Формула влияния

– О, я в этом уверена! – Ее голос снова ожил. – Да я и не сомневалась сначала, это следователь меня сбил, уликами придавил. Вы не представляете, что мне сегодня довелось пережить! Мне позвонили из школы, утром. Я мыла окно. Подумала, что это какая-то шутка. Выстрелил из пистолета в своем кабинете. Дикость какая-то! Откуда, скажите, у него пистолет? И потом, Федор был ему почти как родной, он знал его с детства, всегда помогал, немного опекал даже. И вдруг убил? За что? Почему? Как такое вообще возможно? А в полиции говорят, что все улики против него.

– А что говорит сам Владимир Тимофеевич? – спросила Полина и подумала: почему ей с самого начала не пришло в голову об этом спросить.

– Ничего, – Мария Ильинична тяжело вздохнула. – Молчит. Да у него шок, поймите! Знаете, я думаю, вот как все произошло, – опять оживилась Мария Ильинична. – Владимир Тимофеевич утром вошел в свой кабинет и увидел убитого Федора. У него случился нервный срыв, неосознанным движением он поднял пистолет, который был на полу возле тела, положил его на стол и вышел из кабинета. Отсюда и улики. А убийца был в перчатках и потому своих отпечатков не оставил.

– Да, скорее всего, так и было, – согласилась Полина.

Версия Марии Ильиничны звучала вполне убедительно. А впрочем, эта версия лежала на поверхности, любой бы до нее додумался. Кроме полиции, конечно, – в случае если им никакая версия невиновности Хавронина и не требовалась. Не трудно просчитать действия человека, оказавшегося в такой ситуации. Очевидно, просчитал их и убийца, он понимал, что Хавронин почти наверняка поступит именно так и оставит улики. Все логично, все просто. И все же… Некоторые моменты в эту логику и простоту не вписываются. И прежде всего – место действия. Не так-то просто незамеченным пробраться в школу, проникнуть в кабинет директора, выгадать момент, когда его там не будет, а жертва, напротив, окажется в полном распоряжении убийцы, выстрелить, причем трижды, с довольно значительными интервалами, скрыться с места преступления… К чему устраивать все эти сложности? Почему было не выбрать другое место? Например, убить Ривилиса в его квартире, или в подъезде, или на улице. Потому, вероятно, что главной целью этого преступления было подставить Хавронина. А Ривилис, возможно, случайная жертва… Нет, и тут не сходится. Ривилис знал, что подставят Хавронина – обвинят в убийстве. Почему же он его не предупредил? Или узнал об этом накануне и не успел? Пришел к нему в кабинет, чтобы поговорить, а тут-то его и убили? Но как убийца смог все так точно рассчитать, до минуты, до секунды? Проникнуть в кабинет именно в тот момент, когда директор вышел, а Ривилис, наоборот, вошел? Следил за тем и другим? Следил и при этом остался незамеченным? Посторонний человек не мог всего этого проделать, на него бы сразу обратили внимание, тем более что школа была почти пустой. Значит, убийца – кто-то из своих.

– Жаль, что мы теперь не узнаем, зачем Федор заходил в кабинет к Владимиру Тимофеевичу, – сказала Полина, не заметив, что размышляет вслух.

– Это-то как раз известно, – со вздохом сказала Мария Ильинична. – Каждый понедельник утром, в восемь пятнадцать Федор проводил полную диагностику его компьютера.

– Каждый понедельник? А зачем?

– О, Федор был очень ответственным человеком, у него был график диагностики школьных компьютеров – раз в неделю проверялся каждый. А понедельник был «директорским» днем. В восемь пятнадцать Федор приходил в кабинет к Володе… к Владимиру Тимофеевичу и ставил его компьютер на проверку.

– Ровно в восемь пятнадцать? – уточнила Полина. – Всегда именно в это время?

– Конечно. В отношении работы Федор был настоящим педантом.

– А кто об этом знал?

– Все, наверное, весь наш коллектив.

– В восемь пятнадцать Ривилис заходит в кабинет, – продолжала размышлять вслух Полина, – а в восемь семнадцать его убивают. Убийца либо вошел следом за ним, либо уже ждал в кабинете, зная, что в ближайшие пять минут Владимир Тимофеевич там не появится. Кстати, во сколько он обычно приходит на работу?

– В восемь. Владимир Тимофеевич тоже очень точный человек и никогда не опаздывает.

– Интересно, зачем он мог выйти из своего кабинета, если только пришел на работу?

– Не знаю.

– Все так точно сработано, прямо тютелька в тютельку. Минутой раньше или позже – и ничего бы не вышло. Убийце либо очень благоприятствовали обстоятельства, либо он до нюанса знал распорядок дня и привычки Федора и Владимира Тимофеевича. Пришел, трижды выстрелил, вышел… Просто удивительно! – Полина немного помолчала. – Ладно, попробуем зайти с другого конца. У Владимира Тимофеевича были враги? Простите за такой стандартный вопрос.

– Нет, врагов у него не было, – уверенно проговорила Мария Ильинична. – Я все утро думала об этом, перебирала всех его знакомых – не было среди них никого, кто мог бы пожелать ему зла.

– А у Федора враги были?

– У Федора? Ну, какие же у него враги! Он был таким мягким, таким добрым, таким хорошим человеком. Беззащитным, наивным во многом, неустроенным каким-то. В квартире у него был жуткий беспорядок. По тому, как он жил, трудно было предположить, что Федор может быть таким дисциплинированным работником. Но к нему все хорошо относились, а дети его просто обожали, хоть и немного подсмеивались. Но не зло, нет, не зло. Любимый учитель! Он ведь и сам был как ребенок. – Мария Ильинична грустно рассмеялась. – Большой ребенок, тридцати шести лет. Нет, у Федора не было и не могло быть никаких врагов.

– А с женщинами как у него складывались отношения? – продолжала Полина вынужденный допрос.

– Никак не складывались, если вы имеете в виду его личную жизнь. Давно, много лет назад, Федор пережил страшную трагедию. Он любил одну женщину, а она… – Мария Ильинична вздохнула. – С тех пор никаких женщин в его жизни не было. Федор страшно переживал, для него это стало концом всего. Личная жизнь у Федора так и не сложилась.

– Я просто пытаюсь понять, кто мог быть виноват в его смерти, найти хоть какую-нибудь зацепку, – объяснила Полина.

– Да, конечно, я понимаю, – тяжело вздохнув, сказала Мария Ильинична, – но если вы думаете, что здесь может быть замешана женщина, вы ошибаетесь. Не было в его жизни женщин. По существу Федор был очень одиноким человеком. Все к нему хорошо относились, но не было близких друзей. Разве что Володя… Владимир Тимофеевич. Но тот ведь намного старше Федора, он ему помогал, опекал, поддерживал, можно сказать, заменил отца, но был ли другом? Не знаю. Между друзьями должно быть равноправие.

– И все же Владимир Тимофеевич был самым близким ему человеком? – уточнила Полина. – Возможно, потому-то его и подставили. Будь Федор состоятельным человеком, подставили бы кого-нибудь из ближайших родственников…

– У него нет здесь никаких родственников. Отец умер, когда Федору было четырнадцать лет, мать вышла замуж и уехала в Германию. Ни братьев, ни сестер у него нет.

– Ну вот. И женщины нет, и друзей тоже. Кроме Владимира Тимофеевича. Получается, ваш муж – самая удобная фигура. Полиция в первую очередь подозревает близких, так проще найти мотив.

– Да нет у Владимира Тимофеевича никакого мотива!

– Конечно. Но ведь любую незначительную ссору, любые разногласия, о которых теперь, когда идет следствие, станет известно, можно превратить в мотив.

– Вы меня пугаете, Полина!

– Нет, я только хочу объяснить, почему подставили Владимира Тимофеевича. Вы ведь и сами, когда в полиции вам объяснили, что все улики против него, стали сомневаться в невиновности своего мужа. Тоже, наверное, вспомнили о чем-то, что в момент допроса превратилось для вас в возможный мотив.

– Ну… В общем, да.

– Вот и убийца на это рассчитывал. Видите ли, я никак не могла понять, кто здесь главная жертва – Федор Ривилис или ваш муж? Какова была главная цель преступника – избавиться от Ривилиса или подставить Владимира Тимофеевича? Или он преследовал обе цели одновременно? Но вы сказали, что врагов ни у того, ни у другого не было. Во всяком случае, явных, о которых бы знали вы. Значит, здесь есть какая-то тайна. И тайна эта – скорее всего, со стороны Федора, ведь жизнь Владимира Тимофеевича проходит на ваших глазах: и дома, и на работе вы вместе.

– Да, вместе, мы всегда, всю жизнь вместе, – рассеянно проговорила Мария Ильинична и надолго замолчала. – Так вы думаете, что Владимира Тимофеевича подставили? – снова заговорила она – голос ее звучал потерянно, кажется, она опять начала сомневаться. – Вы в этом уверены?

– Если опираться на факты, то… – Полина развела руками.

– На факты! Но факт ведь только один – слова Федора. Я сначала думала, что он – безусловное оправдание, а теперь… Можно ли до конца верить Федору? Он мог сказать так просто для того, чтобы меня утешить.

– Но ведь Федор говорил это не вам, а мне, – возразила Полина, но Мария Ильинична ее не услышала.

– Он понимал, как мне будет трудно, – продолжала она. – Мне действительно очень трудно. И так стыдно! Особенно перед учениками, настоящими и бывшими. Когда я узнала, что Виктор взялся за это дело, вы не представляете, что я почувствовала. Понимаю, что он из самых добрых, самых благородных побуждений… что по-другому и поступить не мог, и все же подумала, что лучше бы он не помогал. Потому-то я и хотела сначала поговорить с вами, без Виктора, наедине. И… мне нужно точно знать, виноват мой муж или нет.

– Владимир Тимофеевич сам скоро расскажет вам. Его-то словам вы поверите?

– Не знаю, расскажет ли. Может, он вообще больше никогда не заговорит, – совершенно отчаявшимся голосом сказала Мария Ильинична и поднялась – снова скрипнуло посетительское кресло. – Извините, Полина, что напрасно побеспокоила вас. До свидания. – И она так быстро вышла из офиса, что Полина не успела ее остановить.

Визит этой женщины плохо подействовал на Полину: она не смогла ей помочь, не смогла успокоить, точно так же, как не смогла помочь Федору Ривилису. Да и сама Мария Ильинична, откровенно говоря, ей не понравилась, остался какой-то неприятный осадок. И Виктор все не звонит и не приходит. Интересно, удалось ему хоть что-нибудь узнать, сделать хоть что-нибудь полезное за сегодняшний такой бессмысленный, бесполезный день? Или у него тоже ничего не получается, потому и не звонит, не хочет ее расстраивать?

Ей стало так непереносимо одиноко, что она решила позвонить ему сама. Потянулась за телефоном, но рука ее наткнулась на браслет, оставленный Марией Ильиничной. Она о нем совсем забыла. Осторожно, чтобы случайно не столкнуть со стола, Полина взяла браслет за цепочку и положила себе на ладонь. Цепочка была сделана из какого-то довольно легкого металла – может быть, серебра, а пять продолговатых, крупных камней ей показались, наоборот, слишком тяжелыми. Интересно, подумала Полина, как выглядит женщина, которая потеряла этот браслет, наверное, она… Но додумать мысль до конца не успела, потому что возникло новое видение.

* * *

Улица, на которой вдруг оказалась Полина, была ей совершенно незнакома. Она огляделась: чужой, неизвестный район где-то на краю города. Старые, покосившиеся, преимущественно деревянные дома, асфальт весь в выбоинах, и ни одного человека вокруг. В какую сторону двигаться, она не знала, поэтому просто пошла вперед, надеясь на то, что либо улица ее куда-нибудь приведет, либо видение закончится. Улица привела ее к полуразрушенному дому, мрачному, страшному – даже в этом странном, будто вымершем районе он выделялся своей необыкновенной запущенностью. Полина вошла в подъезд и стала подниматься по деревянной грязной лестнице со сломанными перилами. На третьем, последнем, этаже дверь одной из квартир оказалась приоткрыта. Немного подумав, Полина вошла в эту дверь.

В квартире было две комнаты – одна из другой. Первая оказалась пустой: грязные клочья обоев свисали с закопченных стен, а из второй слышался монотонный женский голос. Полина прислушалась, но слов разобрать не смогла. Женщина все говорила и говорила, но ей никто не отвечал, никто не прерывал ее бесконечного монолога.

Неожиданно Полина ощутила жуткий страх. Ей захотелось повернуться и убежать из этого дома, ей захотелось «выскочить» из своего видения, но вместо этого она решительно подошла к двери второй комнаты, толкнула ее, увидела женщину, раненую, лежащую на полу, и… замерла на пороге. Войти внутрь она не смогла – какая-то невидимая, но совершенно непреодолимая преграда не пускала ее в эту комнату.

Глаза женщины были закрыты, губы не шевелились, но ее бесконечный монолог продолжался. Впрочем, он оставался таким же неразборчивым, слова не выделялись из общего потока, словно женщина говорила на чужом языке.

– Послушайте, – сказала Полина, пытаясь привлечь к себе ее внимание – голос прозвучал так глухо, что она сама испугалась. Женщина никак не отреагировала. Кажется, она ее просто не услышала. – Послушайте! – предприняла Полина новую попытку. – Пожалуйста, откройте глаза, посмотрите на меня. – Никакого эффекта. Невидимая преграда, которая не пускала Полину в комнату, не давала женщине ее услышать. – Как вас зовут? – напрягая все силы, отчаянно закричала Полина. Тот же результат, а вернее, никакого результата: бормотание женщины не прекратилось, даже веки не дрогнули – она ее не слышала.

Полина снова попыталась вслушаться в этот неразборчивый речевой поток, и тут наконец поняла, в чем дело: поток не речевой, а мыслительный, где слова переплетаются с образами. Образы – «звучат», а слова обретают цвет, вкус и запах. Это бессвязное бормотание – мысли умирающей. Но ведь Полина и раньше могла проникать в воспоминания и сны людей, находящихся между жизнью и смертью – их мысли текли свободно, она просто вступала в этот поток, он подхватывал ее и нес, как лист по реке. Почему же теперь ей так трудно расшифровать то, о чем думает эта женщина?