Мытищи

Вечерком тележку ладим,
Снаряжаемся, как в бой,
И собаку нашу гладим,
Позабытую зимой.

За заставу выезжаем,
На душе у нас светлей,
Мы и песню запеваем,
Что нам в поле веселей.

Вот приехали, болото
Наших псов к себе манит,
Началася им работа,
Уж один из них стоит.

И взвился нетерпеливый,
Выстрел грянул тот же час,
И заряд тот был счастливый –
Как свеча, погас бекас.

Но такая, впрочем, меткость
Ведь у вас незауряд,
Пуделя для нас не редкость,
Дорог, что ли, нам заряд.

Ну конечно, что сердито
Мы стреляем дупелей;
Да ведь вскочит, как убитый,
Мимо дать грешно, ей-ей.

А в лесу стрельба другая.
Не трудна еще она,
Как тетерька холостая
Поднимается одна.

Но как выводок семьею
Вскочит, как не оплошать?
Сам не знаешь, что с тобою,
Всех хотелось бы стрелять.

Иль весною, занят тягой,
Сердцу биться не велишь
И лишь изредка со флягой
Что-то тихо говоришь.

Вдруг, откуда ни возьмется,
Циркнет, коркнет, налетит,
Сердце дрогнет и забьется,
А дробь мимо угодит.

То стрелять ты не успеешь,
То понизил на прицел:
Извинить себя сумеешь.
Да уж вальдшнеп улетел.

Приятные звуки двух пастушьих рожков разбудили нас на рассвете. Какая-то русская заунывная песня, раздавшись громко под нашими окнами, стихала за мостом, досылая до нас свои задушевные, бесконечные переливы. Во всех комнатах началось движение, каждый торопился поскорее одеться и не опоздать; только приехавший с нами юный охотник упрашивал нас подождать и напиться чаю. Просьбе его было решительно отказано, и мы отправились на правую сторону Яузы.

– Ишь, как бегут, – говорил Грачев, показывая на трех охотников, подпрыгивавших по аллее, – а мы с тобой не торопясь дело сделаем.

– Да найдем ли дичи-то?.. Время-то раненько…

– Найдем, походим, а уж найдем. Вот видите, в лугу будет много народу, сюда и заходить не стоит, завернем только в первые кустики да прямо мимо острова в Бочаги. Полазим, а уж толку добьемся.

– Уморим мы нашего новичка, – сказал я, показывая на Скворцова, у которого вчерашняя горячность порядочно поостыла.

– Да ведь будем отдыхать… ничего, пускай привыкает.

В первых кустах, сейчас за селом, подняли мы пару бекасов и положили их в ягдташи. Едва раздался первый наш выстрел, как на лугу с криком поднялось несколько пар чибисов и стало виться над собаками бывших на той стороне охотников. Стадо маленьких куличков вскочило под берегом и полетело вверх по реке. Большая кряковная утка, летевшая прямо на нас с острова, свернула за дорогу. В болоте началась какая-то жизнь: то слышен выстрел, то зов собаки, то гопонье охотников[1 - Охотники между собой перекликаются, крича друг другу: гоп, гоп. (Примеч. автора.)]. Как-то непонятно одушевляешься, забываешь все; тягость ружья не существует, оно как будто срослось с рукою; следишь внимательно за собакой и при малейшем намеке ее о присутствии дичи готов стремглав бежать к ней.

Раздавшийся впереди нас двойной выстрел был знаком, что нас опередили охотники.

– Что, брат, Николай Дмитрия, – сказал я Грачеву, – эти господа пораньше нашего встали. Слышал?

– Слышал, да ведь это небось палят по курочкам, а все-таки лучше выйдем из болота и пойдем, как говорили.

Сказано, сделано: мы подошли к лесу и пошли опушкою вперед.

– А далеко идти?.. – спрашивал нас наш неопытный товарищ.

– А что… уж устали? – спросил нетерпеливо Грачев.

– Нет, я не устал, да вот левый сапог, кажется, промокает…

– Походите-ка, промокнут оба…

В болоте Грачев уже был менее снисходителен. Каждого охотника он судил по себе, и мысль о промокнувшем сапоге казалась ему насмешкою над охотой.

Привыкнувши к скорой ходьбе его, я с ним равнялся, а бедный новичок едва догонял нас. Пройдя версты две около леса, мы дошли к так называемому углу, с которого идет топкая дорожка по болоту к Бочагам. Тут решились мы посидеть, чтоб собраться с новыми силами, для этого углубились мы несколько в лес и сели отдыхать на большом срубленном дереве. Слегка закусили и стали курить. Грачев – страстный охотник до курева и не выпускает сигары изо рта. Конечно, сигары эти внутреннего приготовления, но в поле все метет. Пролетевший мимо нас дрозд ужасно всполошил Скворцова, и, схватив ружье, он побежал стрелять его. Через несколько минут вернулся он очень недовольный, объявив, что «каналья не допускает».

Докурив папиросу, я предложил двигаться. Водяная дорожка смущала нашего товарища; идя позади нас, он беспрестанно спрашивал, не провалишься ли. Мы советовали ему держаться за кусты и идти краем дорожки. С непривычки в самом деле ходьба тут кажется небезопасною: идешь почти до колена в воде да еще чувствуешь, что земля под тобою колышется. Не более как через полчаса мы вышли в Бочаги[2 - Место это названо так по нескольким бочагам, до половины заросшим травою. Из них-то и вытекает Яуза. (Примеч. автора.)]. Глазам нашим представилась огромная площадь, окаймленная с одной стороны едва видимым вдали лесом, вся поросшая высокою желтою болотного травою, зеленевшею только вокруг Бочагов. Мелкие кусты, ограничивающие эту площадь с другой стороны, терялись в горизонте. Картина безотрадная. Шагах в ста от нас показалась из травы голова журавля, удивившегося, что незваные гости нарушили его спокойствие. Мы думали стрелять по нем, но собака Скворцова к нему бросилась, подняла его и проводила с лаем очень далеко.

Долго ходили мы по этой площади, нашли только три пары бекасов. Пара улетела, а две пары были убиты. Скворцов прицеливался почти в каждого бекаса, но выстрелить не успевал. Ходил он совершенно около Грачева, чтобы не оступиться в бочаг, все упрекал его, что он не ходит, а бегает, и наконец решительно объявил, что не в силах идти далее. Оставить его тут одного было невозможно, воротиться с ним домой не хотелось; неожиданная встреча вывела нас из затруднения.

Пока мы придумывали с Грачевым, как помочь беде, недалеко от нас раздался визг собаки. Мы пошли на этот голос и увидели вчерашнего знакомца – Фоку. Он наказывал арапником своего непонятливого питомца.

– Ну что, с полем ли?.. – спросил я его.

– Как же… убьешь с ними что-нибудь, – сказал он, указывая на собак… – То вовсе не ищут, хочу домой идти, надоело.

– Так вот, кстати, захвати с собой барина.