Среди погибших не значатся

– Вонючий швайн! – яростно рычит он, замахиваясь на майора кулаком.

– Посмей только, скотина! – решительно шагает в его сторону Огинский.

На шум их голосов оборачивается не успевший далеко отойти Фогт. Он сразу же соображает, в чем дело, и раздраженно кричит унтер-фельдфебелю:

– Опять вы за свое, Крауз! Сколько раз я вам говорил: не сметь!

– Яво-оль! – недовольно бурчит Крауз.

…Спать в эту ночь все ложатся мрачными, неразговорчивыми. Молчит и Огинский, но, успокоившись немного, спрашивает Бурсова:

– Осуждаете меня?

– Смертельного врага вы теперь себе нажили, Евгений Александрович, – не отвечая на его вопрос, с тяжелым вздохом произносит Бурсов.

– Но не мог же я ему позволить…

– Не могли, – спокойно соглашается с ним Бурсов. – Я и не обвиняю вас. Я тоже не смог бы. А говорю вам об этом к тому, чтобы вы были настороже. Какую-нибудь гадость он вам непременно подстроит, поверьте моему слову.

Засыпают они поздно, хотя и не разговаривают больше. Но спят недолго. Просыпаются от выстрелов. Они слышатся где-то в стороне станции. Бурсов пытается выйти из барака, но Нефедов останавливает его:

– Там, на вышках, все пулеметы наведены на наш барак, товарищ подполковник. Эсэсовцы никому не разрешат выйти отсюда. А стрельба ночью уже не в первый раз. Думаю, что это партизаны напали на станцию.

– Поблизости, значит, есть партизаны?

– Да, в лесу за станцией.

– А от нас до станции сколько?

– Не менее шести километров.

Стрельба длится около получаса. Все это время территорию лагеря полосуют прожектора. Потом все стихает. А еще через четверть часа раздается страшный взрыв, от которого даже здесь, в лагере, вздрагивает земля и дребезжат стекла в окнах. Сразу становится светло.

– Похоже, что партизаны эшелон с бензином взорвали! – возбужденно шепчет Нефедов.

Стрельба возобновляется с еще большим ожесточением. А за дверями барака слышатся резкие слова команды на немецком языке.

– Наверно, капитан Фогт решил вести своих эсэсовцев на подмогу станционному гарнизону, – решает Нефедов. – Вот подходящее время для побега, если бы только были мы к этому готовы.

И снова два сильных взрыва, следующие почти сразу же один за другим.

– Ну да, конечно, это взрываются цистерны с бензином! – уже не сомневается более Нефедов.

В окнах, обращенных в сторону станции, полыхает такое зарево, что внутри барака можно разглядеть уже не только фигуры сидящих на нарах военнопленных, но и встревоженное выражение их лиц.

– А знаете, в честь чего этот партизанский салют? – спрашивает вдруг молчавший все это время Горностаев.

Все сразу же поворачиваются к нему, торопят:

– Да не тяните вы, ради бога!

– Советские войска приостановили наступление немцев на Курской дуге. Мало того, сами перешли в контрнаступление! Вчера был взят Орел. Сегодня Белгород.

Никто не спрашивает Горностаева, откуда ему это известно. Конечно же это сообщило английское радио, передачи которого он слушает по распоряжению капитана Фогта.

– А почему вы не рассказали нам этого раньше?

– Страшно было…

– За кого? За Гитлера?

– За себя? За всех нас!… Теперь уже все… Хребет Гитлеру окончательно сломлен. И без нас… Страшно ведь подумать, если спросят, а где же мы были? И не это, может быть, а что не предпринимаем ничего…

– Ну, это смотря кто, – протестует Нефедов. – Не надо так за всех…

– Да я и не за всех. В основном – за себя. Вы-то замышляете, наверно, что-то, шепчетесь тут о чем-то. А меня сторонитесь… Я сам, конечно, виноват. Сам поставил себя в такое положение. А теперь уже поздно…

– Что – поздно? – не понимает его Бурсов.

– Теперь, когда ясен исход войны, по-разному ведь можно это истолковать… Так что вы уж без меня…

– Да что вы, черт вас побери! – взрывается Бурсов. – Интеллигентика какого-то изображаете. Противно слушать! Да и что мы замышляем, о чем шепчемся? Вот майор Нефедов твердо мне сказал, что, если понадобится, можно на него рассчитывать. А остальные тоже ведь молчат. И хочется, и колется, наверное… Я догадываюсь, конечно, что вы пакостите им тут понемножку. Мне известно, какие вы им мины делаете. А надо бы совсем не делать. Надо…

– Надо уходить отсюда… Бежать! – решительно заканчивает за него Нефедов.

– Да, бежать! – подтверждает Бурсов. – Среди погибших мы ведь не значимся. Надо, значит, числить себя среди сражающихся. И кто готов на это, тому моя рука!

Первым протягивает ему руку Нефедов. Его примеру следуют все остальные. А за стенами барака все еще гремят выстрелы и рвутся цистерны с бензином. Хотя подслушать их разговор в таком шуме почти невозможно, Бурсов все же приказывает Нефедову осторожно выглянуть за дверь.

Майор возвращается спустя несколько минут. Докладывает, что у дверей барака никого нет. А часовые центральных ворот на своих местах.

Теперь все окружают Бурсова. Ждут указаний, как быть дальше, что делать.

– Никаких конкретных планов побега сообщить вам пока не могу, – охлаждает их энтузиазм Бурсов. – Все узнаете в свое время. А задание каждому из вас такое: всеми путями добывать капсюли-детонаторы и бикфордов шнур. Помогать Азарову переносить в лагерь гексоген и другую взрывчатку. Будете получать все это у майора Огинского. Взрывчатка порошкообразная, и вы сможете насыпать ее в голенища сапог и вообще всюду, куда только сможете. Но понемногу, чтобы всегда можно было объяснить, что попала она туда случайно, во время работы по производству мин. А зачем эта взрывчатка, сами должны догадываться. Конкретнее узнаете в свое время.

Предательство Сердюка

Утром, когда офицеры шли на работу, лейтенант Азаров шепотом сообщил Бурсову:

– Я сделал интересное наблюдение, товарищ подполковник. Во время ночной заварухи взобрался на чердак нашего барака. У меня специальная лазейка для этого имеется. Сижу там и вижу все как днем. Станция-то, сами знаете, как полыхала! И вот, когда помощник капитана Фогта повел взвод эсэсовцев на станцию, я приметил путь, каким они шли. Вы ведь знаете, что вокруг тут все минировано. Особенно в направлении станции. Но есть, оказывается, проход. И я теперь знаю его. Набросал даже схему. Передать ее вам?

– Это очень хорошо, друг мой Азаров! – хвалит его Бурсов. – Но схема пусть будет у вас. Спрячьте только ее получше. И никому ни слова об этом.

Некоторое время они идут молча, потом Бурсов спрашивает:

– А почему у Сердюка синяк под глазом? Давно он у него? Вчера ведь вроде не было.

– Свеженький, – усмехается Азаров. – Результат «разговора по душам» с унтер-фельдфебелем Краузом. Вечером после отбоя он у них состоялся.