Оценить:
 Рейтинг: 0

В надежде на лучшее прошлое

<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В настоящем же она уходит в чтение и совсем не думает о дне грядущем, она не выставляет свои мысли на всеобщее обозрение, они представляются ей до неприличия лёгкими и глупыми. Она довольно рассеянна и ленива, и до сих пор не знает, чего хочет и что любит, но уверена в своей нелюбви к карикатурной дружбе и приторной лжи, ибо сама она девочка замкнутая, но честная. И она не представляет, хорошо это или плохо. Ей захотелось пожелать своей правнучке, если таковая всё-таки появится на свет, а заодно и себе, отыскать такое поприще, на алтарь которого можно было бы не скупясь вознести все свои силы. Пусть это будет что-то высокое и вечное. Мария продолжала стоять лицом к шумящему морю, но уже не видя его. «Ну, вот и всё, – грустно прошептала она, – я взрослая». Резко развернулась и уверенно пошла в сторону своего дома.

Было одиннадцать вечера. Она бесшумно отворила дверь и прислушалась. Мать и прислуга, наверное, уже легли спать. В крохотной столовой на круглом столе, под салфеточкой, её ждал холодный ужин, но есть совсем не хотелось. Аппетит в последнее время то и дело пропадал. Марина говорила, что после еды люди глупеют, и разве сытому человеку придёт на ум что-нибудь необыкновенное, да и в минуту подъёма человек не думает о еде. В итоге: чем человек умнее, тем он меньше ест.

Тихонько Мария пробралась в свою комнату и поплотнее затворила рассохшуюся дверь, не выпуская из рук драгоценную книгу, зажгла слабый ночник возле кровати и, не раздеваясь, уселась на небольшие взбитые подушки. Прежде чем открыть книгу, она несколько раз провела по ней тонким платочком, стряхивая невидимую пыль. Открывала «Вечерний альбом» она почти не дыша, едва касаясь страниц кончиками пальцев. На обратной стороне титульного листа была памятная надпись: «Марии от всей души. Июнь 1911 год». Маша перечитала несколько раз написанное, вглядываясь в каждую букву, прикрыла глаза и принялась баюкать книгу, как ребёнка, а потом взяла на ладонь, словно взвешивая. Наконец, кое- как справившись со своими эмоциями, она положила тяжёлую голову на подушки. Это была небольшая, объёмная книжечка в двести двадцать шесть страниц «Детство – Любовь – Тени». Всю ночь она читала её, захваченная интонацией, и не всегда понимала смысла. Она читала и перечитывала до тех пор, пока написанные слова и вовсе не перестали иметь смысл. Под утро она почувствовала сильную нехватку воздуха от того, что лиф платья туго её сдавливал. Маша поднялась с кровати и медленно начала раздеваться, аккуратно развешивая одежду с деланным спокойствием, к которому всегда прибегала, желая унять колотящееся сердце. Потом аккуратно спрятала «Вечерний альбом» в ящик ночного столика и снова упала на подушки, будто сражённая наповал ударом молнии, скрестив руки на груди, и уставилась неподвижным взглядом в чёрную точку на потолке. Так провела она несколько часов, пока её не накрыл беспокойный предутренний сон.

IV

Парадная дверь, ведущая в третьесортный, дешевенький отель, была слабо освещена предвечерним скупым северным солнцем и от этого казалась еще грязнее, но Олег Васильевич знал, что Марину Елецкую это как будто не пугает. Она совсем не конфузилась, проходя мимо любопытных портье, не прятала глаз, не стыдилась невыразимого цинизма и пошлости ситуации, в которой оказалась. Сам же он старался лишний раз не смотреть по сторонам, дабы не натолкнуться на непонимающий взгляд каких-нибудь знакомых или друзей семьи, и даже прятался от солнечных лучей, как будто они могли уличить его в неверности. Лицо Марины, напротив, выражало лишь трепетное восхищение оттого, что она шла рядом с ним. Олег был уверен, что женщины обожают тех мужчин, которые заставляют их страдать, и чем сильнее страдания, тем ярче любовь. Таков мир.

Он намеренно водил ее по дешевым гостиницам, а она, несмотря на свою внутреннюю чистоту и нравственность, покорно мирилась с этим. Олег чувствовал себя победителем, а ее – побежденной. Он прекрасно понимал всю униженность ее положения, но ему это нравилось. Сама идея неравенства с ней, мысль о своем собственном превосходстве доставляли ему острое удовольствие. Он вел ее в постель, как ведут слабовидящего, беспомощного человека, через дорогу. Полное доверие. Их пятилетние встречи слились вместе, слиплись, как подтаявшие, просроченные леденцы, и с трудом отличались друг от друга: пара-тройка банальных, ничего не значащих фраз о любви, бокал красного или белого вина, и можно вплотную приступать к великим таинствам физической любви.

…Осенние туфли на высоких каблуках глухо стукнулись о пол, и это была волшебная музыка для слуха Олега Васильевича, которую он любил больше всего на свете, ну еще разве что звук откупорившейся бутылки или долгий шелест купюр. Щеки Марины призывно горели, а роскошные блестящие волосы игриво растрепались. Он любил смотреть на ее трепещущие ресницы, похожие на крылья пугливой птицы: то мгновенно взлетают ввысь, то бесшумно опускаются. Он, как и полагалось нетерпеливому возлюбленному, привычными и умелыми движениями опытного кавалера стаскивал с ее ног тонкие, ажурные чулки, надетые явно не по погоде. Он это быстро отметил и даже успел испытать удовольствие. Она доверчиво улыбнулась ему и, закусив от счастья нижнюю губу, сомкнула дрожащие ресницы, длинно вдыхая аромат его тела, пахнущего ветивером. Его теплые объятия погружали ее в полусон, в полунебытие, от ветивера слегка кружилась голова, она плавала в этом любовном коконе. Его завораживала ее искренняя, полная обещаний улыбка, она не оставляла сомнений в ее любви. Поначалу Олегу нравилась щедрость ее натуры, ее подлинность и открытость, с ней он обрел новый вкус наслаждений, но вскоре он почувствовал опасность ее даров. Взамен она требовала того же, а этим он, к сожалению или к счастью, совсем не мог ее порадовать.

После стихнувшей агонии Марина, все еще лежа в постели, повернула голову к окну, за которым густо повалил мокрый снег. Обычная, изводящая и без того перегруженные нервы, петербургская слякоть. Несвежая гостиничная штора морковного цвета с дурными узорами слегка колыхалась от открытой форточки. Марина поднялась на локте, придерживая на груди застиранную простынь, и осмотрелась вокруг. Грязненький гостиничный номер, приглушенный свет дешевого, колченогого торшера, недопитая бутылка красного вина, разлитая в фужеры для шампанского, любимый мужчина похотливо гладит хозяйской, уверенной рукой ее бедра. «Сколько убогости и пошлости в моей высокой любви», – впервые за долгие годы подумала Марина и тяжело закрыла глаза от отвращения и стыдливости. Она не хотела видеть эту реальность, она отказывалась на нее смотреть. Перед ней всплыла маленькая, худенькая фигурка Сереженьки, ее младшего сыночка, жавшегося у стены в прихожей и тоскливо провожающего ее до входной двери. Марина мгновенно дернулась всем телом, словно напуганная выстрелом утка, открыла глаза. Олег ничего этого не заметил. Он был слишком занят своей собственной эйфорией, чтобы уловить перемену, так скоро произошедшую с его подругой. Он радовался своей мелкой мужской победе. Его всегда пленяло сочетание вина и женщин, он понимал, что это обжигающее, невозможное счастье вот-вот покинет его, и он будет с трудом преодолевать лестничные ступеньки вниз и вверх, думая о высоком давлении и болях в мочеиспускательном канале. Он будет, едва справляясь с грузностью собственного тела, тяжело переводить дух на этих чертовых ступеньках, скоро будут ныть и ломить кости к перемене погоды и непременно к дождю. Совсем скоро он ощутит прилив снисходительности к старым, потасканным ловеласам, над которыми когда-то насмехался. Но это все будет не теперь, а в другой жизни. Пока еще есть время, еще можно себе позволить об этом не думать и нырнуть в теплое безумное море многочисленных женских тел, скрашивающих его трудовые будни, ибо в выходные и праздники он старался быть примерным семьянином.

Сейчас он нежился, он просто купался – не в Марине, нет, он был очень далеко от нее, он купался в себе, в своей мужской силе и власти над происходящим.

Наконец он заметил мрачную тень на гладком личике Марины Елецкой, которое совсем недавно, всего несколько минут назад светилось беззаботным счастьем. «Женщины не в меру эмоциональны и впечатлительны, – думал он, – стоит ли обращать внимание на их бесконечные капризы». Ему не терпелось посмотреть на часы, но он не решался из-за того, что Марина крайне отрицательно относилась к его попыткам контролировать время или сокращать часы их встреч. Она умудрялась запросто устроить небольшую, но малоприятную сцену из-за подобной мелочи. В последнее время он все чаще стал ощущать ее раздражение, исходящие от ее же, собственной нетерпимости и недовольства ситуацией.

Олег Васильевич был доволен собой, как никогда, и, раскрасневшийся и помолодевший, в отличном расположении духа, торопливо одевался, при этом всем видом пытаясь показать, что делает он это не спеша. Марина, бледная и злая, нехотя натягивала чулки, проклиная свое влечение к этому уже не слишком молодому, к тому же женатому человеку. Она нарочито долго одевалась и причесывалась, видя, как он, исполнив заключительный аккорд в этом любовном поединке, старается побыстрее от нее отделаться. Ее бил легкий озноб, тело покрылось гусиной кожей, но она все тянула время и не надевала платье. Марина болела этим мужчиной, она чувствовала его отстраненность и ревновала к той жизни, в которую он так спешит, к жизни, наглухо закрытой от ее глаз. Ей невыносимо захотелось наговорить ему разных пошлостей, устроить постыдную бабскую истерику и расстаться навсегда, или же броситься к его ногам и вымаливать хоть немного любви, клянчить позволения остаться в его жизни, насколько это возможно. Она принялась молить какую-то небесную милость сжалиться над ней и послать избавление от мук. Олег поймал ее отчаявшийся взгляд:

– Не огорчайся, Марочка, ты взрослая, слишком взрослая, чтобы так по-детски надувать свой прелестный вишнёвый ротик. Когда мы начали встречаться, ты прекрасно знала, что я женат и все места в моей жизни заняты. Свободных мест нет и не будет, так уж вышло. Ты была готова это принять, мы ведь заключили с тобой договоренность о ненападении. А сейчас ты почему-то злишься. Это против правил. Нехорошо, очень нехорошо.

Она из последних сил сдерживала себя, чтобы не начать военные действия против его чудовищных правил, с которыми она когда-то согласилась, против его семьи, его самодовольных ухмылок, против грязных морковных занавесок, против всей его жизни. Но она взяла себя в руки, и ее голос звучал на удивление спокойно:

– Алик, любимый, время не стоит на месте, его нельзя остановить в определенном положении, согласно уговору. Мне казалось, мы полюбили друг друга и можем позволить себе пересмотреть наши взгляды друг на друга и жизнь в целом, – попыталась неуклюже философствовать Марина.

Она зачем-то напялила на себя его рубашку, а его ужасно раздражали подобные женские прихоти, он понимал, к чему всё это. На рубашке непременно останется запах женских духов и женского пота. Как это «мило», особенно для женатого мужчины. «Полюбили-разлюбили. Слова, Слова. Она хочет опять втянуть меня в этот неприятный разговор. Нет, красавица моя, ничего у тебя не выйдет, – думал Олег Васильевич. – Как им всем не надоело выяснять со мной отношения, ну, честное слово».

Он подошел к окну и нервно отдернул в сторону засаленную морковную занавеску. Небо затягивали тяжелые тучи, принуждаемые надоедливыми ударами северного ветра. Чернели голые деревья, в кустах кое-где завалялись прошлогодние неубранные листья. Какая скука… Олег словно потускнел и как будто разочаровался то ли в Марине, то ли в занавесках. Он вдруг вспомнил, как его любимый пес Вергилий, весело виляя облезлым хвостом, едва почуяв шаги Олега, трусит своей старческой походкой навстречу хозяину, как он неизменно укладывается у его ног, положив на вытянутые передние лапы свою тяжелую голову с мудрыми говорящими глазами. Как его любимая дочка Леночка, придя домой с работы, широко раскинув руки, бежит обниматься и целовать сначала его, Олега, а затем Вергилия. Потом, обцелованная псом, долго плюется, вытирается и, хохоча и подпрыгивая, громко всем сообщает, что «это ужасное слюнявое чудовище нестерпимо воняет псиной». Старший сын, Олежка, которого он горделиво нарек в свою честь, обниматься с собакой не кидался, но зато на протяжении последних десяти лет дважды в день выводил его на улицу и сам мыл ему лапы после прогулки. Серьезный Олег Олегович с особой тщательностью следил, чтобы в мисочке у Вергилия всегда была налита свежая вода, и страшно ругался на всех, когда дно миски было совершенно сухое. Ленке до этого всего не было дела, ей лишь бы обниматься, а гулять с огромной, старой собакой сейчас, видите ли, не модно, люди засмеют. Ленке уже двадцать три, ну и что, он любит ее так же, как в три года, и не готов обменять свою давно устоявшуюся жизнь, пусть и пресную семейную, на сомнительные прелести Марины Елецкой.

– Олег, о чем ты думаешь? Ты думаешь о ней?

– О ком? – вздрогнул Олег Васильевич, испугавшись, что она прочла его мысли.

– О жене.

– Дура, – сорвалось с его обычно вежливого языка. – Извини, – тут же спохватился он, – нет, я думал не о жене.

– А о чем? О другой женщине? – завелась Марина.

– Послушай, Мара, у меня нет других женщин, кроме тебя, а с женой я не сплю уже много лет. Я однолюб, и, кроме тебя, мне никто не нужен. И не забывай, пожалуйста, о моем возрасте. Я твой старый и верный пес. Меня, кроме охоты и работы, ничто уже не забавляет. Так что оставь ты в покое хоть мои мысли. Они принадлежат лично мне. Они моя собственность, которую я оберегаю от всех людей, и я не желаю ими делиться. Понимаешь, какая штука?

В ней поднялось чувство ужасной неловкости, которое наступает после невольно допущенной грубости или бестактности. Жалобно заныла душа, точно просила о помощи. Если они сейчас разойдутся, не поговорив, не объяснившись, душа еще долго будет скулить от неизвестности. Марина не могла и не хотела отпускать его просто так, она жаждала его слов, пусть неприятных. Это лучше, чем ничего.

– Что с нами будет дальше, Олежек?

– Мариночка, где мне знать? Я ведь не пророк Илия. Поживем – увидим.

Она выглядела глуповато, но ей непременно хотелось заставить его говорить об этом.

– Я знаю, ты сейчас ты спешишь к своей жене, – она снова попыталась начать неприятную сцену, которой он старался избежать.

– Мариночка, не ревнуй меня, умоляю. Я слишком стар для всех этих страстей и страстишек, и охоту на медведя и уточек люблю больше женщин. Правда, на свете есть одна женщина, которой я сильно интересуюсь, – это ты. Помимо жены, у меня есть двое детей, которых я должен ведь как-никак поднять и поставить на ноги. К ним я могу спешить? Это не возбраняется? – сказал Олег Васильевич, а про себя подумал: «Простите, ребятки мои, что ваш отец бессовестно спекулирует вами, но ситуация, к сожалению, обязывает».

– Какие дети, Олег, им ведь скоро по тридцать лет будет.

– А вот это вас, Марина Андреевна, совершенно не касается. В начале нашей встречи я тебя предупреждал, что свободен только до шести, ты на это с радостью согласилась. Сейчас половина седьмого, а я до сих пор здесь из-за того, что ты никак не закончишь одеваться. Что происходит, Марина? – все еще стараясь быть вежливым, сказал Олег Васильевич.

– Это у меня двое маленьких детей, и сейчас они дома одни, а я при этом не смотрю на часы.

– Напрасно вы этого не делаете, мамаша.

– Ты просто самовлюбленный наглец, – не сдержалась Марина, – ты используешь всех исключительно для своей радости и удовольствия. Это безнравственно. Ты меня раздражаешь своими низменными принципами, – она почти кричала.

В комнату, где еще стоял пьянящий запах любви, просочился отрезвляющий дух ненависти. Она закрыла лицо руками, чтобы спрятать дрожащие ресницы и полные слез глаза. Ее разум не мог примириться с тем, что нужно встать, мило улыбнуться, попрощаться, протянув руку, и удалиться с гордой, прямой спиной в пустоту. Ведь именно этого он ждал от нее.

А ей хотелось, чтобы он сейчас же подошел к ней, ласково обнял за плечи, прижал покрепче, и шептал успокоительные, извиняющиеся слова.

«Ну, держись, – мысленно вскипел Олег, – ты сама этого хотела. На меня где сядешь, там и слезешь».

– Никогда не знал, что жизнелюбие и самолюбие – это какие-то страшные, запретные понятия. Вот тайные встречи с чужим мужем я бы скорее назвал запретным и безнравственным. Чужие грехи, они ведь скорее бросаются в глаза, чем свои собственные. Не так ли, а, Марина Андреевна? Чего молчишь-то? – он чеканил слова не спеша, цинично-ироничным тоном, с привкусом металла.

– Да, я люблю жизнь, я люблю ее всей душой. Да, я не перестаю ею наслаждаться. Это мой единственный, волшебный, фантастический роман, который никак не заканчивается. Роман, полный гармонии с миром, с жизнью, с существованием. Как угодно, как тебе больше нравится. Моя любовь к жизни, а жизни ко мне – это взаимное чувство, и оно ежедневно наполняет меня радостью. Я ведь этого никогда не скрывал, Боже упаси. Я с удовольствием поедаю жизненные плоды, наслаждаясь их спелым соком и не задумываясь, не рассуждая, как некоторые, предаюсь счастью. У меня все отлично! Это у тебя вызывает раздражение? Это тебя выводит из себя? Весьма сожалею, моя прекрасная Сирена, но поделать ничего не могу. Тебе же больше по вкусу страдать, выискивать разные несовершенства в жизни. Даже в нашей сегодняшней прекрасной встрече ты готова найти изъяны и от этого портить себе и мне настроение. У нас с тобой отличная постель, почему бы этому не порадоваться? Но нет, тебе это недоступно. Страдания, или поиск страданий – то, чем ты так усердно увлечена, совсем не для меня. Каюсь. Виноват.

Марина не отвечала. Она долго и внимательно смотрела на него своими выразительными глазами. В этом ее взгляде, помимо ужаса и злости, было и недоверие. Ей казалось, что он лжет, мстит ей за несдержанность и нарочно желает сделать больно. А на самом деле все еще любит ее. Марина отвернулась, чтобы не сверлить его взглядом, и поняла: не этого она от него ждала. Ей захотелось немедленно все исправить, отмотать на час назад, чтобы не было этого неприятного разговора, загладить свою вину, прильнуть к нему всем телом, только бы не слышать металл в его голосе. Слабая улыбка робко проскользнула на ее бледных губах, но Олег Васильевич счел это насмешкой и в пылу решил укрепить оборонительные позиции:

– Никто из нас двоих не получил того, что хотел. Но я, в отличие от тебя, претензий не имею. Ничто не вечно в этом мире, и наши отношения тоже.

На какое-то мгновение они оба замерли: он – от того, что наконец посмел сказать это, она – от того, что ей довелось это услышать.

– Ты бросаешь меня? – несмело спросила Марина.

– Я этого не сказал. Пока не сказал. Мара, ничто не вечно, мир так устроен, и ты, как врач, знаешь это лучше других. Все имеет начало и конец. Любые отношения, как ни печально это осознавать, заканчиваются. Либо это происходит в силу жизненных обстоятельств, либо смерть их прерывает, и они все равно заканчиваются. Каждый человек наверняка знает одно про эту жизнь – она конечна, но мы ведь об этом стараемся не задумываться. А если даже и думаем, то это никак не мешает нам вкусно обедать, сладко спать, от души смеяться, греться на солнышке, словом, наслаждаться жизнью. Любовь тоже когда-то заканчивается, рано или поздно, и не стоит из-за ее конечности отказываться от ее сегодняшних радостей.

Говорил он все это совершенно спокойно, уже без напряжения, уверенным тоном «мужчины нарасхват». Марина чувствовала себя отвратительной, жалкой дурой, готовой мириться с чем угодно, лишь бы не остаться без него. Ей совсем не хотелось нести тяжкий титул покладистой и удобной любовницы, но выбора он ей, кажется, не оставил.

– И вот что еще: у меня к тебе есть одно, на мой взгляд, важное предложение, – он сделал зачем-то внушительную паузу, словно собирался ей предложить нечто действительно важное и достойное. Она, заслышав это волшебное, это долгожданное слово, вся затрепетала, как весенняя бабочка-капустница, перед первым полетом. – Давай будем поменьше рассуждать о наших отношениях, выяснять их, анализировать. Это слишком утомительно, я так больше не могу. Наоборот, впредь будем как можно реже включать мозги. Половая жизнь, обузданная разумом, – это прямой, я бы даже сказал, неизбежный путь к импотенции. Я к этому пока не готов, извини.

V

Марина Андреевна стояла у дверей пятнадцатой квартиры. Сегодня это был последний квартирный вызов в ее длинном списке, конечно, если не случится какая-нибудь неожиданность. После работы она планировала пойти и подлечить саму себя у… психолога. А вдруг поможет? Сейчас она старалась не думать об этом.

Дверной звонок издавал печальные звуки, как водяной из мультика про летающий корабль, подвывал и причавкивал перед тем, как плюхнуться в воду. Массивная железная дверь, скромно украшенная деревянной панелью, мгновенно распахнулась. Сразу видно: ждали.

– Здравствуйте, Марина Андреевна, – сказала обаятельная молодая женщина, приветливо улыбаясь и пропуская доктора в квартиру.

– День добрый, Наталья Леонидовна, что у вас произошло?
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6