Карлуша

– Вот сами ухаживать и будете.

– Ладно, бабулечка, поухаживаем! – вновь пискнул я.

Так у нас оказался хомяк, а на бабушкины плечи легла еще одна забота. С тех пор много лет прошло, не знаю где мы его купили. То ли в зоомагазине, то ли на любимой «Птичке». Но факт заключался в том, что при выборе хомяка присутствовала даже мать. Хомячков было несколько. Я не знал какого выбрать. Все красивые, симпатичные. Мама смотрела, смотрела, видит, что я растерялся, да и сказала:

– Давай возьмем вот этого. Смотри, какой он рыженький, красивый, совсем как из сказки.

Я кивнул в знак согласия. Так хомячок оказался у нас. Когда принесли его домой, бабушка подготовила для него большую стеклянную банку, а дно застелила ватой. Маленькое, рыженькое, дрожащее существо, постоянно чистящее себя, сидело в моих ладошках. Хомка постоянно принюхивался, медленно ползая по ладони.

– Ну, что? Давай, в банку его сажай. – проговорила бабушка. – Ему тоже отдых нужен.

Очутившись в банке, на мягкой вате, Хомка поползал по ней, а затем вдруг начал набивать ее за щеки! Набивал до тех пор, пока щеки не стали едва не с него самого ростом. Затем скрылся под вату и там, на дне банки, принялся вытаскивать вату из щек обратно и делать из нее домик! Сам, будучи коренным вегетарианцем, Хомка поглощал сухие геркулесовые хлопья, овощи, кроме помидор и огурцов. Насыпешь ему геркулеса, так он сначала щеки им набьет, а уж съест или нет – это вопрос другого характера. Но ел! Усядется на задние лапки, передними держит кусочек морковки, и уминает «за обе щеки». Он был совершенно ручной. Вынешь его из банки, возьмешь в руки, он и не убегает, и не кусается. Побегать его отпускали по комнате. Так он пробежит под кроватью, под тумбочкой, под шкафом у самого плинтуса и прямо в руки! А как побежит, так только и кричали ему:

– Хомка, Хомка! Быстрее!

Однажды напала на меня икота. Измучила она меня. Все утро, весь день. У меня аж слезы на глазах от нее. Что делать? И тут мать вспомнила, что хорошее средство от икоты – это испуг. Думала она, думала, как меня испугать и придумала. Подходит ко мне, да и говорит:

– Слыш-ка, Хомка-то подыхает…

Есть у человека один жизненный порок – наивность. Ну веришь на слово, веришь людям и только потом понимаешь, что тебя обманули. Нельзя быть наивным, нехорошо это. Да и прабабушка все говорила – «Простота – она хужее воровства будет» Я бы, наверное, несколько поправил бы – «Хрен не слаще редьки». Но мать-то из-за добрых побуждений сделала это. Я так и ахнул! Рванул с воплем к банке с хомяком:

– Хомка! Хомочка! Миленький!

Гляжу – ничего! Сидит хомяк, дело свое делает. А я уж его, пока он в банке сидел, со всех сторон осмотрел, да вроде ничего! Жив! Счастью моему не было конца! Мать рядом. Стоит, смотрит на меня. Спрашивает, ну как, мол, все прошло? «Что прошло? Чего прошло?» – думаю я.

– Мам! Да все хорошо! Живой Хомка! – а у самого немного руки трясутся.

– Икота прошла? – опять спрашивает мать.

– Ик! – ответил я.– А чего икота-то?

Мать вздохнула. Нда-с, эксперимент не удался, а вот легкий стресс я заработал. Впрочем, икота вскоре прошла, а потом и забылась, а вот этот случай о Хоме и наивности остался на всю жизнь.

Как-то раз смотрели мы телевизор. По-моему фильм-сказку. Ну решил я взять Хомку к себе на колени и с ним смотреть кино. Смотрел я его, смотрел, а Хомку просто накрыл ладошками. Ему-то все равно, что показывают, телевизор все равно не смотрит, а мне с ним веселее. Ну вот сидим мы с ним так вот, а он все чего-то шебуршит, да шебуршит. Немного щекотит. Да и ладно! Закончился фильм. Я ладони-то разжал и…вижу сидит довольный Хома, а у меня на тренировочных штанах огромная дыра! За то его щеки полны лоскутами.

– Ай! – всплеснула бабушка руками – А? Это ж надо так! Да как он тебе ничего не отгрыз! Это ж надо!

У меня самого поначалу испуг был, потом удивление с ярким выражением глаз, а потом смех до слез!

Тоже долгую жизнь прожил Хомка, да во многом благодаря моей бабушке. Кто как не она за ним ухаживала, почти как за Кенкой.

Прабабушка

Кто знает вкус деревни – тому дача не нужна. Невыносимо скучно делается на даче. Льнет душа к простой деревянной избе, да печке-матушке. Жизнью дышат такие избы. Именно изба, а не дом! В далеком детстве приезжал я в деревню к своей прабабушке Акилине, а по-деревенски просто Акулина. Золото она была, а не просто человек! Красота земли русской! Крестьянка, хоть и неграмотная, но с наидобрейшей душой. Сидит, бывало, у окна избы, ждет меня, совсем еще маленького вместе с родителями. А как увидит, так не просто заулыбается, а радость блеснет в каждой ее морщинке. Как тут не вспомнить рассказ «Волшебное слово». Только вот она и без всяких волшебных слов была доброй и замечательной. Ну, разве нужны они были ей, и ее, без всякого волшебства, доброму сердцу? А разных растений сколько было!!! Кругом трава да цветы! Перед глазами всегда была свежесть зелени, и ее как самоцветами украшали лепестки самых разных цветов. Я запомнил лилии, цветы пиона, гвоздики и огромное количество полевых цветов. И над всем этим богатством летали самые разные бабочки, стрекозы медоносные пчелы. Порхали птицы. Все было пропитано солнцем, которое отражалось в каждом лепестке, наполняя его жизнью. Пройдет дождь, омывая небесной водой эту сказочную землю, напоит все живое и вновь уступит место яркому солнцу, дабы согреть умытое и наполнить светом напоенное. Счастье видеть все это и самим быть участником этой жизни. Спустя годы как будто увидел я картину. Раннее утро, дышащее свежестью пробивающегося рассвета, пропитано легкой голубой дымкой, благоухающей цветами и растениями, поднимающими свои стебли чуть ли ни в рост человека. Слышится романс «Отвори потихоньку калитку….». И вижу я ее, мою прабабушку, стоящую у избы, и улыбающуюся мне. Буквально мелькнула эта картина у меня перед глазами, одарив своей красотой, и осталась в моей памяти навсегда. Такая вот красивая земля русской деревни, где она прожила в избе многие годы. Беда тому, кто посягнет на ее пределы!

Многие предметы быта прабабушка называла по-своему, по-деревенскому. Я запомнил лишь немного. Ведро – бадейка, сковорода – таганка, керосинки – коптилки, лопата – заступ. Сидим, бывало, с ней на скамейке летним вечером, а комары тучами вьются возле пруда. Естественно, что и нам достается ой как немало. А она, все отмахиваясь от них, приговаривала:

– У, поналетели! Вот поналетели! Попричало вас горой!

Что это за «Попричало» – до сих пор не знаю. Настенным часам-ходикам постоянно поправляла висевшие на цепочке гирьки. Попросила она однажды, сама будучи уже совсем старенькой, мою мать, свою внучку, научить ее буквам, а потом, буквально по слогам, читала газеты. Она кое-как научилась буквам. Еле читала, вполголоса, а то и шепотом выговаривая каждую букву. Голос у нее был низкий. Вот так и жила она, никогда не стремилась ни к земной роскоши, ни к тленной мирской славе. Живя в нужде, не унывала. Сама, во время голода, питалась «тошнотиками», жареными оладьями из картофельной гнили, которую собирали люди по весне, в поле, а делилась с голодными последними остатками муки. Две голодовки пережила. Закон о колосках пережила, революцию, гражданскую войну, Великую Отечественную. Наших солдат сыночками называла, сильно жалея их, молилась о них и о нашей победе над врагом. Смотря по черно-белому телевизору кадры военной кинохроники, уже в мирное время, постоянно плакала о них. Она, пережившая все это, знала по чем «фунт лиха» далеко не по-наслышке. Чтобы прокормить детей и себя, работала за «десятерых», так как мужа рано похоронила, нося под сердцем третьего ребенка. А было время, когда до революции, по ее молодости барин искалечил ее, ударив бревном. Так и осталась она на всю жизнь хромой. А после революции даже коровенку ей дали, да все людям скормила. Детей вырастила, да внуков нянчила, и правнуков дождалась. Случалось, что и коз, и гусей держала. А моя мама, ее внучка, еще совсем маленькой, любила за козлятами наблюдать, да еще и играла с ними. А гуси тоже к моей маме привязывались, ручными делались. А коза, чуть что не так, есть не хотела. Поставит прабабушка перед ней еду, та клюнет раз, другой, да нос отвернет. Прабабушка и говорит ей тогда:

– Что? Опять нашла что-то? Ах ты, привереда такая.

Ни на кого прабабушка голос не повышала! Покушает, бывало, тихо да спокойно, и на покой, у печки ложится. Чтобы какой-либо культ из себя создавать да следить, чтобы никто за столом раньше нее, самой старшей, за гущей в котёл полез – такого вообще не было. Скромнейшая душа! Никого не ругала, да не учила как жить, а только добром и любовью питала. Как бы трудно ни жила, ни разу не возроптала на судьбу, все чаще молясь на иконы. А когда к ней, старушке, пришел врач, то он, видя ее старческие руки, произнес:

– А сильная ты была, мать!

– Да, сынок, когда-то была, – скромно ответила она тогда.

А когда она умерла, то ходики внезапно тоже остановились. Время ее земного странствия закончилось, а ее приняла в свои светлые объятия Вечность.

Тритон

Два пруда, которые были у деревни, имели свои «названия». Один «чистый», другой «грязный». Впрочем, друг от друга они особо не отличались, только тем, что из «чистого» пруда брали воду в рукомойник, а в «грязном», как это ни смешно, полоскали белье! В «чистом» полоскать белье или купаться было нельзя. Хотя для купания «чистый» пруд как-то не годился. Каким-то холодным он был. Сердце к нему по этому случаю не лежало. А вот «грязный» – пожалуйте купаться! Правда, после такого купания нужно было обмываться чистой водой, вернее, водой из «чистого» пруда. Что касается белья, то опосля такого купания его стирали. И все-таки, несмотря ни на что, купались.

Я все ходил то рано утром с удочкой, то по вечеру на карася. А тут и подъемник навострил. Только, по правде, на удочку карася наловишь больше чем на подъемник, а особенно во время его клева. Но я ходил и с подъемником.

Как-то вечером, наползавшись по пруду досыта, я уже хотел идти домой. Да и Солнце уже почти село. Как обычно летний вечер медленно, но верно переходил в ночь. Было уже достаточно темно, когда я забросил подъемник в «чистый» пруд последний раз на сегодня. Выждав некоторое время, потянул веревку. Подъемник начал медленный подъем со дна. Да какая там в конце-концов глубина! Так, одного ила по пояс. Ну, поднял я его, смотрю. Слега длинная, а значит и высокая. Небольшая сеть на высоте метров трех от моей головы. Небо все еще теплится синевой, но уже темное. Вижу силуэты сгнившей травы, длинные, но толстые поломанные стебли. И вижу я один стебель, который уж больно странно сломанный. Его сломанный конец, как-то уж очень аккуратно закруглен. Как будто специально напильником обточен. И это среди общей сгнившей травы, на высоте трех метров, да еще и почти ночью! «Да ну мало ли что бывает», подумал я тогда и…опустил подъемник снова в воду, даже забыв, что уже пора бы и домой. Секунды три подержал его так. Нет, думаю, что-то здесь не то. Ну не может быть, чтобы сгнившая палочка была вот так ровно сломана! Снова я поднимаю сеть на такую же высоту. Снова всматриваюсь в подгнившую траву. И опять вижу ее, эту аккуратно сломанную палочку! «Да что же это такое?» снова думаю, а вот положить сеть и посмотреть что же это действительно такое, просто лень. «Да ладно, в конце-то концов. Да мало ли что это такое!» думаю снова я, и опять опускаю сеть в воду. Снова секунды три сеть под водой.

– Ну нет! – тут говорю сам себе решительно. – Такого быть не может, что ветка вот так аккуратно сломана! Ведь я же видел явный радиус! А ну, подъем!

И вот сеть снова на той же высоте. И вот тут произошло нечто. Видать, залетному обитателю здешнего пруда поднадоело такое купание, и он… пошевелил лапой! Трудно описуемое свое состояние оставляю в покое, ибо все равно не опишу! Руки затряслись, сердце заухало в груди! Через две секунды сеть уже лежит на земле. Еще через полсекунды я у нее. А вот далее… Перед моим взором предстал тритон огромных размеров! Черный, как смоль, с плоской головой и оранжевым брюхом с черным узором. Я – огромный любитель такой твари, но кроме обыкновенного тритона мне более никто не попадался. Дух у меня зашелся от вида такого пришельца в нашем пруду! Я принял в свои дрожащие от невероятного волнения руки этот действительно дар природы! Потом я побежал домой показывать этот дар …бабушке! Можно себе представить ее реакцию. Прибавьте сюда еще и вечернее время.

– Бабуля! Ты смотри чего я поймал!

Вопли не вопли, но бабушка испугалась.

– Ай! Уйди с ней! Что это такое????

– Бабуля, ты только не волнуйся. Это тритон. Только большой! Он не укусит.

– Где ты его поймал? – спросила умоляющим голосом бабушка, так как она невольно предчувствовала, что ухаживания за этой тварью лягут тоже на ее плечи.

– Да в пруду. Ты смотри какой! Загляденье! – говорил я, держа в руках тритона.

– Ну вот хоть в банку его посади, – простонала бабушка, подавая тритону новое жилье.

Ловил я и прудовых лягушек. Поймаю, притащу в ладошках, показываю родителям, а сам, поглаживая ее, приговариваю:

– Лягушечка моя маленькая, хорошенькая, миленькая…

Ну и так далее. Лягушка то ли понимала ласку, то ли понимала, что ей ничего страшного не грозит, то ли просто не могла двинуться от страха, сидела, вылупя глаза, без движения. И только через некоторое время начинала двигаться – лапы разминать. А отец как увидит, так и говорит:

– Это чего? Лягушку поймал?

Я ему несу показать:

– Да, пап, погляди какая!