Эффект предвидения

Как легкомысленно она поступила, не уговорив, не уломав Кирилла остаться. Да она должна была вцепиться в полу его пиджака руками и ногами и не отпускать ни в какую Америку. Или заболеть скоротечной чахоткой и срочно начать угасать на его глазах. Она совершенно не рассчитала своих сил – с этим сроком ей в одиночку не справиться. Ей ни за что не пережить эту ночь, даже и думать нечего. Ей не прожить эти три бесконечные недели, ни за что не прожить. Как глупо и самонадеянно было на это рассчитывать. И даже Ирине не позвонить, не попросить пожить у нее, пока не приедет Кирилл. Акварельками хотела спастись, «Лужиным» хотела спастись. Дура, дура. А теперь звонить Ирине уже поздно, не станешь же срывать человека среди ночи. И ехать к ней тоже поздно. А больше ничего предпринять невозможно.

Аня включила бра, но страх не прошел. Теперь его этим слабеньким хрустальным светом не спугнешь, теперь потребуются какие-то совершенно определенные меры. Ирина, например. А лучше Кирилл.

А еще можно встать, пройти на кухню, выпить чего-нибудь. В аптечке есть успокоительные таблетки, в холодильнике остался коньяк – Кирилл, когда нервничал, всегда выпивал рюмку коньяка, и ему становилось легче. Во всяком случае, это реальнее, чем вызывать среди ночи Ирину. Но…

Это так же нереально. До кухни не дойти, потому что…

Да и бессмысленно. Разве можно какими-то таблетками или коньяком прогнать страх, живое, сильное, разумное существо, заполнившее собой всю комнату, всю квартиру, в которой…

Эта девушка, Наташечка, она здесь, так и старуха говорила. Это ее квартира, она бродит по комнатам, своим комнатам, оттого и шорохи, оттого и страх такой живой, такой осязаемый. Наташечка ее заберет, ей без подружки скучно…

Бред, бред! Ну можно ли верить бреду сумасшедшей старухи? Так и самой сойти с ума недолго.

Нужно встать и включить верхний свет и дойти до прихожей. Да, ближе всего прихожая. Позвонить Ирине, она, наверное, еще не спит. Просто поговорить, услышать человеческий голос. А потом все же добраться до кухни – после звонка это станет возможным, – выпить чего-нибудь успокоительного и лечь спать.

Страшнее всего лежать, распластавшись на этой кровати. Надо хотя бы сесть. И завернуться в одеяло. Потому что, когда лежишь вот так, не видно двери, а это дает Наташечке преимущество – она может подкрасться незаметно. Нужно сесть и смотреть на дверь. Как только она начнет открываться…

Что сможет она сделать, если дверь начнет открываться? Закричать дурным голосом? Грохнуться в обморок? Ни то, ни другое спасения не принесет.

Может быть, когда-то так же чувствовала себя Наташечка, так же боялась, так же сидела, завернувшись в одеяло и уставившись на дверь. Убили ее ночью, это очевидно, ночь – самое подходящее для убийства время.

Нет, ночью ее убить не могли, она ведь жила не одна, были еще какие-то Семеновы, родители, занимавшие весь верхний этаж.

В ту ночь их не оказалось дома, ушли в гости, уехали в Америку, оставили ее одну. А она очень боялась. Сидела, завернувшись в одеяло, и смотрела на дверь. А потом… Что же произошло потом? Никогда, никогда не узнать. Может, ей надоело бояться и ждать кошмара и она решила наконец встать, пойти на кухню, выпить чего-нибудь успокоительного. И встала. И пошла.

Убийца поджидал ее там.

Бред, бред, глупый бред! Не было никакого убийцы. И никакой Наташечки тоже не было. Не было и нет. А есть лишь глупая, сумасшедшая старуха и глупая, сумасшедшая девочка Аня.

Нет, и старухи тоже не было. Кирилл тогда над ней посмеялся и правильно сделал. Ведь если бы старуха могла быть реальной, Кирилл не стал смеяться, он тоже бы забеспокоился.

И не было того, с бледным лицом, в черном костюме, замаскировавшего нож под зонтик.

Все это – бред и только, сумасшествие, самое настоящее сумасшествие. И если она и дальше будет продолжать в том же роде, свихнется окончательно.

Нужно взять себя в руки и успокоиться. Нужно пережить эту ночь, одну только эту ночь. А завтра попросить Ирину пожить пока с ней. А сейчас успокоиться.

Да все же нормально. Вот сколько сидит, а дверь даже не шелохнулась.

Ну? Посидела, убедилась, что все нормально? Можно и ложиться. Если не спать по ночам, то и три недели пойдут медленнее, на целые ночи увеличатся, на двадцать одну ночь.

Аня легла, так, как сидела, завернувшись в одеяло и поджав под себя ноги. Успокоиться она до конца не успокоилась, но все же ей кое-как удалось уснуть.

Да, вероятно, Аня все же заснула, иначе каким бы образом она оказалась на балу у императрицы в начале восемнадцатого века?

Играла музыка, странная, какая-то невыраженная, серая мелодия, полностью лишенная ритма. Бледный, призрачный свет струился откуда-то сверху, из неясного источника. Народу в зале было много, но почему-то пока никто не танцевал. А впрочем, можно ли танцевать под такую невыраженную, без ритма музыку? Все как будто чего-то ждали: то ли изменения в музыкальной программе, то ли появления какого-то важного лица, без которого начать бал невозможно.

Аня вдруг заметила, что стоит посреди зала, на самом виду, и ужасно смутилась. Не в ее интересах привлекать всеобщее внимание: она и одета не так, и вести себя соответствующим образом не умеет. Забиться бы в какой-нибудь укромный уголок. Да хотя бы вон в тот, под аэропортовской лестницей, где когда-то они сидели с Кириллом.

Нет, там уже занято, расположилась компания в черных траурных одеждах, еще более неуместных, чем ее наряд. Эти тоже, видно, решили стушеваться и не привлекать к себе внимания.

Но куда же ей все-таки спрятаться? Сейчас ее заметят, и что тогда? Прогонят за несоблюдение дворцового этикета или выставят на посмешище?

– Вы оказали мне великую честь своим посещением, – раздался вдруг голос над ее ухом.

Аня вздрогнула и обернулась.

Императрица Анна смотрела на нее и ласково улыбалась.

Ну вот, добилась, привлекла внимание, да еще самой опасной для нее особы. Как вести себя с ней? Нужно что-то ответить, но как, какими словами?

– Я пригласила вас, – продолжала императрица, не дождавшись ответа, – для того, чтобы вы свершили суд над отступниками. Теперь их судьба всецело в ваших руках. Вон сидят они на скамье подсудимых. – Анна кивнула в сторону траурной компании. – Вглядитесь внимательно в их лица. – Аня попыталась вглядеться, но ничего разобрать не смогла: только смутные серо-розовые овалы. Видимо, что-то случилось со зрением, или во всем виноват бледный, призрачный свет? – Это семейство Семеновых. – Императрица сделала многозначительную паузу, а затем заговорила опять: – Их дочь совершила страшное преступление. Вина ее велика, и искупить ее невозможно. Не только передо мной, но и перед всей Российской империей. Я приказала ее казнить. А судьбу ее родственников должны решить вы.

– Так это вы убили Наташечку?

– Не убила. – Анна высокомерно подняла подбородок. – Приказала казнить. Тело ее вы увидите позже. В наказание за ее злодейство я не стала предавать его земле.

– Но в чем же состоит ее вина?

– Как? Разве вы не знаете?

– Нет. – Аня пожала плечами.

– Наташечка Семенова – великая художница. Вы и этого не знали?

– Не знала.

– Странно. Оценив ее дар, я отправила Семенову в Италию, совершенствовать мастерство. И чем же она мне отплатила? На площади перед собором Святого Петра она станцевала французский танец буррэ, причем не придворный, а народный, в размере три восьмых. И с тех пор никто в мире больше не признает в ней художницу, ее провозгласили великой танцовщицей. А мне не требуются танцовщики, мне нужны художники. Как только она вернулась из Италии, я велела ее казнить. Вот не знаю теперь, казнить ли и остальных Семеновых. Я в большом затруднении, разрешить которое в состоянии только вы, моя тезка и соотечественница.

– Простите, Анна Ивановна, но я не вправе решать такие вопросы. У меня и юридического образования нет, только художественный лицей.

– Художественный лицей? – Императрица оживилась. – Что же вы сразу не сказали? Но ведь это же просто замечательно! Вы и замените отступницу Наташечку, вы займете ее место. Хорошо, судьбу Семеновых можете не решать, на роль судьи я найду другого человека. В судьях недостатка нет, это с художниками проблема. А в знак признательности и как первый аванс за будущую работу я приглашаю вас, моя тезка Анна, на танец. Маэстро, громче музыку!

Невыраженная, без ритма музыка зазвучала оглушительно громко. Императрица обняла Аню за талию и закружила в унылом, без ритма танце.

– Нет! – Аня оттолкнула Анну Ивановну. – Я никогда не буду у вас работать. Вы убийца, убийца, убийца! Вы убили Наташечку.

– Я велела…

– Нет, убили, убили. Покажите мне ее тело!

– К чему торопиться? Успеется.

– Нет, не успеется. Я должна ее видеть!

– Ну что ж. – Анна махнула рукой.

Музыка смолкла, приглашенных на бал заволокла дымка, и они растаяли в воздухе, словно призраки. Зал уменьшился в размерах…