О, женщины!

– «Сегодня среда! Что делать? Я же тоже практически люблю её, но что-то не хватает мне для окончательного шага! И этот шаг я должен сделать! Признайся себе – это Нина Суворова! Надо узнать её судьбу – поехать к ней. А потом? Потом видно будет. Жалко Люсю. Зачем её „водил вокруг, да около“? Она первая решилась на это! Что же, что же предпринять? Я всё-таки подлец! Для чего обманывал её почти четыре года? Для чего „тянул резину“? Она надеялась, она ждала, а я нагло обманывал доверчивую девушку. Ну, что же? Обману ещё раз!»

Побежал на почту. Не скрывая слёз, дал телеграмму:

– Люсенька! Если можешь, ПРОСТИ, ПРОСТИ, ПРОСТИ! Я женился!

Роковая женщина

Бабке Устиньи не исполнилось и семидесяти лет, как она заболела неизлечимой болезнью. Жила она одна в однокомнатной квартире. Два взрослых сына и две дочери жили в разных городах России. Перед смертью написала всем письма – приехала одна младшая дочь Раиса. Мать уже не вставала – дочь приехала вовремя. Странная это была семья! Никто из них не дружил друг с другом, они даже не переписывались и не перезванивались. Мать с дочерью встретились тоже прохладно – даже не прослезились! Раиса начала ухаживать за матерью, скоро поняв, что больше никто не приедет и что ей придётся одной похоронить мать. Этот день неотвратимо наступал.

Как-то бабка Устинья вечером позвала дочь. Она вся горела. Начала трудно:

– Доченька! Ну, вот и приходит мой час! Бог забирает меня к себе… рано… хотела ещё пожить… да, видно, за мои грехи он наказывает меня ужасными мучениями. Другим-то везёт… ночью уснут… утром не проснутся. А я четвёртый месяц страсть, как мучаюсь. Видно, за четверых мужиков, которых сгубила.

– Да вы что, мама? Каких мужиков? Вы что, бредите?

– Да нет, доченька! Всё правда! Ты вот не задумалась – почему вы все так не похожи друг на друга? Ты, Серёжка, Петька, Клавка? Все вы от разных отцов. Я-то, практически, без регистрации с ними жила – никто из них не захотел на мне жениться. Мужики все подлые, кобели несусветные!

– Ну не все, мама! Есть и порядочные, правда, мало их.

– Есть, но не про мою честь. Не везло мне в жизни на мужиков. Я была очень красивой, и все они были охочи до меня. Но все однодневки! А мне так хотелось семейной жизни.

– Ну почему же так у вас не получилось? Может, извини, мама, ты сама виновата?

– Наверное, есть и моя вина, поэтому и воспитывала вас одна в бедности, нищете. Не всё время вы жили со мной, но тоже помаялась с вами. Если бы не детдом – одна бы не выдержала ни за что. Всё надеялась, ждала хорошего. Ожесточилась я сердцем. Моя мать – твоя бабушка Оля, как предугадала мою судьбу. Она тоже прожила одна всю жизнь. Всегда говорила мне:

– Дочь! Не верь мужикам! Они мне столько горя принесли! Не дай Бог тебе этого! Не прощай измены никогда!

– Расскажи мне, мама, хотя бы о моём отце. Как он – что за человек?

– Расскажу, расскажу обо всех. Исповедаюсь перед тобой, как перед священником. Ты, видно лучше всех моих детей. Даже мать перед смертью не приехали проведать. А может и за мать меня не считают.

– Ну, что вы, мама? Может, ещё выздоровеете?

– Дурочка, последний час у меня. Слушай. Начну с Клавкиного отца. Было это в 1942 году. Работала поваром в санитарном поезде. Курсировали в болотах на Ленинградском фронте. Сотни раненых бойцов. Крики, стоны, ругань, в вагонах полки, на которых лежат. Мечутся, орут, матерятся, плачут. Кровавые бинты, гной. Здесь же операционная. Но не об этом сейчас речь. Влюбился в меня полковник – начальник поезда. Не устояла я – думала женится на мне. Забеременела. Сказала ему об этом. Он сразу – шасть от меня! Я в слёзы – ведь нет и девятнадцати, а я уже с пузом. А он уже с двумя другими медсёстрами крутит. Зло меня взяло – прямо остервенела сердцем! Вспомнила наказ матери. Ну, думаю, не на такую дуру напал – отомщу тебе! Отравлю его!

– Мама, разве можно было сразу так? Поговорила бы, пожаловалась его начальству. Есть и другие пути.

– И говорила с ним, и жаловалась – писала везде. Он только смеялся надо мной. Ничего не помогало. Поезд наш часто стоял прямо в поле или у леса. Я хорошо знаю травы. Набрала семян белены, ягод тиса и волчеягодника, нарвала можжевельника. Изготовила зельё – и в суп и компот ему! Не заметил. А к вечеру скончался в мучениях. Поднялся шум, приехали какие-то люди, всех таскают, меня в первую очередь. А в поезде у половины состава кровавый понос: все-то пьют болотную воду! Пошумели, поугрожали, угомонились – тем более ещё четверо в поезде скончались от дизентерии.

– Мама! Неужели это правда? Как вы решились на это?

– Вот так и решилась! За измену покарала! Теперь слушай дальше. Серёжкин отец. Жила уже после войны в Улан-Удэ у него на квартире. Бурят. Тоже был какой-то начальник. С фронта меня взял – в конце войны уже, но не хотел регистрироваться. У него ещё до войны там была семья и двое детей – разошёлся. Родила ему Серёжку. Он тоже начал гулять. Я и так, и сяк – и уговариваю его, и плачу. Всё бесполезно! Приводил шлюх даже домой! Скандалы, драки. Он начал бить меня – и бил жестоко! А ты знаешь мой характер – в жизни никому спуску не давала! Терпела, терпела год – решила бросить всё, и уехать «куда глаза глядят», т.к. он и сам меня начал выгонять. Злость взяла – решила и ему отомстить!

– Мама, ну и уехала бы спокойно. Что же теперь было делать? Не было у вас любви – вот и всё!

– Любовь, любовь – всё это чепуха! Ну, слушай дальше. Как-то сгорела у нас проводка в квартире. Вечером пришёл он пьяный, драку затеял, сильно избил он меня – я плачу. Затем вроде затих, переноской от щитка в коридоре подключил лампочку и начал купаться в ванне. Орёт – «забыл мыло, принеси!». Открываю дверь в ванну, даю ему мыло. Вижу – электролампочка на полочке лежит. Меня как осенило! Вроде невзначай толкнула её в воду – он мгновенно спёкся! Вызвала милицию. Приехали – допрашивают. Говорю – сам, видно, нечаянно столкнул. Пару месяцев меня мытарил следователь, даже в предвариловке уже сидела с месяц. Упорно твердила одно и то же. Ты же знаешь – я крепкая, никогда не сдамся и никому не уступлю. Сжалились надо мною – отпустили. Уехала я оттуда одна. Клавку-то и Серёжку отдала в детский дом.

– Да, мама, ты ещё та грешница! Страсть слышать всё это! А что с Петькиным отцом? Неужели и его…

– Грешница, ещё какая грешница! Но что было, то было. Так вот – уехала я в Можайск. Там у меня была фронтовая подруга. Устроилась на работу. На фабрике на меня «положил глаз» один фраерок. Я – в никакую! Настрадалась с ними, думаю, больше никаких шашней. Он мне проходу не даёт. Наглый, упёртый – я ему однажды даже в морду дала. Жила в общежитии на фабрике. Он встречает-провожает, цветы, конфеты. Подруга советует: «Это любовь! Выходи замуж!» Я дрогнула, сказала ему условие: «Только через ЗАГС!». Он согласился. За детей я утаила, расписались. У него однокомнатная квартира. С год хорошо прожили – начал опять куролесить. Пьянки, друзья, подруги. Я осатанела: «Да что же это такое? За что мне такая напасть? Почему я такая невезучая?». Я и по-хорошему с ним, и по-плохому. Ничего не помогает! Нет, он меня не бил, но матерился сильно и унижал самым отвратительным образом. И где он такие паскудные слова находил? Через год забеременела – он начал выгонять меня. Подал на развод. Швабра новая у него появилась – такая же наглая, как и он. Я в ужасе – что делать? Подруге всё рассказала. Говорит: «Переходи ко мне жить. Я-то со своим развелась. Будем вдвоём с тобой жить». А меня зло берёт: «Опять меня обманули? А как ухаживал? Какие слова говорил? Какие всё же мужики подлецы!». А тут у него начались проверки на складе – он был заведующий. ОБХСС шерстит, обнаружили какую-то недостачу, вызывают на допросы. Он запил втёмную. Как-то поздним вечером прихожу со смены – он в стельку пьяный лежит в одежде и сапогах на кровати. Открыла я газовый кран на кухне, закрыла форточки и ушла ночевать к подруге – ничего ей не сказала. Ключи от квартиры выбросила в речку. В его доме соседи подняли ночью тревогу – газом воняет. Приехали на машине, установили, откуда газом тянет, вскрыли дверь: он уже готов! Милиция приехала за мной – соседи знали мою подругу. Начали допрашивать – я в ни какую: «ничего не знаю; да, жили плохо – подали на развод, с работы сразу ушла к подруге и т. д.» Хорошо, что никто меня не видел той ночью там. Списали всё на недостачу в его складе. Через пару месяцев уехала я оттуда на юг. Петьку родила, тяжело воспитывала, тянулась из последних сил и, как исполнилось шесть лет, не вытерпела – отдала тоже в детдом.

– Мама! Что же это такое? Что за жизнь была у тебя? Как ты могла решаться на такое? Неужели и моего отца убила? Кто он, и как ты с ним сошлась, жила? Я же его чуть помню – хоронили же мы вдвоём его! Вроде нормальный был.

– Да, нормальный. Фёдор-то был лучший из них. И на мне, думаю, нет его крови. Но вина моя всё же есть. Ох, как тяжело мне! Нет уже мочи. Дай бог договорить. Так вот – семь лет жила без мужика. И приглядывались ко мне некоторые, и домогались, и предлагали «руку и сердце», но я решила больше никому не верить. Но мы же, бабы, слабые, доверчивые – всё нам охота создать своё гнёздышко, быть под чьим-то крылом. Не устояла я перед Фёдором – сошлись. Жили вроде хорошо. Правда, всякое было, как и в других семьях. Тебе уже было девять лет, когда это случилось. В тот вечер сильно поскандалили, и у него от этого, видно, разыгрался радикулит. Согнулся, дополз до кровати, орёт: «дай электрогрелку!». Я в злости швырнула её ему – она попала в чугунный радиатор рядом с кроватью. Возможно, повредился там какой-то проводок. Одела я тебя, и мы пошли ночевать на дачу – очень я осерчала на Фёдора тогда! Убила током Фёдора электрогрелка – замыкание случилось. Вот такая история! Жалко мне его! Это правда! Не везло мне в жизни, Рая. И для всех мужиков я, видно, была роковой женщиной.

– Да, это точно, мама! Удивительно, что так никто и не узнал, не доказал твоей вины. Проси у Бога прощения, молись.

Бабка Устинья замолчала, слёзы покатились по её впалым щекам, с натугой произнесла:

– Да, тысячи женщин сидят в тюрьмах за мужиков. Членовредительство…

Одного топором зарубят, другого ножом, третьего скалкой. Да что там! Человека убить – раз плюнуть! И все сидят! А меня вот Бог миловал. Но сейчас по полной наказывает. Ладно, доченька, прости меня за всё. Не могу уже больше говорить. Давай попрощаемся!

Дочь, плача, с ужасом посмотрела на мать, наклонилась и поцеловала в уже холодеющий лоб.

Судьба – копейка

Детские годы Нестерова прошли в голоде и лишениях. Главная мечта детства: заиметь свой велосипед – так и не свершилась! Отслужив в армии три года, Владимир решил перед женитьбой куда-нибудь завербоваться, чтобы заработать денег. Выбор пал на горные рудники Ленинабада, куда его обещали взять на самую трудную, но высокооплачиваемую работу забойщика в шахте. Он пытался уговорить и своего друга поехать вместе туда, но тот и слышать не хотел:

– Ты что – не понимаешь, куда тебя вербуют? Там урановые рудники, и работают на них в основном одни зэки.

– Ну и что? Мой армейский товарищ уехал после службы на золотодобывающие рудники Магадана, где тоже зэки – и ничего! Доволен своей жизнью, зовёт меня.

– Вот и поезжай туда. Это всё равно лучше, чем добывать уран. Говорят, он вреден, и от него рано умирают – радиация.

– Ерунда всё это! Сказки и страшилки для трусов. А в Магадан я, возможно, ещё поеду, но сначала в Ленинабад. Да и по правде сказать, хочется посмотреть Самарканд, Бухару, Ташкент – говорят, экзотика.

– Ну, ну, давай, давай! Смотри, чтобы здоровым и богатым возвратился, а то ведь и без штанов можешь остаться!

– Типун тебе на язык.

Владимир, прихватив с собой любимую гитару, выехал в Ташкент. По приезду его разместили в комнате общежития, где стояло двенадцать коек. Начались будни. Работа была трёхсменной. В комнате всё время кто-нибудь спал после смены, поэтому все говорили вполголоса, стараясь не разбудить товарищей. Работа забойщика очень трудная. Врубовые машины в то время только начали применяться, и приходилось вручную кайлой отбивать куски породы от рудной массы. Потом забойщик наполнял таратайки рудой, и возчики отвозили её по забою к лифтовой шахте. Нестеров быстро научился работать отбойными и бурильными молотками, изучил буровые станки, скреперные лебёдки, прокладывал узкоколейные пути и перестилал катальные доски. Его вскоре назначили бригадиром, и он теперь начал размечать расположение, глубину и направление шпуров для размещения зарядов при взрывных работах, возводить временные и постоянные крепи, следить за давлением горных пород и направлением выработок.

В забое очень подружился с пожилым горнорабочим Александром. Тот как-то предложил ему:

– Володя! Ты хороший и трудолюбивый малый. Переходи ко мне жить – у нас двухкомнатная квартира. В общаге разве жизнь? Ни покоя, ни отдыха.

У тебя тяжёлая работа, да ещё это скотское жильё. Пока молодой – надо пожить.

Нестерову и впрямь надоела холостяцкая жизнь в опостылевшем общежитии. Оно ничем не отличалось от казармы, где он провёл три года. Он с радостью согласился:

– Спасибо, Петрович! Квартплату – сколько скажешь.

– Да не надо ничего! Будешь питаться с нами. Мы вдвоём с Дарьей. Она не работает – домохозяйка. Нам на жизнь хватает – заработок у меня хороший. Вот деток мы так и не завели. Шахта наша, видно, вредная и здоровье моё пошатнулось за эти пятнадцать лет, что здесь батрачу.

И Володя стал жить на хлебах у разборщика кусков пустой породы хлебосольного Петровича. В первый же вечер втроём выпили по одной-другой, засиделись за полночь. Жена у Александра «ещё в соку» – невысокого роста, чуть полноватая, светловолосая. Разрумянилась, бегает в кухню туда-сюда, ухаживает за мужиками, а сама вскользь игриво посматривает на квартиранта. Что удивило Нестерова? Петрович абсолютно не реагировал на поведение жены. Он, кажется, даже поощрял её шутки, и подыгрывал ей. Даша, наливая всем водки в стаканы, смеясь, спросила:

– Володюшка! Говорят, у вас в шахте много молодух – откатчиц, коногонов, тормозных. Неужели не заимел кралю?