Наследство последнего императора. Том 3

– Кто Волков? Одевайтесь.

Привёл в контору. Там ждут трое красноармейцев. При оружии. Простые, славные русские парни.

Пришли Гендрикова и Шнейдер. Настенька Гендрикова спрашивает, куда нас теперь.

Внутренний вид Пермской губернской тюрьмы

– В пересыльную тюрьму.

– А потом?

– А потом в Москву. Это уж точно на сей раз, не сомневайтесь.

Настенька и Шнейдер повеселели: не на расстрел. Мне же стало очень тревожно – до холода в сердце.

Когда набралось заключённых одиннадцать человек, мы колонной, попарно, тронулись в путь.

Вели нас пятеро конвоиров, командиром матрос – весёлый, с папироской.

Провели нас через весь город. Скоро на Сибирский тракт вышли. Я удивляюсь: где же пересыльная тюрьма? Один арестант мне отвечает:

– Давным-давно миновали пересыльную. Я знаю, я сам тюремный инспектор.

Значит, на расстрел.

И тут я внезапно окоченел, будто в лёд превратился. Ни страха, ни ужаса – никакого чувства. Будто я – уже и не я.

Оглянулся, вижу, старушка Шнейдер с корзиночкой в руках едва ковыляет. Настеньку не вижу.

Едут навстречу крестьяне, несколько возов с сеном. Остановились, заговорили с конвоем.

Матрос дал команду свистком – стали и мы. Смотрю на ближайший воз, на лошадь, которая сзади чужого воза стала и сено из него щиплет.

И тут словно молния ударила меня. Будто со стороны себя самого вижу: как я в темноте проскальзываю между лошадью и возом на другую сторону дороги и в лес. Хорошо, прыгну, а дальше? Вдруг там забор! Ведь не видно ничего.

Снова свисток матроса:

– Вперёд!

Мы идём.

Стало чуть-чуть светать. Оказалось, не зря сомневался: по обеим сторонам дороги высокая изгородь, выше моего роста.

И вдруг наши конвойные такие любезные, такие услужливые стали! Предлагают каждому, у кого вещи, помочь нести дальше. Всё ясно. Чтоб не мёртвых грабить. Отобрали корзиночку и у Шнейдер. А в корзиночке той, я ещё в тюрьме видел, две деревянные ложки, несколько кусочков хлеба да ещё мелочь какая-то женская. Пустяки, в общем. Всё равно взяли, мародёры.

Свисток. Матрос кричит:

– Направо!

Свернули на другую дорогу, боковую, – в лес. Здесь уже забора нет. Снова свисток.

– Стой! – кричит матрос.

Снова возы с сеном нам навстречу. И эти остановились, мужики с конвоем разговаривают.

Тут слышу голос где-то в глубине у меня – то ли в сердце, то ли в душе. И говорит мне с укоризной: «Ну что же ты стоишь, глупец! Беги!» И сразу как будто кто-то сильно толкнул меня в спину, хотя сзади не было никого. Но боль от толчка была натуральная и затихла не скоро. «Спаси, Господи!» – подумал я. Перекрестился, пригнулся, проскочил между возом и лошадью, перепрыгнул канаву и пустился изо всех сил в лес.

Лесок был редкий, мелкий, сплошной валежник под ногами. Сзади кричат: «Стой! Стреляю!» Я ещё больше наддал, как вдруг споткнулся. И в тот же момент раздался выстрел, потом второй. Пули просвистели над головой.

Слышу: «Всё, готов!» И потом: «Не останавливаться, вперёд!» И свисток матроса.

Выдержал я минуту, резко вскочил и, петляя, добежал до больших деревьев.

Я мчался без остановки, продирался через кусты, завалы бурелома, через валежник. Провалился в болотце по пояс, выбрался, слышу: винтовочные залпы вдалеке.

Потом узнал: расстреляли всех, а на старушку Шнейдер, видно, из-за её нищей корзинки, даже пулю пожалели. Прикладом снесли ей полчерепа, головной мозг выпал на землю. Слава Богу, хоть скончалась в секунду. А некоторые умерли не сразу, их опять же прикладами добивали.

Волков замолчал, потёр ладонью грудь с левой стороны.

– Ещё стопочку? – предложил Пинчуков. – Как лекарство.

– Лекарство? – усмехнулся Волков. – Разве есть лекарство от ежедневных ужасов? Главное, какой смысл большевикам в таких зверствах? Врагов себе плодят. Чем им угрожала Шнейдер? Настенька? Я?

– Слушайте! – перебил Пинчуков и замер.

Вдалеке раздались несколько сухих винтовочных залпов.

– Ну, а это как назвать? – хмуро произнес Волков. – Чехи проводят чистку среди русского населения. Кого вычищают? Кого расстреливают? Кто им дал право? Без следствия и без суда… Изверги, хуже большевиков. По крайней мере, не лучше. «Освободители»…

Пинчуков промолчал и налил ещё по одной.

– Сколько я бежал, не знаю. Казалось, полдня, пока не упал без сил под какой-то стог. Лежу, перед глазами круги цветные, ничего не вижу вокруг, грудь горит внутри, и сердце сейчас лопнет. И кажется мне – да так натурально кажется – будто все это на самом деле со мной уже было. И лес, и воз с сеном. И матрос со свистком, и лошадь, таскающая сено…

Пролежал я долго. Уснул, и приснилось мне, что я умер. Проснулся в страхе – нет, живой. Встал и пошёл наудачу в ту сторону, где вроде бы должен быть Сибирский тракт. Вообще, нужна любая дорога, а уж она куда-нибудь да приведёт.

Слева направо: Е. А. Шнейдер, И. Л. Татищев, Пьер Жильяр, А. В. Гендрикова, В. А. Долгоруков. Тобольск, 1917 г.

Когда вышел на дорогу, солнце пошло на закат, быстро темнело. Странно, мне поначалу совсем не хотелось есть. Потом захотелось зверски. Я шёл пшеничным полем, пшеница уже колосилась вовсю. Я срывал колосья, растирал в ладонях, но зерна ещё не затвердели, и погрызть досыта не удалось, но хоть мучного молока из колосьев пожевал. Когда совсем стемнело, ушёл в лес ночевать, снова нашёл стог.

Попытался уснуть, но какой там сон – холодно! И страшно: чуть звук какой или ветка треснет, сердце от ужаса заходится.

Утром снова вышел на дорогу. Навстречу крестьяне. Женщины, в основном. По народной привычке, здороваются с незнакомым и при том как-то странно смотрят на меня. Потом понял: ведь я без шляпы, только носовым платком голову обмотал. И оттого всем непривычен и подозрителен.

Проходил мимо какого-то хутора. На огороде пугало. Снял я с него рваную шляпу, нацепил на голову и пошёл дальше. Теперь встречные не удивлялись.

Голод меня уже с ног валил. Долго собирался с духом, наконец, в следующей деревне постучал в самую бедную избу. Вышла худая пожилая крестьянка. Попросил кусочек хлеба. Она вынесла довольно большой ломоть, а когда попросил попить, принесла воды и стала извиняться, что квас у неё не готов.

– Надо было побогаче дом выбрать, – хмыкнул Пинчуков