Бытие и сознание

***

– Хватит собачиться, – начал Вовка. – Вон какую я тебе невесту подсудобил. Дочь начальника следственного отдела Нижегородского района, не хухры-мухры. Бабёнка хорошая, Валька зря хвалить не станет. Давай вас поженим, а?! Свой мент в родственниках будет. Я хазу тебе в городе куплю. А хочешь – дом в Балахне. Соседями будем, братишка. Готов даже эту свою хату тебе отдать, сам на гастроли уеду.

– Отстань! Какой дом, какая хаза? Эта Натаха – обыкновенная шлюха. Нам с тобой скоро опять тюремными шконками скрипеть. Может, даже на пожизненно.

– Не каркай! Чего рассопливился, салага? Всё будет нормалёк. Пошли-ка лучше в баньке попаримся. Пива в холодильнике полно, рыбёшки вяленой два мешка. Не ссы, братишка, прорвёмся…

***

– Люди, люди, – разглагольствовал Вовка, выйдя из парилки в предбанник, чтоб пивка с рыбкой попить. – Что мне твои люди? Стадо овец и баранов, которым дают возможность лишь малость травки пощипать да размножаться. Им даже знать не положено, куда их пастух ведёт. Может быть, к пропасти? Этот пастух не всегда ещё и истинным хозяином отары является. Силовики-собаки не дают баранам выбиться из стада. От волков они всё равно всех не уберегут, а потеря в день пары блеющих для хозяина – тьфу, даже не заметит. Мы с тобой, брат, как раз и есть те самые волки – в волчьей стае родились и воспитались. Мне самого жирного барана подавай, который отожрался, выпихивая слабаков-сородичей с сочных трав, не давая им возможности жирку поднакопить. Ух, ненавижу толстосумов, разбогатевших на горбу трудяг.

– Сытые волки, между прочим, на стадо не нападают. Если волк и зарежет барана, то исключительно, чтобы голод утолить. Ты восемь хаз взял, а намочил аж двенадцать трупов. При этом, из восьми баранов деньги тебе отдали только шестеро, но ты почему-то всех загубил, безо всякой пользы для себя. Называется, обманул кондуктора – купил билет и не поехал.

– Не путай волка с шакалом. Я порядочных людей не трогаю, хотя сегодня их не так много и осталось. Это для беспредельщиков они являются лохами, лёгкой добычей. Нам с тобой по судьбе выбирать дорогу жизни самим не пришлось, она у нас одной единственной была. Сверни с неё в сторону – сразу тупик. Я волк! Буду резать всех жирных оборзевших баранов при первой же возможности. Ненавижу! Готов их убивать даже за бесплатно.

– Волк? Ты волк? Да ты просто маньяк-убийца! Отморозил себе голову напрочь.

– Уймись, сопля голландская! – заорал Вовка на всю баню. – Я же образно говорю, чтобы ты лучше понял. Я не маньяк, я… я волк, санитар общества, убиваю только больные особи, чтобы эта их зараза генами не передавалась потомству в будущем. Я… я, может быть, даже революционер. Убиваю только тех, которые за свои поступки не заслуживают жизни. Кто, кроме нас их накажет? Собаки таких жирных овец никогда не тронут, а наоборот, будут оберегать для хозяина, чтобы они как можно больше мяса нарастили, чтоб шерсть у них была богатой, не как у паршивых, с которых она клочками с худых рёбер свисает. Я ещё и Робин Гуд, если хочешь знать. Себе оставляю не больше десятой части. Общак уважаю, а всё остальное в детские дома вкладываю. Горы игрушек для малышни привожу, оргтехнику для старших. Ты хоть раз после выхода из нашего детдома был в Костроме? А я постоянно. И никогда с пустыми руками к своим братишкам и сестрёнкам не приезжаю. Мне теперь наплевать, пусть хоть пожизненно, хоть расстрел, но я всё равно этих фурункулов давить буду. И никто мне не судья, понял? Для этого Бог есть, пусть он меня и наказывает…

***

Нас взяли в Саратове. К тому времени я уже полностью принял Вовкину веру, ненавидел барыг-миллионеров, чинуш-взяточников и прочих врагов народа. Маниакально выискивал всякую сволочь, копал на них неопровержимый компромат. Чувствовал себя на седьмом небе от счастья, зачитывая гадам смертные приговоры. Видимо, Вовка так сильно заразил меня своей верой, что мне уже никаких денег не нужно было, дай только возможность уничтожать всю эту мерзость.

Года три мы гастролировали, а здесь что-то загостились. Давно уговаривал Вовку сделать ноги из этого красивого города, словно очком чувствовал. Да куда там. «Здесь столько жирных баранов пасётся, нам с тобой на всю оставшуюся хватит», – твердил он каждый раз одно и то же.

Жирных баранов здесь было действительно много. Мерзкие твари жили без страха и особых тревог, купаясь сырами в масле, даже не удосужившись обзавестись маломальской охраной своего бабла. Вот мы и увлеклись, в раж вошли, бдительность притупилась.

Брали нас под утро, тёпленькими, целым отрядом ОМОНовцев. Ребята здорово нашумели, я проснулся первым. Была ещё возможность уйти огородом через подпол, но Вовка обезумел спросонья, начал отстреливаться и получил пульку в живот. Уйти одному, бросив раненого брата, у меня даже мозгов не хватило. Вовку залатали, а вскоре нас осудили. Брат, конечно, все мокрые дела взял на себя. Ему дали пожизненную, а меня пожалели, получил всего пятнашку строгого.

Однако, сидельщиков в нашей стране всё прибывает и прибывает. Видимо, жизнь такая пошла, худые бараны стали чаще превращаться в волков. Кого ни спросишь, отвечают: «Не я такой – жизнь такая!»

Года за два до освобождения получил маляву, что брат Вовка умер в Торбеевском централе. Удивился тогда, как он вообще смог там столько лет продержаться. На зоне я был в авторитете, вертухайские особо не домагивались. Отмотав двенадцать, появилась перспектива откинуться досрочно. Всё думал, чем буду заниматься на воле. Денег мы с Вовкой награбили и капитально заныкали в разных городах столько, что мне одному теперь на три жизни с лихвой хватит. Решил продолжать дело, начатое братом. Волк-одиночка, санитар общества – звучит! Больше-то я один хрен ничего не умею. Жизнь практически вся обосрана, отчищаться бесполезно, да и жалеть уже нечего. Но соскочить по УДО мне не обрыбилось, оттянул весь срок от звонка до звонка…

Вот она, долгожданная свобода! Обосновался в Саратове, прикупив небольшую избушку на курьих ножках на окраине. Обжился, огородик с грядками развёл, с полгодика наслаждался жизнью пенсионера-рецидивиста. Прекрасно понимал, конечно, что живу под колпаком и нужно стараться работать максимально аккуратно. Неугасающая мечта – тряхнуть остатком жизни, а там уж как карта ляжет. Может, на следующий же день повяжут, а повезёт, успею ещё малость покуролесить.

Помню, нас с Вовкой в народе некоторые даже героями считали. Радовались, когда слышали из газет, что кто-то ещё одну жирную сволочь покарал. Деньги мне были уже совсем не нужны, осталось лишь нестерпимое желание мочить эту сволочь, как врагов народа. Разумеется, если найду на них неопровержимые доказательства вины. Копая грядки, каждый день мечтал: «Эх, натворю делов, отведу душеньку напоследок. Ну, жирные бараны, ждите!»

Как-то от одного надёжного кореша по зоне услышал новость, что в его Волгограде появилась банда, обманным путём вынуждающая пенсионеров продавать свои дорогие квартиры, переселяя бедолаг в дома престарелых, и что в этом деле якобы была замешана ещё какая-то нотариальная контора.

Сразу поехал к нему разузнать подробности. Витя-Штуцер был тоже уже не молод, имел шесть ходок, но сроки тянул небольшие, в основном за мелочёвки. Местная братва давно махнула на него рукой, считая лишней обузой. Нашёл его обречённым доживать свой век впроголодь в какой-то вонючей малосемейке, где он перебивался с хлеба на воду. Купил ему однокомнатную хату, обул-одел немного, деньжат подкинул на первое время. Я испытывал к Штуцеру некую симпатию за его природную смекалку. Он всегда много знал лишнего, имел к этому знанию какое-то своё особое чутьё, но его постоянно останавливал инстинкт самосохранения, отчего вся эта добытая информация оставалась для него лишней и абсолютно бесполезной.

От него узнал, что эта шайка-лейка, вплотную занимающаяся опусканием в дерьмо заслуженных пенсионеров, состояла всего лишь из десятка молодых отщепенцев, среди которых добрую половину составляли девушки. Главарём являлся один молодой да ранний выродок, сынок какой-то шишки в областном УВД. Его молодая жена была икряная на шестом месяце и имела добренького папочку, владельца частной нотариальной конторы. До Штуцера также дошли слухи, что между тестем и зятем в последнее время начались разногласия, связанные с деньгами и долевым участием каждой из сторон в этом мероприятии.

– Это же полный беспредел, – высказывался Штуцер. – Ну стриги ты деньги, рыжьё и всякие драгоценности, но зачем же выкидывать на помойку стариков?

– Сначала нужно столкнуть их лбами. Посмотрим, что из этого получится, – предложил я Витюхе…

***

«Мне тебя заказали. Срок исполнения – две недели. Получил предоплату всего пол-ляма деревянных. Могу сработать в твоего заказчика, цена вопроса – один лям. Если согласен, сегодня же отнеси бандероль с миллионом на главпочтамт до востребования на имя… Не дёргайся понапрасну, постоянно держу тебя на прицеле».

– Нужно как-то доставить эти два одинаковых письма по назначению. Одно – папаше-нотариусу, а другое его новоиспечённому зятьку. Лучше подложить малявы каждому в их машины на сиденье водителя. Найди какого-нибудь бомжа с паспортом. Сам на почту не суйся, там может оказаться ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то из них клюнет на эту удочку. Просто посмотрим, что из этого выйдет. Хоть нервы им потреплем.

Через неделю БОМЖ принёс две бандероли по одному миллиону в каждой. Штуцер за каждую бандероль расплатился с БОМЖом ящиком водки.

– Поеду я домой, пожалуй. Рано или поздно они сами перегрызут глотки друг другу. Деньги оставь себе, пригодятся. Если надыбаешь ещё что-нибудь интересное, звони или сам приезжай, – порадовал я Штуцера.

***

Уже в середине осени он приехал ко мне в Саратов, сообщив о трагической кончине сначала мужа дочери нотариуса вместе с его отцом – полковником обласного УВД, а через два дня и самого нотариуса. Вдова главаря – дочь покойного нотариуса, получила четыре года колонии общего режима за соучастие, где вскоре и родила девочку-сиротку. Другие члены банды получили разные, но примерно такие же сроки. Эту новость я уже успел сам увидеть по телевизору. Штуцер также сообщил и о своих новых наработках, которые меня очень заинтересовали. Завтра поедем опять к нему в Волгоград.

«Зачем самому пачкаться? – решил я. – Пусть сами жирные бараны друг другу рога отшибают. Жаль, что раньше до этого не допёр».

2. СТАРЫЙ КОЗЁЛ

На вид ей было лет двадцать пять, не больше – настоящая русская красавица. Глядя на женщину некоторые мужчины смотрят первым делом на ноги, кто-то сначала оценивает зад, кого-то больше интересует грудь, а я почему-то всегда смотрю на лицо. Пусть даже все части тела женщины будут идеальны, но если мне не понравится лицо, то остальное просто перестаёт меня интересовать. Я, конечно, не физиономист, но полностью согласен с определением Цицерона, что лицо является зеркалом души.

Личико несколько худоватое, кожа чистая и нежная, маленький, курносый носик с тонкими, чуть ли не прозрачными и чётко обозначенными ноздрями. Маленький рот с довольно пухленькими, никогда полностью не смыкающимися губами, за которыми белели ровные зубки. Верхняя губка была очаровательно вздёрнута. Но самое главное место на лице занимали глаза – огромные, как у куклы Барби, и чисто зелёные. Ресницы длинные-предлинные, чуть ли не до самой переносицы, и густые, как волосяной фильтр в моих сигаретах. Сколько уличной пыли, наверное, собирают за день эти «опахала». Бровей почти нет. Так, тоненькая, едва заметная ниточка. Волосы не сказать, что некрасивые, просто она, видимо, совершенно не следит за ними. Да и причёска какая-то непонятная. Вернее, прически вообще нет как таковой. Цвет волос жёлто-белый. Сразу видно, что искусственно крашенные перекисью водорода. По мере отрастания, у самых корешков волосы показали свой натуральный тёмный цвет. Но все эти недостатки, на фоне таких глаз, превращались даже в достоинства.

– Что, отец, на свеженькое потянуло? Могу предложить свою сестрёнку, – подошёл ко мне парень лет тридцати с нахальной улыбкой во всё лицо. – И квартирка найдётся. Не ахти какая, конечно – унитаз не работает, краны заржавели, но диван нормальный. А хочешь, к себе веди, если есть куда. Не дорого, полторы штуки деревянных за час.

– А? Чего? – опешил я от такого неожиданного предложения. Никогда ещё в жизни у меня даже мысли не возникало покупать женщину, тем более, которая в дочери годится. Накинув маску бывалого в таких грешных делах, заикаясь, ответил:

– Н-нет, спасибо! Слишком молода для меня, да и не по карману. Но хороша! Только вот брутто на ней, мне кажется, далеко не соответствует нетто. Хоть и не видел, но представляю. Плащик весь мятый и в пятнах. Такому «бриллиантику» и оправу бы получше. Что-то плохо ты следишь за своей «сестрицей», сынуля. Она что, действительно тебе сестра? – тоже скривил я губы в улыбке, изучая лицо наглеца. Где-то я уже видел эту морду с «волчьей пастью», но не мог вспомнить.

– Давай, дуй отсюда, папаша! Любопытный слишком, – толкнул меня в грудь молодой подонок, одарив гневным взглядом.

Здесь неподалёку есть рынок. Пока шёл, всё думал об этом казусе: «Неужели дожился до такого состояния, что стал похож на возможного покупателя эдакой «свежести?». Стало даже интересно, на каком таком основании этот «сынок» – сосунок вдруг увидел во мне старого страдальца по женскому телу? Тут вдруг вспомнил, как лет пятнадцать назад, зимой, спускаясь по лестнице с мусорным ведром, на втором этаже поймал двух подростков, поджигающих газеты в почтовых ящиках. Схватил их за шкирку, грозил отвести к родителям, но пожалел. У одного из них была «заячья губа» – разрыв в средней части нёба. Мальчишка так горько заплакал, что я просто отпустил обоих, выведя на улицу. Меня он, конечно, узнать не мог – тогда я был ещё мужиком, полным сил и здоровья, а сейчас уже последние седые волосы выпадают. «Ах вот ты каким стал, наглый «зайчонок»! Тоже мне, сынуля выискался, прости меня Господи!»

Сходил, купил три розы. Взял в магазине бутылку водки и пяток свежих огурцов. Они по-прежнему сидели во дворе, на трубах теплопровода, спрятавшись за кустами от прохожих.

Выставил на газету свою водку с огурцами. Старая, пожелтевшая газета служила для этой компашки «шведским столом», на котором стояли две початые бутылки дешёвого «Портвейна-777» с двумя огрызками яблок и одним на всех пластиковым стаканчиком.

– Разрешите преподнести вашей сестре этот скромный букет в знак преклонения перед красотой природы.

В компании, кроме «сестры с братом», сидели ещё две молодые прошмандовки с помятыми физиономиями, по которым даже приблизительно нельзя было определить их возраст. И ещё один парень, все руки которого были в наколках. «Успел, видать, уже две ходки сделать в места не столь отдалённые», – догадался я, судя по двум перстням, наколотым на пальцах левой руки.

«Сынок» сначала оскалился по-волчьи, сверкнув на меня злыми глазами, собираясь, видимо, обложить матом, но, увидев пузырь водки, даже выдавил из себя подобие улыбки.

– Ну присаживайся, папаша, раз такое дело. Рассказывай, кто таков?

– Угощайтесь, пожалуйста! Местный я, вон из того дома. С похмелья малость, а выпить не с кем. Посижу с вами маленько, если не против. Я безвредный, Дмитрий меня зовут.

– Да без проблем. Я Джека, а это вот твой тёзка, кликуха – Малыш.

Урка слегка приподнялся, чтобы пожать руку ради знакомства. «Этот, похоже, у них самый главный» – прикинул я.

Рост оказался полной противоположностью его погоняла – под два метра и весом, наверное, не меньше центнера.