Модель

– Вы не верите православной церкви?

– Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.

– Ладно, контрольный вопрос! – девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.

Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:

– Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?

И я не стал изображать серьезность в ответ:

– Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.

– Ну, а вопрос еще контрольней.

Только имейте в виду – вопрос будет сложным, – девушка напряглась; и я сделал то же самое.

– Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? – И только после того, как она произнесла слова, расслабился.

Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.

Готов был и я:

– Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того – как должно быть…

…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.

Видя мое улыбающееся молчание, Злата проговорила:

– Вы, наверное, не понимаете меня и осуждаете?

– Не понимаю, но не осуждаю, – ответил я, насколько это было возможно, серьезно:

– Дураки считают непонятное плохим.

Остальные считают непонятное – интересным.

«Человек проще знаний, но сложнее веры», – мог бы сказать я, но ничего не сказал, потому что пришла моя очередь задавать вопросы:

– А ты сама веришь в Бога? – И, услышав мой вопрос, она воспользовалась своей очередью улыбаться:

– В каком случае вы сочтете меня большей дурочкой – если я скажу: «Верю», или если я скажу: «Нет»?

– Знаете, Петр Александрович, правильно я говорю или не правильно – но это мое мнение. – После этих ее слов мне не оставалось ничего, кроме как дать поручение Всевышнему, рассчитанное на Его гуманизм:

– Суди тебя Бог.

И, пораздумывав о чем-то, Злата сказала:

– Ясно.

Люди делятся на тех, кто верит в Бога, и на тех, кто не верит.

– Да, – соврал я в ответ, потому что прекрасно знал, что люди делятся на тех, с кем ты хотел бы жить в одном подъезде, и на тех, с кем – нет…

…Девушка замолчала.

И это было нелицемерное молчание.

Эта девочка, даже ничего не говоря, умела говорить правду так, словно на свете ничего, кроме правды, не существовало.

Наше время разделило людей.

На тех, кто уверил себя в том, что на свете нет ничего, кроме лжи, и на тех, кто понял, что на свете ничего не может быть, кроме правды.

Их поколение могло сделать только одну ошибку – начать разговаривать со всеми людьми подряд как с умными.

Впрочем, это даже не ошибка.

Это просто отсутствие опыта…

…Потом, через много дней, когда картина была уже давно написана, я, не помню, по какому поводу, вспомнил наш разговор со Златой о Боге и рассказал об этом Грише Керчину; и он поиронизировал:

– Ты бы еще о смертных грехах с ней поговорил.

– Это было ни к чему, – ответил я.

– Почему?

– Потому что в ней не было главного смертного греха.

Смертного греха, не упомянутого в Писании.

– Какого?

– Равнодушия…

…Но наш разговор о неведомом завершился не просто.

Девочка приоткрыла губки и, проведя пальчиком по подбородку, высказала совсем не новую мысль:

– Н-да… В мире очень много непонятного для людей. – И мне пришлось превратить ее моноложное предположение в диалог:

– Да.

Только для разных людей мера непонятного разная.

– Это – для каких людей? – уточнила она; и я ответил на ее не новую мысль – не новым утверждением: