Бешеный волк (сборник)

Храбрость – это не мужество.

Мужество – это храбрость плюс мудрость.

И, наверное, хорошо, что они до сих пор не знают, почему я не выл волком. Всякий раз тоска была такой, что сил даже на вой не было.

Я никогда не пытался вернуть своих бывших жен, потому, что хорошо понимал, что, если за все, что угодно нужно бороться до конца, то за женщину только до начала.

В некоторых делах, начало – это и есть конец…

После развода со мной, каждая из моих жен с большей или меньшей успешностью устраивала свою жизнь, но вот судьба – их нынешние мужья – страшные выпивохи, а я уже давно не пью.

Ни по праздникам, ни по будням.

Не думаю, что это вызывает у них раздражение, но одна из подруг моей третьей жены, Людмилы, рассказала мне, что однажды, на вопрос о том, что обо мне слышно, та просто ответила:

– Не пьет теперь, мерзавец…

А вообще-то, такую неприятность, как сожительство с пьяницей, мои жены мне со временем простили.

– Ты знаешь, зачем ты мне понадобился? – спросила Ольга.

– Я думаю, что мужчины нужны женщинам затем же, зачем женщины нужны мужчинам…

– Ну, ты и хам, – она также стала отступать от истины.

Женщины и проститутки отступают от истины, когда ищут выгоду, мужчины и политики – когда находят. Когда я говорю о женщинах и мужчинах, я имею в виду женщин и мужчин по отдельности, когда о политиках и проститутках, иногда – тоже.

Впрочем, я не стал вступать в дискуссию, и просто сказал:

– Извини, – и сразу получил возможность выкупить индульгенцию:

– А помнишь, ты хотел купить мне кожаный плащ?

Меня легко застать врасплох. Наверное, поэтому я ответил:

– Помню, Оля.

– Еще в семьдесят втором.

Теперь было бесполезно спорить. Тем более напоминать о том, что мы познакомились в семьдесят третьем. К тому же, мне уже все стало ясно – оставалось только выяснить цифру.

– И сколько не хватает?

– Двести долларов. У тебя есть двести?

– Есть, – в третий раз соврал я. Таким образом, в разговоре с женой, мне удалось победить в забеге по лицемерию. С остальными людьми я обычно иду на равных.

А некоторым проигрываю в пух и прах.

– Тогда я заеду завтра, – сказала она, а потом зачем-то добавила, – А знаешь – ты, вообще-то, хороший человек. Я подругам и раньше это говорила.

Уточнять то, что все ее подруги со временем перебывали и моими подругами, и мне было отлично известно, что именно она обо мне говорила раньше, я не стал.

Эволюцию от хама до хорошего человека я проделал за несколько секунд, и мне было приятно, что такой близкий человек, как бывшая жена, это признала…

…Кофе уже остыл, холсты еще не высохли.

Закуривая очередную сигарету, я совсем не думал о том, что через несколько минут мне придется попытаться совместить неприятное с бесполезным – поиски денег с поисками справедливости…

В отличие от большинства моих современников, сотрясающих воздух клятвами в том, что каждым своим прожитым днем они вынуждены гордиться, и только христианское смирение позволяет им молча сносить бремя своей праведности, мне есть чего стыдиться в своей жизни. Однажды мне задали вопрос, о том, что бы я переделал, если бы у меня была такая возможность, и я ответил: «Все…» – чем, кажется, разочаровал тех, кто спрашивал.

Легким утешением является то, что мне есть чего стыдиться и в жизни своих современников. И почему-то за своих современников мне бывает стыдно почти так же часто, как за самого себя.

А иногда, значительно чаще.

Следующий звонок, прозвучавший в моем доме, напомнил мне об одной истории, за которую мне не то, чтобы стыдно, скорее неловко, что впрочем, не меняет сути.

Суть вообще изменить трудно…

Несколько лет подряд я устраивал что-то вроде благотворительной выставки в одном из детских фондов. Благотворительность заключалась в том, что цены на картины в этом фонде совсем маленькие, да еще я говорил девчонкам из фонда, ведущим всевозможные кружки и секции с утра до вечера за такие не серьезные деньги, что их и деньгами назвать трудно:

– Половину возьмите себе…

В последний раз, я получил пакет с деньгами, и, не пересчитывая, положил его в карман.

Я был уверен в том, что девчонки все сами поделили – там действительно была совсем не большая, даже по моим меркам, сумма. А через месяц прошел слух о том, что некоторые художники не брезгуют тем, чтобы нажиться на детях.

С тех пор, то там, то тут всплывает мысль о том, что я рвач.

Вот и теперь мне позвонил мой старинный приятель, художник Гриша Керчин, и рассказал о том, что выходит статья о коммерции в живописи. И намеки на меня в ней, очень ясные. Даже фамилия называется.

– Может тебе написать открытое письмо этому Майорову, – предложил Гриша.

– Оно будет состоять из одной фразы, – ответил я: «Не стоит судить обо всех людях по себе…»

Григорий полно и в красках, на то, он и живописец, передал мне содержание, и очень ясно высказался по поводу автора этой статьи Ж. Майорова, продемонстрировав при этом безграничные возможности русского языка:

– Хочешь, я этой заднице рожу начищу?

«Это не аргумент», – хотел ответить я, но ничего не ответил, потому, что иногда это – является аргументом.

К сожалению.

Я позвонил Жоресу Майорову, когда-то бывшему моим товарищем.

Когда-то бывшему художником.

Которому я, кстати, или совсем наоборот, когда-то помогал.