Смешенье

Обед уже объявили, и граф видел, что время поджимает. Он быстро свёл повествование к концу, после чего все направились к усадьбе. В этой истории Апнор прочёл Бобу Шафто проповедь, указал тому на место и разъяснил преимущества сословной системы, а тем временем Фенли, переехавший реку вброд, подскакал сзади с намерением заколоть Боба ударом в спину. Боб в последний миг услышал приближающегося противника и взмахнул палашом, чтобы отбить удар. Шпага Фенли вонзилась в круп Бобовой клячонки, и та встала на дыбы. Боб не совладал с лошадью, поскольку отбивался от второго удара (и поскольку людям его звания вообще не след ездить верхом). Тем не менее Боб всё же отрубил Фенли правую руку выше локтя, но в итоге выпал из седла. (Можно вообразить себе веселье слушателей – великолепных наездников.) Он упал «как куль с овсом» на каменный парапет моста. Апнор со спутником поскакали к нему, держа наготове пистолеты. Шафто от страха потерял равновесие и свалился в реку. Здесь история стала подозрительно расплывчатой, поскольку гости вошли в дом и принялись рассредоточиваться вдоль длинного обеденного стола. То ли Шафто утонул, то ли погиб от пули Апнора, который стоял на мосту и упражнялся в стрельбе по увлекаемому течением противнику. «И что есть река, как не озеро, которое вырвалось из указанных ему пределов и теперь беспомощно низвергается в бездну?»

Обед был как обед: мертвечина, приготовленная и приправленная соусами так, чтобы непонятно было, как долго она пролежала мёртвой. Немного ранних овощей; впрочем, зима выдалась долгая, весна запоздала, и на огороде ещё почти ничего не поспело. Очень плотные и сладкие лакомства, выписанные герцогом из Египта.

Элиза сидела напротив герцогини д’Уайонна и старалась не встречаться с ней взглядом. Герцогиня была дама не первой молодости, крупная, но не рыхлая, и носила много драгоценностей, что смотрелось несколько вызывающе. (Их следовало либо заложить, а средства пожертвовать на войну, либо спрятать.) Впрочем, герцогиня носила их хорошо; выручала и внушительность фигуры. Элизу раздражало и само её присутствие, и богатство, и то, что она сделала, а главное – уверенная манера держаться. Другие женщины завидовали Элизиной уверенности в себе; сейчас она поймала себя на сходном чувстве к герцогине д’Уайонна.

– Как ваш маленький сиротка? – спросила герцогиня Элизу в середине обеда.

Вопрос был либо наивный, либо бестактный. Несколько гостей повернули голову в их сторону – словно кошки, заметившие какое-то движение в комнате.

– О, я считаю его не своим, а Божьим, – ответила Элиза, – и он совсем не такой маленький. Ему год – во всяком случае, мы так думаем, поскольку не знаем точной даты его рождения. Уже ходит, чем доставляет уйму хлопот нянькам.

Те, у кого были маленькие дети, рассмеялись. Элиза тонко просчитала ответ, чтобы заранее отбить атаки герцогини по всем возможным направлениям, однако та лишь взглянула как-то непонятно и больше ни о чём не спросила.

Вошёл с депешей молодой офицер, в котором Элиза узнала герцогского адъютанта Пьера де Жонзака. Герцог, прискучивший разговором, с жаром схватил конверт. Гости донимали его шутками о том, что он ничего не ест, однако герцог объяснил, что должен соблюдать диету «из-за пищеварения» и уже поел в одиночестве. Он вскрыл депешу, просмотрел, грохнул ладонью о стол и некоторое время трясся от беззвучного смеха, одновременно мотая головой в знак того, что известие отнюдь не комическое.

– Что случилось? – спросила герцогиня д’Аркашон.

– Донесение было ошибочным, – объявил её супруг. – Францисканцам придётся потушить костёр. Вильгельм Оранский жив.

– Однако нам достоверно известно, что его сбило с коня пушечным ядром, – вмешался граф Апнорский. Как приближённый Якова Стюарта он получал самые свежие известия из действующей армии.

– Да, сбило. Однако он жив.

– Как такое возможно?

Гул за столом не утихал минут двадцать. Элиза поймала себя на том, что думает о Бобе Шафто, который должен был участвовать в сражении на Бойне, если не умер зимой от чумы или других болезней. Когда она случайно посмотрела через стол, то вновь заметила на себе пристальный взгляд герцогини д’Уайонна.

– Теперь об операции, – сказал герцог, раскурив трубку.

Аромат табака заглушил трупный запах, который Элиза впервые почувствовала в беседке – по какой-то причине он преследовал её даже в гостиной. Хотелось встать и распахнуть дверь, чтобы впустить благоухающий розами воздух сада, но это нарушило бы их уединение.

– Она будет включать перевозку большого количества серебра. Я просил бы вас поехать в Лион и обо всём условиться.

– Серебро и впрямь поедет через Лион, или только…

– Да, да. Вы его увидите. Это не просто перевод через Депозит.

– Тогда почему Лион? Есть более удобные места.

– Видите ли, серебро сгрузят с моей яхты в Марселе. Оттуда его проще всего доставить в Лион – по Роне, разумеется.

– Что ж, понимаю. Это самый безопасный путь. Скажите, речь идёт о монетах?

– Нет, мадемуазель.

– А. Мне представлялись пиастры.

– Нет, это чушки. Хороший металл, не перечеканенный на монеты.

– Теперь я лучше понимаю ситуацию. Чушки и впрямь не стоит возить далеко. Вам нужен переводной вексель на банк в Париже.

– Да, совершенно верно.

– Замечательно. В Лионе этим занимаются несколько торговых домов.

– Да. И при обычных обстоятельствах мне было бы всё равно, к какому из них обратиться. Однако в данном случае я попрошу вас не прибегать к услугам Хакльгебера. У меня есть подозрение, что по завершении операции старый бес Лотар будет очень на меня зол. – И герцог рассмеялся.

– Могу ли я заключить, что дело как-то связано с пиратством?

Герцог, очевидно, нашёл вопрос глупым, однако благовоспитанность взяла верх.

– Без сомнения, именно этот ярлык навесит на него Лотар, дабы оправдать любые… встречные меры. Однако на войне такого рода действия вполне законны. Я уверен, что вы не видите в них ничего предосудительного, мадемуазель, учитывая вашу дружбу с Жаном Баром и то, что вы совместно с маркизом д’Озуаром прямо ему покровительствуете.

Он от души рассмеялся, обдав Элизу своим дыханием. На неё повеяло смертью. И ещё неким воспоминанием.

– Что с вами, мадемуазель? Вам нехорошо?

– Здесь очень душно.

– Так идёмте в сад! Мне больше нечего добавить, кроме того, что поездку в Лион вам следует планировать не позже, чем на конец августа.

– Мы с вами там увидимся?

– Неизвестно. Есть ещё один аспект операции, не имеющий касательства к деньгам, но тесно связанный с честью моей семьи. Здесь замешаны личные счёты, которые ни в коей мере не должны вас занимать. Разумеется, эту часть дела я должен выполнить сам – в том-то весь и смысл. Не знаю, где и когда именно. Тем не менее можете рассчитывать, что к своему дню рождения, четырнадцатого октября, я буду в Париже, в особняке Аркашонов. Ожидается великолепное празднество, я уже составляю планы. Будет король, мадемуазель. Тогда мы и увидимся, а если Этьенн выполнит свой сыновний долг, то, думаю, сможем и объявить о счастливом событии!

Он повернулся и подал Элизе руку, и та сдержалась, чтобы не отшатнуться от его запаха.

– Не сомневаюсь, что всё будет, как вы решили, мсье, – сказала она. – Но коли мы выходим в сад, я хотела бы, с вашего позволения, сменить тему и поговорить о лошадях.

– С превеликим удовольствием! Я их большой ценитель.

– Вижу, ибо свидетельства вашей к ним страсти окружают меня с самого приезда. Ещё тогда я заметила, что в вашей конюшне есть альбиносы.

– О да!

– Увидев их, я подумала, что они популярны среди французской знати, и рассчитывала увидеть других таких у короля и благородных господ по соседству. Однако за всё время не встретила ни одного.

– Уж надеюсь! Вся их ценность в том, что они редки и потому заметны. Турецкая кровь.

– Можно ли спросить, у кого вы их купили? Некий французский заводчик вывозит их с Леванта?

– Да, мадемуазель, – отвечал герцог, – и он сейчас имеет честь держать вас под руку. Это я несколько лет назад вывез Пашу? во Францию из Константинополя через Алжир, путём невероятно сложного обмена.

– Пашу??

– Производителя, мадемуазель, жеребца-альбиноса, родоначальника всех остальных!

– Наверное, он был великолепен.