Из жизни полковника Дубровина

Рамфоринх не был склонен к беспочвенным прожектам. Он возвращался к однажды уже поднятой теме.

– Это предложение о переделе мира? – спросил я его.

– Это пока тенденция.

Он помолчал. Прошелся неслышно по ковру вдоль кабинета. Остановился возле глобуса. Он стоял на журнальном столике.

– Как вы думаете, – продолжал он, раскручивая глобус указательным пальцем. – Ваша идеология активно раздвигает границы коммунизма… Мне кажется красивой идея приобщить к коммунизму трехсотмиллионный народ Индии… Россия сможет продвинуться в Китай, разделив там сферы влияния с Японией… Полмиллиарда населения, приобщенные к коммунизму!

Я молчал, опасаясь неосторожным вопросом прервать его откровенные излияния. Доказывать ему безнравственность таких предположений смысла не имело. Сейчас мне нужно было узнать, опираются ли его предположения на мнение его могущественных коллег.

Он отошел от глобуса и не торопился развивать свои мысли. Он явно ждал моей реакции. Лукавить было бесполезно. Я поставил вопрос прямо:

– Это лично ваши проекты или они широко обсуждались на вашей встрече в кружке друзей рейхсфюрера?

– Такие вещи не обсуждаются! Они прочитываются между строк… Я не исключаю, что в самое ближайшее время они будут представлены Гитлером Советскому правительству…

Он сказал все, что хотел сказать. На этом наш разговор закончился.

Я, конечно, обязан был сообщить все это в Центр. В сочетании с опасениями генерала рассуждения Рамфоринха очень легко расшифровывались. Чего же лучше? Гитлер подталкивает Советский Союз в Индию, втягивает в безысходный конфликт с Англией и, разделавшись с Францией, объединившись затем с Англией, бьет нам в спину.

Беседой с генералом он хотел сказать мне: «Слушай, мы колеблемся, мы стоим перед выбором идти на запад или на восток. Выбор еще не сделан». Это угроза. Затем предложение идти в Индию. Это – пряник. Или война, или сговор о переделе мира! В Центр я послал сообщение с точным пересказом беседы с генералом и его рассуждений о переделе мира.

Близилась весна сорокового года. Продолжалась «странная война» на Западе без активных действий. Можно было подумать, что Гитлер еще колеблется, куда ударить – на запад или на восток.

Затяжка во всем. Замедленная мобилизация, замедленная переброска войск к западной границе, неторопливость в передислокации войск. Игра в «несекретные» секреты.

Нападая на Польшу, Гитлер не провел всеобщей мобилизации. Этот факт скрыть от разведки союзников было невозможно. Его и не скрывали. Что это означало? Это могло быть только знаком. Гитлер как бы говорил: я вторгаюсь в Польшу. Общественность ваших стран потребует от вас соблюдения договоров о военной помощи Польше! Но мы с вами понимаем, что здесь не забота о далекой Польше и не жажда справедливости… Общественность взволнована нарушением равновесия в Европе, но до той лишь черты, пока это касается Европы. Войну вы объявите, но терпение! Польша – это общая граница с Советской Россией. Если бы я имел намерения наступать на западе и в Польше, если бы я был убежден, что союзники двинутся на Германию в тот час, когда мои танки будут в Польше, я, господа, провел бы всеобщую мобилизацию…

И англо-французские дивизии стояли неподвижно, пока немецкие танки уничтожали польскую армию.

Двадцать девятый раз назначалась дата вторжения во Францию и двадцать девять раз отменялась. Французская и английская разведки не могли не иметь точных данных о дислокации немецких армий на западных границах Германии. Но вопросы стратегии решались политиками, а не разведчиками. А политики высчитывали, сколько потребуется дней на переброску немецких дивизий с западной на восточную границу для нанесения внезапного удара по Советскому Союзу, и утешали себя мыслью, что Гитлер сможет в десять—пятнадцать дней перебросить армии в Польшу и начать наступление на востоке. Бездействие покрывалось теорией «оборонительной войны». Не упреждение удара, а ожидание удара и развертывание сил после удара…

По запросам из Центра я чувствовал, что в Москве взволнованы. Рамфоринх мне намекал, что в Швеции и в Швейцарии проходят контакты между британской секретной службой и немецкими деловыми кругами. Англия вновь прощупывала возможности соглашения с Гитлером, по-прежнему подталкивая его на восток. Но Рамфоринх по крайней мере был тверд в своих опасениях за Рурский бассейн. Поворачивать войска на восток, оставляя в тылу свыше ста дивизий в одном переходе от Рура, он не видел возможности… Но ответить на вопрос Центра о сроке начала действий на западе я не мог. Сроки плыли… Центр запросил меня, не найду ли я возможности попасть в расположение немецких войск, дислоцированных на западной границе.

Запрос был сделан всего лишь в форме пожелания.

Не думаю, чтобы от меня ожидали сообщений чисто военного характера. Не тот был у меня профиль работы. Западный театр военных действий мог интересовать Центр как арена политической борьбы. В Центре хотели иметь объективную информацию о решимости к сопротивлению союзников.

Я осторожно поинтересовался у Рамфоринха, нет ли у него каких-либо своих особых интересов в действующей армии.

– Сейчас это бездействующая армия! – ответил он мне. – В бездействующей армии у меня нет интересов… Какой же может быть у вас интерес в бездействующей армии?

– Там можно точнее узнать, куда она двинется?

– На запад! – ответил Рамфоринх. – Это решено! Когда? Это военная тайна! Но вы мне подали мысль… В действующей армии могут возникнуть лично мои интересы… Генерал, с которым я имел беседу, не причислен к высшим, но мы возлагаем надежды на его доктрину войны… Высшие генералы не только из ревности к младшему, но и по осторожности, скептически относятся к его доктрине. Мне нужен верный человек возле него, верный мне глаз… Вы не можете отрицать, что я вам помог в исполнении вашей миссии. Теперь я могу попросить вас помочь мне!

– Всегда готов, господин барон! – ответил я. – Если это не нарушит интересов…

Барон рассмеялся:

– Мне не нужно, чтобы вы действовали вопреки вашим интересам… Мне не составило бы труда найти для этой цели немецкого офицера. Но я хочу видеть реальную картину событий… Немецкий офицер раздует и переоценит успех. Исказит действительность от восторга, неуспех попытается всячески оправдать… Вы способны быть бесстрастным свидетелем усилий наших войск во Франции…

Я оглянулся на барона. Усмешка бродила у него на губах.

– Я так понял, что я в авангарде проделаю кампанию во Франции?

– А разве это не интересно русским?

– А зачем бы вам все это раскрывать нам?

– Смелый вопрос! Я хочу, чтобы русские имели точную картину событий во Франции. Франция и Англия имеют четыре тысячи восемьсот танков, мы можем выставить только две тысячи двести танков… Но моим партнерам во Франции Народный фронт страшнее наших танков, и это известно в Москве. Я хочу, чтобы в Москве были из первых рук ориентированы о весомости наших предложений о переделе мира… Убедительная победа на Западе сделает более сговорчивым Восток.

– Стало быть, вы должны быть уверены в успехе?

– Затяжная война во Франции для нас поражение… Тогда все карты смешаны, и придется гасить свечи!

5

Генерал командовал армейским корпусом, но по своему составу это был танковый корпус. Наименование «танковый корпус» еше не было тогда принято в немецкой армии.

Генералу за пятьдесят, он участник Первой мировой войны, довольно типичная биография для высшего немецкого офицера. Кадетский корпус фенрих в егерском батальоне, военная академия в Берлине. В начале Первой мировой войны обер-лейтенант, затем произведен в капитаны, участвовал в боях, потом – штабы. Войну закончил капитаном, до генерал-лейтенанта дослужился в мирное время. В нападении на Польшу командовал корпусом.

Седой, приземистый, с военной выправкой, всегда подтянут, подвижен и даже быстр. Решения принимал не колеблясь, всегда зная, что делает и зачем.

Штатский человек при корпусном штабе – бельмо на глазу. Рамфоринх смягчил мое появление. Он оформил меня представителем компании, подчиненной его концерну.

Генерал был извещен, что я прислан как уполномоченное лицо главы концерна.

Генерал, однако, встретил меня сдержанно.

О том, что выступление назначено на утро, я узнал не от генерала, а от офицеров.

Ночыо сказал мне об этом и генерал, считая нужным поделиться своими соображениями с «человеком Рамфоринха».

– Отмены приказа выступать не поступило… – сказал он. – На рассвете, как только рассеется последний туман, мы начнем… Несколько тысяч бронированных машин должны решить судьбу мира… Мы вступаем в эру войны моторов…

Слова его показались мне напыщенными, я даже удивился этакой манере изъясняться. Генерал как бы сам себя водружал на пьедестал.

Утром, едва только забрезжил рассвет, дрогнула земля. Началась артиллерийская подготовка.

Артиллерия была поддержана авиационным ударом. В 5 часов 35 минут двинулись танки головной дивизии. Я был оставлен на командном пункте, генерал в командирском танке двинулся в боевом строю.

С наблюдательного пункта на господствующей высоте можно было проследить за движением танков. Перед глазами словно бы разыгрывался условный бой на учебном плацу. Пограничные укрепления по люксембургской границе были прорваны в течение нескольких минут. Стало известно, что там, в глубине, на территории Люксембурга выброшен большой десант, танки головной дивизии тут же вошли во взаимодействие с десантом.

С сентября прошлого года минуло восемь месяцев. Восемь месяцев почти без выстрелов, но в состоянии объявленной войны противостояли войска противников. Потребовалось всего лишь несколько минут на прорыв фронта. Нет, это отнюдь не подвиг генерала и его танкистов, это гарантии Рамфоринха и европейских королей угля, стали, нефти. Единственно, что успела сделать противная сторона, – это разрушить горные дороги. К концу дня я проехал по этим дорогам. Взорваны некоторые мосты, кое-где горные завалы… За ночь завалы были расчищены, восстановлены мосты, и танки двинулись вперед уже по территории Бельгии. Штаб корпуса продвинулся далеко вперед. По-прежнему все было похоже на маневры.

11 мая, к концу второго дня наступления, по условленной линии связи я отправил первую записку Рамфоринху. Эта записка должна была его найти самое большее часа через два, где бы он в то время ни находился. Но я знал, что он сидит в своей берлинской резиденции поблизости от фюрера.