Марафонец

Развезло неимоверно. Вода, вода, вода… Дорог нет, людей нет. Ни одного посёлка! Раньше здесь клокотала жизнь. Двадцать две деревни огромной Пихтовской зоны! Тысячи людей! Где они теперь? Почему никого нет? Все уехали из этих гиблых мест!

Вот, кажется, Вдовино. Людей нет – я один. Жутко. Остатки домов. Поселился в одном. Разволновался. Ночью почти не спал. Перед утром слышу: гомон, крики, стоны, плач тысяч людей. В ужасе вскочил! Нет – это всё же сон! Оказывается, слышу многоголосое пение птиц.

Скворцов – сотни! Они и раньше любили эти места. Почти не боятся, свистят, пищат и, мне кажется, удивлённо разглядывают меня. Вся бывшая деревня заросла кустарником, по колено вода. На кочках полыхают жарки и огоньки. В небе курлыкают журавли. Гвалт скворцов, ласточек, воробьёв и синиц перекрывается многоголосым хором лягушек. Их тысячи! В болотных сапогах продираюсь сквозь заросли. На гибких деревьях резвятся бурундуки, с высоких травянистых кочек прыгают маленькие зайчата – они только народились. Тучи уток и гусей проносятся вдоль Шегарки.

Лето

Уже кое – что знакомо. Ночую в единственной сохранившейся избе. Спальный мешок частично выручает от армады комаров, паутов и мошки. За три дня весь опух от укусов этих тварей. Вечером слушаю плач чибисов на болотах. Их тьма! Варю яйца уток – их легко найти. Масса гнёзд по берегам Шегарки и на кочках болот. Пышет зеленью высоченная трава. Двухметровая конопля вперемежку с крапивой не даёт разглядеть перспективу. Печально брожу по бывшей деревне, угадывая, где что было. Шумят высокие тополя и осины, на которых шапки гнёзд сов, ястребов и ворон. Сов стало много – вечерами они шарахаются прямо под ноги, пугая меня. Много хожу по деревне и окрестностям. Выручают опять болотные сапоги – несколько раз почти наступал на змей. Их много – серые и чёрные гадюки. Раньше змей у нас не было. Сибиряки рассказывали, что они пришли из северного Казахстана, когда там начали испытывать атомное оружие. Ходить по моей бывшей деревне тяжело – ни дорог, ни тропинок, всё заросло чертополохом. Ловлю чебаков и ершей на реке, а в пруду – пескарей и гальянов. Рыбы много и она хорошо клюёт.

Осень

Сентябрь. Трава практически полегла, и ходить по деревне стало легче. Целый день ем малину. Дикая лесная малина очень вкусная! Целые поляны её полыхают красным огнём, дразня запахом. Один раз вспугнул медведя. Он рявкнул, и с шумом резво убежал – я успел увидеть лишь часть спины – даже не испугался! Судя по следам – их здесь бродит много! Комаров и паутов стало намного меньше, но вечером донимает мошка – она проникает во все щели. Клюквы на болотах много – раньше её здесь не было. Мы ходили за ней далеко – километров за десять. Печально кричат журавли – они летают над бывшей деревней, обучая и готовя молодёжь к перелёту в жаркие страны. Целая колония журавлей обосновалась на большой поляне в километре от деревни.

Через три дня погода испортилась. Глухо зашумели высоченные тополя и осины, роняя листву. Противно каркали стаи ворон, нагоняя тоску – они прогоняли меня. Человек здесь теперь был лишним! На четвёртый день пошёл затяжной, нудный, мелкий осенний дождь и я поспешил ретироваться.

Зима

Середина ноября. Холодно. Снега по колено. Выдержал лишь два дня – не спасал даже тёплый суперсовременный финский спальник. В «моей» избе побывал медведь; всё разломано – следы его испражнений на полу. Я даже испугался, т.к. он, вероятно, решил здесь сделать берлогу: люк подпола выломан – надо быстрее уходить! Всю ночь поддерживаю костёр у избы, отпугивая медведя. Благо, сухих брёвен много. Заснул только к утру. Опять, как весной, проснулся от выстрелов, стона, плача, проклятий тысяч людей. В ужасе вскочил! Это всё же опять тот же сон! Надо уходить из этих мест!

По деревне бегают зайцы. Они уже сменили шубу. Белоснежные зверьки почти не боятся меня. И лисы тут, как тут! Видел их трижды в ослепительном красном наряде. На кустах яркой калины кормятся белоснежные мохначи-куропатки.

Наступило главное событие, для чего я приехал сюда, преодолев неимоверные трудности. В прошлые разы долго не решался сходить к массовым захоронениям ссыльных. Там были как общие могилы, так и отдельные захоронения. Выпил пол фляжки коньяка и, наконец-то, решившись, пришёл к бывшему Тетеринскому кладбищу на окраине деревни.

Остатки чёрных деревянных крестов торчат из снега, пугая своей угрюмостью. Печально я бродил по кладбищу, пытаясь найти таблички знакомых людей. Осины и тополя среди крестов свысока холодно рассматривали меня, как бы говоря:

«Зачем пришёл? Не ходи по могилам! Не тревожь ни себя, ни умерших!»

Зажёг костерок. Присел на поваленное дерево и расплакался, вспоминая случившееся со мной в детские годы:

– « За что маму и нас, малолетних, выслали сюда в 1944 году? Отец- офицер Красной армии, весь израненный и обмороженный, попал в плен. Ему дали 10 лет каторги. Сталин же сказал: «У нас нет пленных! Есть предатели!»

И особисты рьяно выполняли волю злодея.

Мама работала санитаркой в госпитале по восемнадцать часов в сутки, стирая километры гнойных бинтов и ухаживая за ранеными красноармейцами. Её за что репрессировали? Ну, и вообще, парадокс: нас-то, с братишкой, за что? Какую угрозу власти составлял шестилетний и девятилетний ребёнок?

Проклятая и лютая власть! Жестокая, немилосердная власть!

Вот здесь лежат тысячи невинных людей! Их пытали коменданты, расстреливали, издевались над ними, как хотели. За любую провинность летом привязывали к деревьям голышом. Гнус за ночь полностью выпивал кровь бедных людей. Они кричали, стонали, молили о пощаде, а пьяные НКВД-эшники глумились над ними и хохотали. Привязывали верёвками провинившихся к сёдлам сытых комендантских жеребцов и гнали галопом по кочкам. От людей оставались лишь кровавые лохмотья. Измываясь над беззащитными людьми, хлестали их нагайками и ремнями, в клочья разрывая тела. Заставляли их стоять часами по горло в холодной реке, устраивали показательные казни с повешением на деревьях.

Зверскую власть Сталина защищали такие же звери. Это были нелюди!

Знают ли об этом сейчас россияне? Помнят ли наши люди эти ужасные сталинские годы правления этого изверга? Нет, нет, и нет! Сегодняшняя власть старается не вспоминать те окаянные годы. О миллионах репрессированных граждан не говорят и не пишут, не снимают кинофильмов, им не ставят памятники. Молодёжи не рассказывают правду о чудовищных репрессиях Сталина и его окружения против собственного народа. Они стараются вытравить из сознания людей даже напоминание о бесах- коммунистах! Почему? Да потому, что во главе нашего государства находятся практически все бывшие коммунисты! Им стыдно и неохота ворошить прошлое. Они так и не покаялись перед собственным народом за все злодеяния своего режима!

Но я верю – ВРЕМЯ ПРИДЁТ! БОГ НАКАЖЕТ ВСЕХ ПО ДЕЛАМ ИХ!

Долго и глухо плакал, размазывая, как ребёнок, слёзы по щекам. Вспоминал всех своих погибших друзей, знакомых. Встал, поклонился крестам, перекрестил кладбище и себя. Ушёл! Теперь навсегда…

За сеном

Как-то в январе собрались мы с бухгалтером Тростянским за сеном для коровы. В районе посёлка Каурушки, километрах в десяти от нашего села, были покосы больницы, и там из одного стога нам дали разрешение (по выписке) набрать воз сена. А сено (колхозное, детдомовское, больничное и частное) зимой находилось в стогах на полянах в лесу, и по мере его расходования, ездили за ним на быках. Воровства тогда никогда не было, и все строго знали, где стоят в лесу твои стога. Борис Сергеевич жил рядом с нами, и мать упросила его помочь. Он был интеллигентным человеком, но абсолютно неприспособленным к жизни в этих суровых краях. Мы запрягли быка Сохатого и поехали в лес по накатанной дороге на Каурушку. Я одел всё, что мог – напялил одежду свою и брата Шурки, но всё равно было холодно.

Стоял тихий январский день. Мороз трещит – под сорок! Бледное солнце, лес весь белый, снег искрится, скрип саней раздаётся далеко. Бык размеренно ступает по дороге, весь в инее, пар из ноздрей. Мы завернулись в старую доху, мёрзнем. Говорить неохота, мороз перехватывает дыхание. Свернули с проторенной дороги по еле заметному следу саней в сторону. Бык тяжело проваливается по брюхо в снег. Несколько огороженных стогов стоят посреди большой поляны. Убираем жерди, загоняем быка, разворачивая сани. Борис Сергеевич командует:

– Коля! Залезай наверх и скидывай сено. Только сначала постарайся сбросить весь снег с верхушки. Подожди, дам сена быку, пусть подкормится.

По берёзкам, перекинутым через стог, залезаю наверх и скидываю снег. Поперёк саней положили четыре слеги, и я начинаю скидывать на них сверху холодное сено, а Борис Сергеевич укладывает и притаптывает его:

– Не спеши! Подожди, я чуть подравняю. Ну что? Согрелся чуть?

Одна рука у Бориса Сергеевича не работает, ладошка крючком согнута (рассказывал, что повредили НКВД-эшники, когда били), сам высокий, худой. Усы, длинный горбатый нос, мохнатые брови – всё обмёрзло, а лицо красное, как бурак. Ничего у него не получается, сено постоянно съезжает то на одну сторону, то на другую. Ворчит, ругается:

– Сволочная жизнь! Проклятый грузин!

Я не понимаю, какого грузина он ругает, но мне его жалко, и я сверху подсказываю, куда класть сено.

Кое-как воз наложили, стянули жердёй сверху и привязали верёвкой к задку саней. Тронули быка. Сохатый изо всех сил натужился – воз ни с места. И так и сяк, батогом Сохатого, но крупный рослый бык не стронул широкий, осевший в снег воз. Много! Пришлось развязать и убрать немного сена. Опять бьём Сохатого – не берёт воз! Сани как вмёрзли в снег! Пришлось почти наполовину сбросить сено, и только после этого Сохатый потянул сани. Только выехали на проторенную дорогу, как на раскате воз перевернулся, и сено рассыпалось на дороге. Борис Сергеевич от досады ругает меня:

– Колька! Ты же сверху смотрел! Неужели не видел, что я кладу сено на одну сторону больше? Давай быстрее собирать!

А уже темно! Мороз крепчает. Зимние дни в Сибири короткие! Замёрзли. Я не выдержал и заплакал, еле помогаю недвижимыми руками складывать сено. Наконец, закончили, поехали. Уже давно звёзды на небе, мороз лютует, внутри всё гудит от голода и холода. Воз идёт боком – опять перегрузили на одну сторону. Борис Сергеевич вилами всю дорогу поддерживает эту сторону саней. Наконец, деревня! Неужели конец нашим мучениям? Никого на улицах – уже спят, даже собаки не лают.

На дамбе у нижнего пруда воз раскатился, Борис Сергеевич побежал, запнулся и носом влетел в сугроб. Я вместе с возом опрокинулся на лёд пруда и сено рассыпалось. От бешенства Борис Сергеевич стал заикаться:

– Мать твою так, прости меня Боже! Что за напасть? Немного не довезли! Это чёртов бык виноват! То плёлся, как черепаха, то учуял свой двор – побежал! Ах, ты, гад!

И начал бить Сохатого батогом. Закричал на меня:

– Беги скорее домой! Я оставлю сено здесь до утра, а быка выпрягу и отведу на хоздвор в больницу! Скажи матери – завтра привезу сено к вам.

В эту зиму мы ещё раза четыре ездили с Борисом Сергеевичем за дровами, т. к. прогорали они у нас быстро. Ездили в Красный лес. Так называли берёзовый лес, вместе с пихтовым – он был далеко от Вдовино. Ближние берёзки жидкие, не «жаркие», поэтому за лесом на дрова и строительство ездили за десять километров. Дорога накатанная, ехать легко, то и дело встречаются сельчане, приветствуют Бориса Сергеевича. Остановятся, покурят махорку, поговорят. Дорога, как в тоннеле – по обе стороны сугробы нависают, в сторону не ступи без лыж. Снега за зиму наметало до двух метров. По обе стороны дороги часто попадаются яркие и красные кусты калины, на которых сидят белые куропатки. Фыркнут, полетят на дальний куст. Придёт время, и я научусь ловить куропаток на силки из конского волоса, которые расставлял вокруг кустов калины.

МАРАФОНЕЦ

повесть

Семён рос болезненным и хилым мальчишкой. Недавно они переехали из глухого села в город. Когда пошёл в школу – все одноклассники стали надсмехаться над ним. Робкий малыш, весь в заплатанной одежде, он не знал, куда себя деть. Особенно на переменах!

Он просто возненавидел физкультуру, и преподавателя – высокого рыжеватого, с «медным» голосом физрука! В осеннее и весеннее время физкультуру в этом южном городе всегда проводили на летней спортплощадке. Рядом было построено здание зимнего спортзала. На стенах спортзала висели портреты выдающихся спортсменов школы. Были даже среди них два мастера спорта по лёгкой атлетике. Думал ли бедный мальчишка, что через пятнадцать лет и его портрет займёт самое почётное место в этом зале? И будет там красоваться целых тридцать лет! Нет, конечно! Об этом он даже и не помышлял!

В спортзале Сёмка был всегда «на последних ролях». Все смеялись над его неуклюжестью. Прыгают через «коня» – он не перелетает через него, и обязательно шлёпается попой на него. Метает диск на спортплощадке – все шарахаются, и разбегаются в разные стороны. Когда школьники играют в футбол, и мяч достаётся Сёмке, тот бьёт не по воротам, а по стёклам школы. Все хохочут, и издеваются над бедным мальчишкой.

Особенно Семён не любил баскетбол. Долго он никак не мог уяснить правила этой игры. Никак ему не достаётся мяч! Он злится! Все высокорослые одноклассники ловко играют с мячом, буквально выхватывают его из рук Семёна, опережая его на передачах. Наконец, мяч попадает и ему. Семён несётся к кольцу, отталкивая противников. Швыряет его в кольцо, не попадая даже в щит. Все на спортплощадке схватились за животы, и гогочут от восторга. Оказывается, Семён ни разу не стукнул мяч о пол площадки, т.е. сделал гигантскую «пробежку».

Очень переживал Семён, когда строгий, высокого роста, учитель физкультуры перед началом урока кричал громовым голосом:

– В одну шеренгу по ранжиру становись!

Стройные упитанные городские мальчишки все впереди. За ними идут девчонки. Все в спортивных костюмах. И только Семён в нелепых «семейных» трусах становился по ранжиру последним! Это было просто ужасно! Он постоянно думал об этом «унижении»: