Запах теней

– Всё-всё! Я понял, не туплю.

– Искала тебе подарок и нашла их в одном магазине, – продолжила супруга. – И как только увидела их – сразу влюбилась. Они примагнитили мой взгляд и не отпускали до тех пор, пока продавщица не заговорила со мной. Уже тогда я поняла, они просто созданы для тебя, и они ждали меня. В единственном экземпляре, представляешь? Таких больше нет, и в магазин привозили только один образец. Это он. Тебе, правда нравиться?

– Мирра, эти часы охрененные, – воскликнул он на её очередное «ну скажи ещё раз, что ты счастлив. Скажи, и тогда буду счастлива я» и вставил, – как и ты.

Знаков ещё сильнее прижал её к себе и поцеловал в глазик, затем в другой, не оставил без внимания нос и спустился ниже к губам.

– Спасибо, любимая моя! Мне они понравились, очень.

И он нисколько не лгал.

Она зачастую не выходила из его головы – мысли, будто сами притягивали воспоминания. Он думал о ней, и ему нравилось представлять её синие глаза, белокурые волосы, красивое тело и ангельский голосок. Последнее время приятные блики памяти о ней всё чаще пленили его рассудок. Как влюбившийся до беспамятства школьник, он не мог думать ни о чём другом, только о той, что счастьем озаряет его жизнь.

Вот и сейчас он обнаружил, что опять непроизвольно провалился в сладостные образы. Хотя это не приносило неудобств – всё же лучше, чем слушать одно и то же на утренних ежедневных совещаниях. Лучше думать о ком-нибудь (или о чём-нибудь) более приятном, чем о проблемах на работе. Вот только подобные провалы в последнее время стали проявляться всё чаще. К чему бы это? Порабощённый хронической усталостью организм, наконец, не выдерживает наплевательского отношения и заявляет о себе?

Сейчас всё его внимание поглотили наручные часы, которые зашвырнули мозг в очарование славных воспоминаний. Он любил этот сюрприз-подарок, бережно относился к нему и ужасно боялся потерять, как бывало в детстве не раз. Уже четыре года хранил на сердце тот день, когда Мирра преподнесла их. Буквально сразу же они обрели определённый смысл и стали талисманом. Он считал, что такое значение подарку даровал не он – судьба нарекла подобным содержанием и наделила смыслом. Как и всё в этом мире.

«Часы счастья», – говорил он в те минуты, когда любовался ими в очередной раз.

– Дмитрий Алексеевич, – голос босса заставил выйти из архива памяти и отбросил в реальность. – Дмитрий, у меня такое впечатление, что ты не слушаешь меня?! Опоздал, чуть ли не на час, да ещё позволяешь себе летать где-то в облаках.

Возмущённый Гримов выдержал короткую паузу и спросил:

– Всё нормально?

Пётр Иванович Гримов с неприкрытым беспокойством смотрел на Знакова, одновременно, отдавая пухлые руки во власть незаметной только для него привычке чесать свой небритый подбородок. Другие участники завсегдатаи утренней планёрки проявили любопытство и сейчас сосредоточили всё своё внимание на Знакове. Здесь присутствовали многие, но особыми (наиболее яркими представителями организации) были Федя-дереволаз, Маша-кармаша, и конечно, Женов Иван – сила мысли. Ваня по своей природе страсть как любил умничать, поэтому за глаза, а кто был посмелее – прямо в лицо, его называли зануда-умник. Федя же (официально Фёдор Амирович) тупой как дерево, но мужик не плохой, решительный и ухватистый. Может быть оттого и занимал должность руководителя снабжения. Что же касается Маши, то – просто Маша-кармаша. Марией Михайловной её никто никогда не называл, поскольку внешние данные, в которых с трудом различишь взрослую женщину, особенно сзади, не позволяли такой роскоши. Да ещё и, ко всему прочему, высокий (даже слишком), больше походивший на детский, голосок незамедлительно вносил весомое дополнение, которое буквально возбраняло относиться к ней всерьёз. Однако, бухгалтером в не очень крупной, но достаточно известной, компании так просто не становятся. Умная и ещё раз умная, даже чересчур – вот и вся Маша.

В свою очередь в этом непростом коллективе Дмитрий носил кличку «Дайм», которую, спустя год после образования, совсем случайно, ему сообщила Маша-кармаша. До неё никто этого не сделал – подходящих ситуаций не было. Несколько потрясенный Знаков, конечно же, долго не мог свыкнуться с мыслью о наличии прозвища (точнее – о его длительном существовании), но, как человек во всех отношениях сдержанный и адекватный, принял его как должное, тем более, оно совсем не обидное. Впоследствии, кличка даже понравилась ему, и, где-то в глубине души, мужское самолюбие жаждало, чтоб его почаще так называли. Вот только в обращении никто и никогда не употреблял данное прозвище, лишь в исключительных случаях проскакивали подобные слова и то в порыве дружеских пристрастий на корпоративах. Не простой коллектив, не простые люди, не простые отношения.

Сейчас все глазели на Диму – интерес к весьма непривычному поведению коллеги добавил новизны и разбавил скучные совещания.

– Всё нормально? – повторил босс.

Знаков тяжело вздохнул, погладил талисман, и, продемонстрировав нахлынувшее раздражение, мол «как же вы меня все заколебали», всё же ответил:

– Ага, – даже чуточку глуповато прозвучало.

Гримов стряхнул озабоченность с небритого лица и немного смягчил тон:

– Я думаю, ты хочешь объяснить нам, что же заставило тебя опоздать сегодня? Не подумай ничего такого – я не цепляюсь к тебе. Просто это довольно-таки удивительно и непривычно. Всегда приходил вовремя, а сегодня…

– Всё в порядке, – небрежно оборвал его Дайм.

– Тяжёлая ночь? – Маша вечно отличалась своим любопытством и неординарными вопросами, порой даже шокирующими.

– Я бы сказал тяжёлое… отнюдь невесёлое утро, – уточнил Знаков, не отрывая зависший на подарке жены взгляд.

– Да какое у тебя может быть трудное утро? – лихо подал голос Женов, – ты же не паришься в пробках, у тебя и машины то нет.

Его лицо исказилось в злой усмешке, всем своим видом демонстрируя удовольствие от собственного остроумия. Это был очередной укол в сторону Знакова. Между ними уже давно родилась неприязнь друг к другу, которую Дмитрий старался не выставлять напоказ, что не скажешь об Иване. Острым словком зануда-умник всячески стремился зацепить любого, впрыснуть инъекцию неприязни и наблюдать, лишний раз съязвить и задеть за больное место, а Знакова – тем более. И дело вовсе не в том, что однажды между ними, может быть, пробежала кошка. Нет. Просто Женов был тем, кем был от природы. Зачастую таких называют нехорошими словами, и здесь исключений быть не могло. Сложную, нередко циничную, натуру никто не любил – для всех он был враг номер один – и до сих пор коллектив теряется в догадках, почему Гримов держит его. Значит – нужен.

Дима промолчал. Он не водил автомобиль уже много лет. С его-то весьма неплохим доходом он бы мог позволить себе любую иномарку (в пределах статуса, конечно), но молодой человек панически боялся управлять техникой. Ещё в подростковом возрасте, прихватив лучшего друга Лёху, он втайне угнал у отца новую «шестёрку». Так… покататься и усмирить пылкое юношеское любопытство. Набрав немалую скорость, на первом же повороте машина вылетела в овраг. Дмитрий чудом остался жив – ни одного перелома, лишь пару ушибов. Только его сообщник Лёха с третьего подъезда, который по стечению обстоятельств связался с ним тогда, попал в реанимацию. Впоследствии мальчика заново учили говорить и ходить – сильнейший удар о лобовое стекло оставил дыру в голове и не прошёл без следа. Одиннадцатилетний виновник понял тогда, что на нём и только на нём лежит ответственность за случившееся. Неокрепшая детская психика ещё долго пребывала в потрясении, которое в будущем исполнило отрицательную роль.

«Ваш мальчик родился в рубашке», – говорили тогда врачи его родителям, – «что не скажешь о его друге». Происшествие настолько врезалось в сознание и запечатлелось в памяти ребёнка, что детский разум дал трещинку и напрочь отбил желание садиться за руль. Об этом знали все, и Иван – не исключение.

– Ужасная авария… произошла недалеко отсюда, и я был там. Стал случайным свидетелем.

– Да, да! Я видел, когда проезжал мимо. Это на Багратионовской улице, – пропищал Федя, не разумея, что таким образом признал своё опоздание на работу. Что-что, а дисциплину Пётр Иванович боготворил, и порой до фанатизма. Она была его страстью и единственной любовью, после супруги конечно. Поэтому каждый стремился соблюдать установленный порядок вещей – ведь никому не хочется попадать в немилость шефа.

– И что же там произошло? – выпучив свои маленькие, как и всё остальное, глазёнки, снова полюбопытствовала кармаша.

– Да там вообще жопа, – неожиданно громкий писклявый голос Фёдора ударил по барабанным перепонкам находящейся вблизи Маши, вынудив её отстраниться. Эта сидящая рядом друг с другом парочка, смахивала на брата с сестрой. Оба маленькие и щупленькие, да весьма тонкие голосочки были чем-то схожи.

– Ты орёшь зачем? – возмутилась Маша.

– Он не орёт, он пищит! – засмеялся Иван.

– Гы-гы! Как смешно!? – передразнил Федя, но высокий голос напомнил возмущения ребёнка, чем вызвал очередную порцию злорадного смеха умника.

– Ну, хорош уже, – прервал поток словесного поноса Пётр Иванович. – Что за базар вы развели? Взрослые люди собрались…

– Только по паспорту, – бросил Женов и снова удлинил губы.

– Что произошло, Дима? – вопрос директора прозвучал по-отцовски, с заботой. Гримов хоть и был из числа людей «кому за пятьдесят», но с годами только набирал скорость, ни на йоту не желая приписывать себя к старикам. Ко всему прочему, порядочность и справедливость обязательно на первом месте, и за это его уважали. В свою очередь, временами излишне строгий, но абсолютно беспристрастный, он относился к подчинённым (ко всем без исключения) с частицей родительской заботы.

– Камаз влетел на остановку и снёс десятки людей, – в этот момент глаза кармаши, казалось, пожелали выпрыгнуть, – такую картину ранее видеть не доводилось…

Молчание – информация не поддавалась моментальному усвоению. Секундная пауза превратилась в безмолвную стадию ожидания.

Что-то негромко щёлкнуло в голове, оставив ощущаемый след на затылке. В абсолютной уверенности увидеть, может быть, упавшую книгу, которая слетела с полки, или ещё что, Знаков тут же обернулся. Получилось довольно-таки быстро и весьма неожиданно для всех, и, если бы не пугливый взгляд, который только прибавил всеобщего замешательства, то внезапный резкий поворот головы вполне сошёл за нервный тик. Необычное поведение коллеги, наконец, разрушило затянувшуюся тишину.

– Дмитрий, ты чего? – на сей раз в вопросительной форме вылупились не только Машины глаза, но и губы.

– Безусловно, день начался неудачно, Дима. На тебе лица нет, – переживал шеф. – И много людей пострадало?

– Не знаю. Считать не стал, – сказал Дайм, не обратив внимания на выскочивший из собственных уст и крайне неуместный в данной ситуации сарказм. Ощущение шлепка занимало все мысли. Никакой болезненности или жжения на затылке, просто – присутствие постороннего стягивающего кожу предмета, словно к голове прилип моллюск. Знаков дотронулся рукой – ничего, что, в общем-то, не удивительно. – Много… дохрена.

– Какой ужас! – воскликнула кармаша, на этот раз, выпучив всё, что возможно.

– Вот вам и общественный транспорт. Бывало, стоишь на остановке, ждёшь, выглядываешь нужный номер, а тут «бац», и тебе кранты, – процитировал умник Иван и незамедлительно подытожил, – Бухой водила, наверное.

Снова тихий щелчок в голове, который сменился неприятным чувством: что-то пошевелилось внутри.

– Камазист живой? – спросил шеф.

– Нет, – умоляющий взгляд водителя тут же возник перед глазами, – он мёртв.

Весьма неприятное ощущение под черепной коробкой, будто задребезжала мозговая ткань, сменил очередной негромкий щелчок, который тут же повторил другой. Эхом откликнулся ещё один, а за ним следующий. Упрямой вереницей с каждым разом нарастающих звуков один щелчок тут же заменял другой. Набирая темп, невидимый барабанщик палочками колотил по голове. И тут и там, по всей площади, на каждом клочке не было места, где бы ни саданул он. Звуки слились в гул – непрерывным градом посыпались глухие удары, вызывая слабую, но не менее пугающую, боль.