоденствия и для упрочения русской власти в новом краю; по дороге в Америку заехать в Нагасаки, свезти царскую грамоту и подарки микадо и попытаться завести с Японией прочные связи и торговые сношения; попутно установить новые морские торговые пути, которые, по мысли Резанова, высказанной им в Тайном Комитете, должны были связать Русскую Америку с мировыми центрами. Для осуществления этих задач экспедиция Резанова должна была совершить кругосветное путешествие.

Этой первой русской кругосветной экспедиции Румянцев полагал придать также научный характер, включив в нее выдающихся естествоведов, астрономов, врачей. Верховное начальствование над всей экспедицией Румянцев предлагал возложить на Резанова, а покупку двух кораблей для нее заграницей, а затем и командование ими, – на двух выдающихся моряков того времени, лейтенантов Крузенштерна и Лисянского.

Все это было высочайше утверждено. И в двадцатых числах марта Крузенштерн и Лисянский, вызванные из близкого плавания, выехали в Швецию, Данию и Англию присматривать корабли. Тогда же наше правительство написало нашему посланнику в Дрездене, Ханыкову, прося его позаботиться о приискании ученых, которые бы пожелали принять участие в первой русской кругосветной экспедиции, – на своих отечественных не понадеялись по обычному русскому смирению.

Слухи об экспедиции стали быстро распространяться по России и заграницей, и предприимчивые люди, ученые, доктора, лингвисты, офицеры, чиновники, засыпали Резанова прошениями. Бывали курьезные. Какой-то чиновник Херувимов откровенно признавался: «И что меня главное побудило на такой трудный вояж, это – чтобы сделать небольшое состояние». Другой чиновник писал: «Ревность к службе и любовь к отечеству суть причины, побудившие меня утруждать ваше превосходительство о удостоении меня иметь честь быть в числе избранных к совершению столь славного подвига, труды и тяжести коего не могут уменьшить моего усердия». Из числа прошений, полученных из заграницы, обращала на себя внимание докладная записка молодого немецкого ученого, гессенского уроженца, доктора медицины фон Лангсдорфа, всего лишь шесть лет назад окончившего медицинский факультет Геттингенского университета. Несмотря на молодой возраст, он успел совершить большие путешествия и за ним были уже научные заслуги в области натуральной истории. За изыскания в этой области в Португалии несколько Французских академиков дали ему отличные отзывы, и наша Академия Наук пригласила его своим корреспондентом по части орнитологии. Кроме того, он был хороший лингвист. Попасть в первую русскую кругосветную экспедицию молодому немцу видимо страстно хотелось и домогался он этой чести с такой подкупающей наивной восторженностью, что Резанов чуть не ответил согласием. Но в это время получилось сообщение Ханыкова, что он уже ведет переговоры с дрезденским профессором натуральной истории Тилезиусом, и Лангсдорфу поэтому пришлось отказать. Но мы с ним еще встретимся.

В самом конце апреля пришел рапорт Крузенштерна, что два корабля присмотрены им с Лисянским в Лондоне. Называются «Леандра» и «Темза». Корабли первостатейные, медью обшитые, недавно строенные и самой новейшей конструкции. Ходу имеют до одиннадцати узлов. Просят за них много: 25.000 фунтов стерлингов, но денег таких корабли стоют. Так покупать ли? Если покупать, то не соблаговолит ли правительство отписать аглицкому, дало бы оно эскорт военный морской до Кронштадта во избежание непредвиденностей, а то по случаю военного времени моря кишат военными судами. Александр обрадовался наконец то у России заведутся настоящие корабли. Он велел ответить Крузенштерну согласием, а вместе с тем написать первому лорду адмиралтейства и просить его дать эскорт «Леандре» и «Темзе», объяснив, что сии коммерческие суда приобретаются в русскую казну по высочайшему повелению.

Пока Крузенштерн с Лисянским покупали корабли, Резанов готовился к экспедиции, подучивал английский и испанский языки (немецкий и французский он знал хорошо), хотел даже начать учиться японскому, но временно отложил это намерение за неимением в Петербурге учебников и словарей, и обращался с воззваниями к ученым, литераторам и коллекционерам обеих столиц о пожертвовании книг, картин, эстампов, бюстов и прочего в этом роде: руководствуясь тем, что говаривал ему покойный Григорий Иванович о «пущенной» им в Русской Америке цивилизации, Резанов надеялся хоть по крайней мере на Кадьяке найти сколько нибудь благоустроенную жизнь и собирался учредить там первый «американский музеум» и библиотеку и, вообще, заняться просвещением американского края.

Граф Гинцев тем временем готовил для него подробную инструкцию. В апреле она была готова, утверждена государем, и Резанов был осчастливлен следующим рескриптом: «Николай Петрович. Избрав вас на подвиг, пользу отечеству обещающий, как со стороны японской торговли, так и в рассуждении образования американского края, в котором вам вверяется участь тамошних жителей, поручил я канцлеру вручить вам грамоту, от меня японскому императору направленную, а министру коммерции по обоим предметам снабдить вас надлежащими инструкциями, которые уже утверждены мною.

Я предварительно уверяюсь по тем способностям и усердию, какие мне в вас известны, что приемлемый вами отличный труд увенчается отменным успехом и что тем же трудом открытая польза государству откроет вам новый путь к достоинствам, а с сим вместе несомненно более еще к вам же обратит и мою доверенность».

Чтобы придать больше импозантности своему молодому посланнику, Александр пожелал его разукрасить: одновременно с получением рескрипта Резанов был произведен сразу в «действительные камергеры», т. е., минуя простое камергерство, сразу попал в первые чины двора с присвоением титула «высокопревосходительство» и ему была пожалована лента Анны 1-ой степени. Таким образом, никогда того не чаявший, он вдруг превратился сразу в дипломата и придворного.

<<1 2 3 4 5 >>

На страницу:

Перейти

3 из 5