Томление духа

Старики ощетинились. Имеем право!

– В гробу я вас видел с вашими правами! – ерошился толстый.

Ножовкин дёрнулся к мужику:

– А ну постой!

Но лысый, бросив документы на колени водителю, выпрыгнул вон.

– Что за сволочь?! – крикнул Ножовкин.

– Наш это! Контролер! – Водитель со скрежетом врубил передачу. – Он всегда такой, как ошпаренный!

Ножовкин вернулся на место. За хамство надо бы плюнуть в харю этому, а потом спросить, почему автобус грязный. Вовремя выскочил.

Грибники между тем бормотали теперь про погоду, забыв про мужика. Потянулись пригородные дачи, и грибники на первой же остановке, прихватив тару, освободили автобус. В салоне осталось с десяток пассажиров. Ножовкин пересел ближе к выходу и теперь любовался дорогой. Вот автобус проскочил мимо старой лесной дороги, по которой когда-то пришлось брести в зимнюю стужу. Хорошо вспоминать, когда сидишь в теплом автобусе. Он мчит тебя ближе к дому и, если не сломается, то скоро уж встреча…

В восемь утра Ножовкин выбрался из автобуса, огляделся вокруг. Тот же вокзал среди улицы, приземистый, из белого кирпича, те же бараки в два этажа вдоль дороги, те же тополя – в зеленой листве. Выходит, мороз здесь пока что не буйствовал.

Раньше у матушки был здесь дом, пока не случилось несчастье. Мать в ту ночь сторожила торговую базу. Огонь сожрал начисто дом, а мать осталась в том, в чем ушла на дежурство. Ей предоставили временное жилище – в двухэтажном бараке, а позже, в связи со сносом барака, переселили в другую квартиру – в деревянном доме в один этаж. Хорошая теперь у матери квартира – с водой, центральным отоплением, огородом и соседями по углам.

Ножовкин, шагая наискосок среди бараков, подошел к материнскому углу и встал у ворот. Правильно мать писала – завалинку надо менять, стены конопатить. Он постучал кулаком в ворота. Мать любила поспать под утро – из-за астмы.

В сенях послышался шум. Громыхнула цепь. Раздался знакомый, с надрывом, радостный плач.

– Сыночка мой! Золотиночка!

– Мама…

Ножовкин обнял старуху, целуя дорогое лицо. Вот и встретились. Мать радёхонька, торопится.

– Слышу, кто-то стучит. Думаю, Карась скребётся. Они, чуть что, бегут, похмелиться просят. Бывает, налью иной раз… Телеграммку не дал вот. Я бы знала… Вдруг, думаю, Оля отговорит.

– Мы опять разбежались…

– Боженька, неужели опять?! А как же дети?!

– В том-то и дело…

Ножовкин стоял теперь на кухне. После шаткого вагона из-под ног уходил временами пол.

– Ты-то как, мама?

– С божьей помощью. Как ты уехал тот раз, так я стала болеть и болеть. Из больницы не вылезала… Картошку вот надо с полей привезти – с Иваном Гуськовым договорилась.

Мать принялась готовить на стол, а Ножовкин, отнеся дорожную сумку в зал, вернулся на кухню. Над столом здесь висели Георгий Жуков, Георгий Победоносец, вырезки из библейских журналов и фотокарточки разных лет.

Хозяйка и гость присели к столу, выпили за встречу и закусили. Разговор тянулся долгий – с пятого на десятое. Мать вспомнила про соседку с другого угла: накрыв стол, та ушла приглашать гостей и не вернулась – ее квартиру потом прибрал к рукам Шурка Карась, увеличив владенье ровно в два раза. Расширил и двор. В нем хоть футбол гоняй. И огородик присвоил. Ничего не поделаешь – хозяин…

– Сынок. Я не успела тебе написать.

Ножовкин насторожился. Что-нибудь с бабушкой? Но всё оказалось намного проще – с Алтая вернулась Манька. С семьей из семи человек.

Мать возбужденно рассказывала:

– Бабуля с Натолий Егорычем давно планы строили, чтобы переманить. Вот и сманили на свою голову. Манька приехали, пожили у бабушки с недельку, потом подогнали машину и отвезли ее к Натолию. Так что бабушка теперь у братца живет моего. Со снохой…

– Ну, Кутузов! Ну, полководец!

– А на Варвару они наплевали. Вроде слова теперь не имеет. Но не в том дело. Я хотела про соседа сказать.

– Про Карася, что ли?

– Про другого. Про Николая. – Она указала в сторону входной двери. – У нас же с ним целая война тут была.

Мать сплющила губы, соображая, потом продолжила:

– Он недавно тут появился. Не успели они с матерью переехать – он и давай переть, и давай. Она в Шанхае сначала жила. Я же там сторожила на базе, не помнишь, что ли?

– Как же…

– В общем, они развелись в женой. Она его попёрла из квартиры. Такая же история, как у тебя. Не работаешь, говорит, денег мало ей, видите ли. И ему, этому Коле, теперь понадобилась моя земля – спорил из-за каждого сантиметра. Вот такой он человек. Но я ему спуску не дала – не на ту напал! Он даже притащил сюда землемера, и с этим землемером они тут без меня командовали. А что они тут намерили – кто их знает. Потом оставили мне бумажку, что я должна вроде как подписать. Я им говорю: почему без меня мерили, почему со старухой так обошлись?! Вы молодые, грамотные, а я чурбак неотесанный. Значит, со мной можно мудровать?! В общем, я никакую бумагу подписывать не стала. Так что займись этим барином, а то он совсем обнаглел, распоясался.

– Попробую…

– Ему Карасев сказал про тебя. Услышал, что у нас шум идет в огороде – и за меня! «Ты, говорит, знаешь, кто у нее сын?! Он прокурором работает. Так что, говорит, прижми хвост». Вот он теперь ждет, что ты приехал и станешь сарай переносить, загородку… Но ты его припугни. Обязательно. Его матери ничё не надо. Она спокойная женщина, а сын буйный…

– Разберемся…

– Прибавкин ему фамилия, – продолжала мать. – А то он сараем замучил. На его территории оказался.

– Поговорю. Обязательно.

– Карась сказал, чтобы мы его пригласили, как только приедешь. Вы же с ним друзья детства были. «Я, говорит, помогу, как он приедет. И с ремонтом помогу. Только позовите…»

Ножовкин качнул головой. С ремонтом надо в первую очередь. И спросил про снег.

– Был маленько, – сказала мать, – но сразу растаял.

– Я пораньше мечтал, да не смог. Из-за дачи.

– А книга?

– Сяду писать – орет: «Иди в свою квартиру и долби там!»

– Ребятишки потом поймут. Ты же не бросил их. Помогаешь.

– Уроки делаю. Деньги отдаю до копейки… – Ножовкин задумался. – А что же с соседкой-то. Накрыла, говоришь, на стол и ушла приглашать подруг?