Екатерина Великая

«Конечно, до крайности трудно доказывать в настоящее время, по прошествии почти двух столетий (написано в начале ХХ века. – Н.Ш.), рождение лица именно от известной особы, вне законного брака, а потому казалось бы гораздо благовиднее, не бросая бездоказательного укора на то или другое семейство и не отрицая безусловно, что Иван Иванович Бецкой действительно был сын князя Ивана Юрьевича Трубецкого, признать, что мать первого в точности нам неизвестна, как это и делали, впрочем, лица, стоявшие гораздо ближе нас к Бецкому и Трубецкому и имевшие поэтому возможность получить более точные сведения о его рождении.

Оставив нам свои записки, в которых упоминается о рождении Бецкого, эти лица, вероятно, не упустили бы сообщить, кто была его мать, если бы это было им известно. Но они этого не сделали, a, следовательно, можно предполагать, что они этого обстоятельства в точности не знали, что весьма естественно».

Пётр Михайлович Майков (1833–1916) был мировым судьёй, чиновником Второго отделения Собственной Е.И.В. канцелярии. Но именно история явилась главным делом всей жизни. Его труды своеобразны, но предельно точны с точки зрения историографии. Он не просто приводил тот или иной факт, размышлял над правдоподобием его, искал доказательства, подтверждающие его выводы.

Нельзя не согласиться с такими вот размышлениями:

«Подобные, незаконные рождения, являясь, по общепринятому воззрению, позором не только для отдельного лица, но и всего семейства, обыкновенно тщательно скрываются и ни в каком случае не разглашаются. Помимо этого роман в данном случае происходил, можно сказать, за тридевять земель; вспомнив состояние сообщений и сношений одного государства с другим в то время, можно допустить, что о нём могли даже и совсем не знать в другом государстве… Так… современник Бецкого, знаменитый князь Щербатов, в своём известном рассуждении «О повреждении нравов» указывает, что князь И.Ю. Трубецкой, быв пленен шведами, имел любовницу, сказывают благородную женщину (выражение, прибавим мы от себя, собственно говоря, ничего не означающее в точности), его высшее дворянство, которое, по моему мнению, так прекрасно и так образованно, как ни при каком другом европейском дворе. Всего боле нас изумило то, что в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы, можно было встретить двор столь приятный и вежливый».

Это было в Стокгольме, где Трубецкой встретил такую женщину и «уверил, что он вдов и от неё имел сына, которого именовал Бецким и сей ещё при Петре Великом почтён был благородным и в офицерских чинах и т. д.».

В словаре Бантыш-Каменского сказано, что Бецкой родился 3 февраля 1704 года в Стокгольме (причём ни один из его родителей вовсе не назван), продолжал учение в доме отца своего, поступил в Коллегию иностранных дел и т. д., и только из дальнейшего изложения можно заключить (Бантыш-Каменский сам и этого не говорит прямо), что отцом Бецкого был князь И.Ю. Трубецкой.

А вот размышления об этих всех фактах, принадлежащее перу Петра Майкова:

«Бецкой был рождён в стране иноземной, в которой и провёл, вместе с своим отцом, первые годы детства. Каких-либо сведений об этом времени жизни Бецкого нам не удалось найти; да едва ли возможно предполагать их существование. О ребёнке, ничем не отличавшемся от множества других, ему подобных, нечего и говорить, тем более нечего записывать. Упомянем только, что после его рождения прибыла в Стокгольм к своему супругу княгиня Трубецкая, урождённая Нарышкина, вместе с двумя её дочерями, которая… не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми.

Откинув из этих слов всё излишнее, напоминающее французские романы и совсем не соответствующее ни духу того времени, ни положению русской женщины той эпохи, только что освобождённой из терема, ни характеру самого князя Трубецкого, можно «принять, что Бецкой остался в семействе своего отца (что вполне естественно) и получил первоначальное воспитание в его доме, наравне с прочими его детьми. Дети же князя Трубецкого – его дочери – получили воспитание хорошее».

В то время вельможи «не щадили ничего для образования своих детей».

Неудивительно поэтому, что и сам Бецкой, по словам Нащокина, был «воспитан с преизрядным учением».

Это замечание очень важно, ибо образованность Ивана Ивановича и его воспитание, которое он постоянно демонстрировал впоследствии, привлекли к нему внимание одной особы, о которой пока лишь вскользь упомянуто вначале повествования.

Конечно, нам очень сложно представить себе, каким образом Ивану Юрьевичу Трубецкому удалось, находясь в шведском плену, воспитать сына и дать ему хорошее образование.

Пётр Майков сообщил: «Князь Трубецкой… был разменен на фельдмаршала Реншельда, взятого в плен в Полтавском сражении, и возвратился в Россию».

В плену он находился, как известно, из биографии князя, восемнадцать лет. Значит, Иван Бецкой прибыл в Россию в четырнадцати- или пятнадцатилетнем возрасте.

Уже было упомянуто, что с разрешения шведского короля к Трубецкому приезжала в Стокгольм супруга с дочерями. Нет данных, на какое они приезжали время, но Пётр Майков, приведя «упоминания об отъезде» Трубецкого в Россию, указал, что «сознание справедливого долга одержало верх; князь покинул молодую иноземку, вернулся в Россию с сыном», причём… «Бецкой увезён в Россию и усыновлён княгиней…».

Значит, роман, плодом которого явился Иван Иванович Бецкой, не был кратковременным, значит, князь всё-таки колебался, с кем ему быть – с любимой женщиной или с женой.

Словом, кипели страсти, пылали сердца, хоть и происходило всё это, по словам Щербатова, «в стране столь неприятной, столь каменистой, являющейся отброском природы».

Есть ряд версий биографии Ивана Ивановича Бецкого. Предполагают иные биографы, что князь Иван Юрьевич Трубецкой взял на себя отцовство ребёнка, рождённого в шведском плену, и что матерью его была старшая дочь, которую кто-то обрюхатил в России, и мать спешно повезла её в Стокгольм, чтобы спасти от позора. Потому-то супруга Ивана Трубецкого «не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми». В этом случает и отец, и мать Ивана Ивановича Бецкого – русские.

Князь решил учить сына (внука) военному делу. Ну а военное дело в России при Петре I и учёба военная оставляли желать лучшего. Каких-либо учебных заведений, кроме весьма знаменитой Навигацкой школы, не было. Отец же помнил, каковы последствия плохой подготовки солдат и командиров. Нарва осталась в памяти на всю жизнь. И он решил отдать его в Копенгагенский кадетский корпус, чтобы затем возвратить в Россию. То ли после окончания кадетского корпуса, то ли во время чего-то наподобие стажировки Бецкой на учениях упал с лошади, был изрядно поранен прошедшим над ним эскадроном. В строю лошади, которая никогда не наступит на лежащего на земле человека, очень трудно соразмерить свою поступь, вот Бецкой и пострадал. После травмы Бецкой отправился в путешествие, намереваясь затем вернуться в Россию.

Пётр Майков, ссылаясь на других авторов, указывал, что «привязанность Бецкого к отцу удерживала его при нём; он не захотел с ним разлучаться, приехал в Россию и записался в Коллегию иностранных дел, чтобы жить дома и продолжать заниматься своим окончательным образованием».

О своей учёбе в кадетском корпусе Бецкой, по словам Петра Майкова, уже значительно позже, в 1764 году, рассказал императрице Екатерине, когда представлял на утверждение свои рассуждения о воспитании, «как, будучи кадетом в Копенгагенском кадетском корпусе, ходил в караул, стоял на часах в ночное время и т. д.».

В России Бецкой был записан на военную службу, но затем направлен на дипломатическое поприще.

По словам Петра Майкова, «канцлер Остерман обращал особенное внимание на способности Бецкого неоднократно и посылал его курьером к иностранным дворам. Его познания, ловкость, деятельность много способствовали его повышению, чему также сильно содействовало и покровительство Анастасии Гессен-Гомбургской, его родной сестры по отцу». Вот тут снова интересный факт. Старшая сестра Анастасия на протяжении всей своей жизни особо опекала Ивана Бецкого. Именно старшая сестра… А не был ли он действительно её сыном?

Затем Бецкой попал в Париж, «где, по близким отношениям И.Ю. Трубецкого к В.Л. Долгорукому, и мог быть определён последним при посольстве, в качестве секретаря».

А в Париже, вполне естественно, не только служба занимала его. В знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона о Бецком сообщается:

«Выйдя в отставку, он путешествовал по Европе и, между прочим, в Париже был представлен герцогине Ангальт-Цербстской – Иоганне-Елизавете (будущей матери будущей императрицы Екатерины II), которая и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво…»

Путешествие ли это было или работа в посольстве, в данном случае не важно – важно, что Иоганна Елизавета «и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво». Точнее не скажешь. Издание-то особого рода, выражения в нём точны. Лишнего не говорится. Да и не всегда обязательно писать напрямую.

Мы не будем спешить с выводами и делать заключения, а лучше попробуем разобраться с теми фактами, которые ни у кого не вызывали сомнений.

Получив новое назначение состоять при отце, Иван Иванович Бецкой через некоторое время выехал в Россию, простившись с Парижем, тем более почти одновременно с ним столицу Франции покинула и Иоганна Елизавета. Она спешно отправилась к себе на Родину, поскольку, как выяснилось впоследствии, к тому были веские причины.

Бецкой вернулся в Россию «с депешами по секретным делам». Служил при отце генерал-фельдмаршале, в чине генеральс-адъютанта. Тут нужно уточнить. На слуху у нас чин генерал-адъютанта. В чём же разница? Да в том, что у государей в ту пору были генерал-адъютанты, а у крупных генералов – генеральс-адъютанты. Так именовалась, говоря языком нынешним, должность, а звание… Воинское звание, к примеру, у Ивана Ивановича Бецкого при назначении было – майор, а вскоре он стал подполковником.

Ну а что касается парижских приключений, то на них обратили внимание не только авторы упомянутого выше словаря. Знаменитый журналист-историограф Н.И. Греч, по словам современников, «весьма компетентный вследствие своего тесного взаимодействия с III отделением Его Императорского Величества канцелярии, где ему были открыты многие документы», писал:

«Немецкая принцесса происходила от русской крови. Принц Ангальт-Цербстский был комендантом в Штеттине и жил с женой в разладе. Она проводила большую часть времени за границею, в забавах и развлечениях всякого рода. Во время пребывания в Париже, в 1728 г., сделался ей известным молодой человек, бывший при прусском посольстве, Иван Иванович Бецкой, сын пленника в Швеции князя Трубецкого, прекрасный собой, умный, образованный. Вскоре, по принятии его в число гостей княгини Ангальт-Цербстской, она отправилась к своему мужу в Штеттин и там 21 апреля 1729 г. разрешилась от бремени принцессою Софиею Августою, в святом крещении Екатерина Алексеевна. Связь Бецкого с княгинею Ангальт-Цербстской была всем известна».

Долгое время этой темы никто не касался ни в литературе, ни в кино. А вот не так давно Борис Алмазов в статье «Екатерина Великая – русская?» об Иоганне Елизавете сообщил следующее:

«Её положение и жизнь были весьма незавидны. Собственно, если можно так выразиться, она принадлежала ко второсортной аристократии. Владения её супруга герцога Христиана Августа Ангальт-Цербст-Беренбургского, расположенное на клочке земли, некогда заселённого лужицкими славянами, нищенствовало. Иоганна Елизавета, происходившая из другого, тоже обедневшего немецкого княжеского дома Голштейн-Готторпского (тоже нищего), всегда остро чувствовала свою бедность и своё положение приживалки при европейских дворах. В двусмысленном положении находился и Бецкой, который, однако, в отличие от герцогини, в средствах стеснен не был.

Иван Иванович был пригож, статен, блестяще образован, свободно говорил на нескольких европейских языках. Ощущая себя, безусловно, русским, он по воспитанию был совершенный европеец, да и в России к этому времени почти не жил. Но как это свойственно эмигрантам, вообще людям, долго живущим вне Родины, он был горячим патриотом, видя Россию в некотором ореоле собственных мечтаний. Русский без России, незаконнорожденный княжеский сын и безвестная немецкая аристократка, понимавшая свою роль марионетки в большой политике. Не исключено, что «встретились два одиночества…».

Борис Алмазов сделал и ещё одно удивительное заявление…

«В начале 1729 года Ивана Бецкого срочно отзывают в Россию из Парижа, а 4 марта 1729 года у Иоганны Елизаветы родилась девочка, получившая при крещении имя София-Фредерика-Августа».

Удивительно оно из-за указанной даты – 4 марта 1729 года!

Почему 4 марта? Ведь всем известно, что София Фредерика Ангальт-Цербстская – будущая императрица Екатерина Великая – родилась не 4 марта, а 21 апреля (2 мая) того же 1729 года.

Интересная мысль высказана в журнале «Чудеса и приключения»:

«Золотой век» императрицы Екатерины II таит в себе множество тайн и загадок… Однако, пожалуй, главное – это тайна происхождения самой «Северной Семирамиды»… при каких обстоятельствах появилась на свет София-Фредерика-Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, ставшая впоследствии российской императрицей. «Как при каких?» – спросит читатель, знающий из курса истории, что Екатерина II родилась 21 апреля 1729 года в семье наследного принца Ангальт-Цербстского герцогства Христиана-Августа и его супруги Иоганны-Елизаветы. Да, всё так: только малость не так!.. Когда София-Фредерика-Августа стала российской великой княгиней, немецкие историки перерыли все штеттинские архивы в поисках материалов о жизни её родителей в этом городе и не нашли ничего, даже метрических записей о рождении Ангальт-Цербстской принцессы. При немецком «орднунге» (порядке) такого не может быть, потому что не может быть никогда! Однако все материалы просто-напросто исчезли. Единственной причиной этого исчезновения историки посчитали тайну рождения принцессы и были правы…»

Были, видимо, причины скрывать истинную дату рождения дочери Иоганны Елизаветы. Проскочила даже информация, что будущая императрица родилась семимесячной. Словом, что-то было не то – поздновато, видно, вернулась к мужу Иоганна Елизавета после своего парижского романа с Иваном Бецким, и необходимо было как-то завуалировать то, что родила она дочку раньше срока.

Но всё это было уже в прошлом. В будущем же появится ещё немало интересных фактов, которые являются ярким подтверждением того, что парижский роман Ивана Ивановича Бецкого и Иоганны Елизаветы не прошёл бесследно…

Итак, настало время рассказать о первых шагах будущей императрицы на русской земле.

Знакомство с Россией

Петербург встретил прусскую принцессу оглушающим пушечным салютом. Праздничное великолепие города поразило её. Можно себе представить, сколько было самых ярких впечатлений от Зимнего дворца, восторгов от величественного вида Петропавловской крепости, гармонирующего с Невой, скрытой белоснежным убранством. Но это только начало – предстоял ещё путь в Москву, где находился двор и где ждали её императрица и великий князь. И этот путь поразил не меньше. И ныне ещё, в век торжества сокрушителей природы, Валдай живёт, борется с жестокосердием двуногих врагов лесов, озёр полей и всего в них живого, а тогда он сверкал своею нетронутою красотой в необыкновенном торжественном величии. Вышний Волочек, старинная Тверь, Клин представали перед глазами будущей державной повелительницы. А впереди была златоглавая Москва. Её золотистые сорок сороков окончательно сразили своим певучим серебряным звоном.

И вот первая встреча с Елизаветой Петровной. Императрица слыла едва ли не первой русской красавицей своего времени. В «Записках…» Екатерины это подтверждено в полной мере: «Когда мы прошли через все покои, нас ввели в приёмную императрицы; она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть её в первый раз и не поразиться её красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива; на императрице в тот день были огромные фижмы, какие она любила носить, когда одевалась, что бывало с ней, впрочем, лишь в том случае, если она появлялась публично. Её платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у неё было чёрное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а причёска из своих волос со множеством брильянтов…»

В то время самыми влиятельными сановниками при Елизавете Петровне были граф Алексей Григорьевич Разумовский (1709–1771) и его младший брат Кирилл Григорьевич Разумовский (1728–1803). Алексей Разумовский пользовался особенным расположением Елизаветы Петровны. Существует даже предание, что они венчались 13 июля 1748 года (по другим данным – в 1750 году). Елизавета Петровна была человеком верующим. Именно вера православная помогала ей пережить все муки, унижения и издевательства императрицы Анны в страшный для России век бироновщины. Противозаконно отодвинутая от наследования престола, Елизавета Петровна видела в жизни немного добрых минут. Жених, предназначенный ей, умер, и предание о её сближении с Алексеем Разумовским не лишено оснований. Любившая хоровое пение, Елизавета взяла к себе из придворной капеллы привезённого с Черниговщины в Петербург молодого малороссийского казака Алексея Розума, красавца, имевшего замечательный голос. Вскоре он стал камердинером, а затем и вершителем судеб людских при «малом дворе».